Сказочка для Кё

[Saelma Graffity]

из цикла "ключи от всех дверей", живущего тут на фб
бэта: нет. как всегда.
персонажи: Амон Ра, Лис.
примечания: Бессмертный - это Кё. в смысле из Диров :3
посвящение: любимому моему  Kankouku-man, чтобы не грустил

Когда Амон Ра устаёт, к нему приходит Лис и лижет белоснежные, эбеновые щёки. Тогда Ра улыбается, треплет Лиса между ушей и садится за стол - ужинать.
Амон Ра работает много, работа у него монотонная и до того скучная, что повеситься можно. Если бы не Лис - Ра давно плюхнул бы своё Солнце в ближайший пруд. Например, в тот, где утопилась дурочка Офелия. А так, приходит домой, в свою крохотную однокомнатную квартирку на окраине города, включает электрический чайник и садится на кухне ждать своё спасение.
Лис, мягко простилая по полу все девять своих огненных хвостов, крадётся по лестнице, не видимый ни для прохожих, ни для соседей, мягко переступает порог квартиры и призывно рычит из прихожей. Если жарко и немного пахнет раскалённым железом, значит дома Ра - белоснежные щёки, красно-чёрные глаза, узкие плечи и тонкие, внимательные пальцы.
Лис кладёт точёные лапы на острые, чуть розоватые коленки, снова тихо рыкает, да принимается вылизывать мягкие, тёплые, что парное молоко, щёки. Амон Ра, успев снять своё Солнце с короны и спрятать его в кладовке, устало вздыхает, гладит Лиса осторожно между изумрудных глаз и едва слышно мычит какую-то славную песенку.
Потом, когда головная боль и извечный жар немного спадают, Ра заливает крупинки зелёного чая с васильковыми лепестками кипятком, ставит на стол плошку с печеньем, лезет в холодильник за свежим мясом, но Лиса уже и след простыл.
Лис никогда не остаётся ужинать, и Ра иногда начинает догадываться, откуда в его доме появляется печенье, чай, еда и - по праздникам - красное вино. Амон Ра, древний, вечно молодой Бог, тепло и благодарно улыбается, вспоминая лисьи хвосты. Хвосты у Лиса рыжие, огненные, но совсем не жгутся, в отличии от его доставучего Солнца. Хвосты у Лиса тёплые, а Солнце - обжигающее. Кожа от этого Солнца совсем выгорела, до белоснежной.
Ра неторопливо пьёт чай, всё ещё мурлыкая песенку, и думает о людях. Люди, это такие смешные существа, ради которых Амон Ра, ежедневно, без выходных, праздников и отпусков, Вечность выходит на свою изнуряющую, монотонную работу. Люди, это такие смешные существа, которые уже много сотен лет не благодарят Бога. Просто греются в лучах его Солнца, не задумываясь о том, как зудит и трескается тонкая, чувствительная кожа вечно юного Божества. Не задумываются о том, какие у Ра белые, хрупкие ресницы от палящего жара, не знают, что Ра почти ослеп от слишком яркого света.
Если бы не Лис, Солнце давно уже погасло бы, с шипением упав в ближайший пруд. "Зато Офелии было бы тепло", - думает Ра. Почему-то, всегда так выходит: бездумное большинство выходит важнее одного единственного, но настоящего Человека. "Хорошая она девочка была", - думает Амон Ра и снова улыбается, правда теперь немного грустно, - "жалко её, дурочку".
Амон Ра подслеповато щурится, разглядывая настенные дешёвенькие часы, досадливо хмыкает, и идёт спать - вставать совсем скоро, потому что людям нужен свет, чтобы работать, чтобы гулять, влюбляться или начинать войны. Без его, амонового, света люди - что слепые котята, ничего не могут. Ра стягивает белую хлопковую юбку, сотню тяжёлых золотых ожерелий и браслетов, и сворачивается на мягком матрасе, лежащем по середине маленькой, пустой комнаты.
Засыпая, Ра думает о том, что ему хотелось бы купить мебель. Стол и этажерку для красивых круглых камушков. Для книг и безделушек. Купить коврик в прихожую, занавеску в ванную, шторы на большое окно. Но времени нет. Нет не то, чтобы на покупки - даже на то, чтобы пользоваться этими вещами. Поэтому в его доме есть только стол, стул, чайник, чашка и банка с чаем. И вот этот матрас. И ещё, конечно, крохотный холодильник для свежего мяса, которое Лис ест без свидетелей.
Ра вздыхает и засыпает под распахнутым окном, дарующим благословенную прохладу.
Амон Ра видит сон о том, что он - огромная рыба. Красивая, серебристая рыбина с синими глазами. Он-рыба живёт в том самом пруду, он ничем не обременён и целыми днями рассказывает утопшей безумной девочке смешные сказки.
Амон Ра просыпается раньше положенного в это время года срока, распахивает глаза и слепо присматривается к темноте. Он ничего не видит, но слышит. Слышит сначала шорохи, потом грохот в коридоре. Он встаёт, на ощупь подходит к двери и хмурится.
- Кто здесь?
- Спи, Ра. - тихо рычит голос Лиса. Вообще-то, Бог Солнца никогда не слышал этого голоса, но не узнать просто не мог, - Спи, ещё рано. Ещё ночь.
- Что ты делаешь, Девятихвостый? - почему-то смеётся Ра, прислонившись опалённым, выбеленным плечом к мягкому дереву косяка.
Лис молчит, делает шуму, Ра чувствует короткое прикосновение пары мягких хвостов к ногам. Лис сопит, рычит песенку и не отвечает несколько минут. Потом Ра видит ослепительный свет своего Солнца, яркий и беспощадный в такой близи.
- Что ты...
- Спи! - рявкает Лис, и Солнце, с шуршанием и звоном, катится на кухню.
Амон Ра, Бог Солнца, белоснежный и подслеповатый, пугается. Потому что понимает, что именно делает его единственный Друг. А остаться без своей Судьбы всегда страшно.
- Я спрошу только один раз, - тихо и вкрадчиво говорит Лис, ткнувшись мокрым носом в хрупкую, почти идеальную ладонь Бога, - Ты готов к этому?
Ра думает бесконечную секунду, терзается, разрывается между желанием и привычкой. И кивает.
- Ты знаешь, что так лучше, да?
- Конечно! - бухтит Лис и влажный, прохладный нос исчезает, - Закрой уши.
Ра послушно поднимает сухие ладони к ушам, но всё равно грохот почти оглушает. И звенит в ушах бесконечным эхо много, много, много минут.
А после, когда снова становится тихо и просто светло, Амон Ра обессиленно опускается на пол, машинально запуская пальцы в тёплую, шелковистую шерсть.
- Как же так?
- А вот так, глупый. - терпеливо объясняет Лис, - Оно и само может по небу кататься, неужели ты не знал?
- Вот как...
Лис кивает, прижмуривает изумрудные глаза и даёт Богу немного погрустить о переменах.
- Не вздумай бояться, Амон Ра. Найдёшь, чем заниматься. Теперь в твоём дне - двадцать четыре часа, а не два. А мне пора...
Лис поднимается на мягкие лапы, взмахивает всеми девятью хвостами и, на прощание, коротко лижет эбеновую щёку.
- Мы обязательно встретимся. Обещаю.
Амон Ра, Бог, но больше не Бог Солнца, потрясённо кивает и долго смотрит в пустоту, где совсем недавно был Древний Девятихвостый Лис. Лис, спасший его и подаривший Жизнь.
А когда Солнце, совершенно самостоятельно, добирается до своего Зенита, Амон Ра встаёт, хлопает белоснежными ресницами и улыбается своему отражению в дверце кухонного шкафа.
- Ну что, Бессмертный. Вот и новая жизнь. Добро Пожаловать.

OWARI

@темы: сказка, Kyo

---

Чайный Огонь

[Saelma Graffity]

аффтар: PornoGraffity
фэндом: B.A.P, SHINee, Infinite
бэта: нет. вообще.
название: Чайный Огонь
персонажи: HimChan, Key, SungGyu, SungJong
рейтинг: G
жанр: fairytale, romance
Дисклаймер: всё правда, всё так и было, сам всё видел. Герои принадлежат мне, БВА-ХА-ХА! рублю кучу бабла на шантаже. да-да-да) шутка.
размещение: с моего величайшего соизволения.
предупреждение: сказка про Лис, Ожидание, Близнецов, Детей и Любовь.
посвящение:  Yuki~, мой возлюбленной Птичке. прости пожалуйста, что там нет(почти нет) Темина Т_Т
статус: закончено



- Я не могу так больше, понимаешь? Прости меня, но я ухожу. Я правда слишком устал.
- Но от чего?
- От всего этого. От того, что я никогда не вижу твоих глаз, одного их блеска в прорезях мне недостаточно. От того, что я не могу тебя целовать, я даже никогда не видел твоих губ! И голос твой вечно звучит, как из далека. Я устал. Ты слишком... хорош для меня. И слишком далеко.
- Ты... Ты всего лишь человек. Иди к концу своей жизни, если ты так хочешь.

Он пожимает плечами, от чего бубенцы на краях рукавов его кимоно тоненько звенькают. Он садится на своей веранде, медленно, сосредоточенно набивает чубучок тонкой трубки, старательно раскуривает тёмно-синий табак и выдыхает в осенний воздух тонкую струйку белоснежного дыма. Скоро быть зиме. Он даже не смотрит в след человеку, ушедшему от него. Сознательно ушедшему от Чуда. Человеку - человеково, он всегда знал это.
Он коротко щурится, заметая человековы следы, заметая его память. Чтобы больше ни одному смертному не дать нарушить его уединение. Он устал.
Устал от того, что ни один смертный не соглашается быть рядом, не смотря на щедро дарованное бессмертие, не смотря на белый ароматный дым из трубки, покой и уединение. Человеки не терпят скрытого лица.
Сейчас, в который раз оставшись наедине со своим домом, он медленно, бережливо поднимает маску на лоб, подставляет слишком бледное лицо лёгкому ветру. Маска хитро улыбается прищуренными глазами, Лис, по привычке, улыбается ей в тон.
Скоро зима.
Лис много молчит, ибо Бессмертным нет нужды молоть языком, чтобы получить удовольствие от беседы. На Лисью Нору опускаются черничные сумерки, он подзывает розовых Зайцев, которые всегда приносят ему коробок зелёного чая, жаровню, древний чайник, пиалу и кисть. Лис прочищает чубучок, осторожно укладывает свою трубку на расшитую шёлком подушку, и принимается заваривать чай. Эта церемония требует предельной сосредоточенности, Лис полностью отдаётся своему занятию, и не замечает, что его Зайцы принесли две пиалы в это раз. Когда шум закипающего чайника напоминает шум ветра в вершинах сосен Одинокого Леса, Лис замечает вторую пиалку и прижмуривается.
- Хитрый Братец...
И стоит этим словам слететь с лисьих губ, как за сливовым деревом раздаётся мелодичный шорох. Лис и не думает оборачиваться - его Братец любит появляться незамеченным, а Лис щедр и позволяет Братцу подкрасться.
Хитрый Братец обнаруживает себя секундой позже, когда весь воздух становится заполненным тонким перезвоном, шуршанием, звяканьем и ещё тысячей тихих, изящных звуков, которым нет определения в скудном человеческом языке. Хитрый Братец, что с Начала Времени был хранителем Ключей, всегда питал совершенно неподобающую Лисам страсть к красоте внешней оболочки.
Он выплывает из-за дерева, ветки которого прогибаются под тяжестью сладких слив, осторожно переставляя ноги в новеньких гэта крохотными шажками.
- У тебя тут совершенно особенный воздух... - Лис Ключей, или Ключник, или просто Ки, прикрывает нижнюю часть своей искусно раскрашенной маски широким рукавом сине-золотого кимоно и склоняет голову в почтительном приветствии, - Твои Зайцы были готовы к моему визиту, как я вижу.
- Мои Зайцы всегда знают, сколько пиал нужно для вечера чайной Церемонии. - кивает Лис, - Рад видеть тебя, Братец.
- О, Небеса... - Лис по имени Ки стыдливо отворачивается, прикрыв рукавом всю маску, - Прости мне мою невнимательность, Братец. Я, право слово, не успел рассмотреть твоего лица.
Лис, скрывающий своё имя от людей, благосклонно улыбается, неторопливо откладывает кисть, которой размешивал чайный порошок в специальной пиале, и надевает свою скромную, украшенную всего двумя красными полосами у глаз, маску.
- Прости и ты мне мою беспечность, Братец. Я, как и обычно, не заметил твоего приближения. Ты, воистину, хитёр, за что я награжу тебя наилучшим чаем. Сегодня, кажется, мои Зайцы постарались на славу. Будь моим гостем, Лис Ключей, надеюсь, я сумею развлечь тебя достойной беседой.
Лис плавно ведёт рукой в приглашающем жесте, указывая своему близнецу на расшитую шёлком подушку, которую только что принесли два розовых Зайца. Лис Ключей кивает им благодарно, от чего бесконечность стеклянных заколок в его волосах звонко перешёптывается. Ки прекрасно знает, как его Братец трепетно относится к своим то ли детям, то ли слугам, то ли творениям, поэтому всегда обращается с ними, как с равными, хоть и не признаёт их таковыми. Кто такие Зайцы, в сравнении с Девятихвостыми? Но он молчит, отдавая долг Гостя, присаживается на подушки, долго расправляет складки сотни своих кимоно, распускает девять своих огненных хвостов, подобно огромному лотосу, за спиной.
- Что привело тебя ко мне, Братец?
- Скука. Смертная скука, причиняемая мне смертными. Они, видишь ли, вовсе перестали нуждаться и в Путях, и в Ключах к ним. - вздыхает Лис Ключей, и снова воздух заполняется тонким звоном его заколок и подвесок.
Хозяин Лис понимающе вздыхает, подбирает рукав своего персикового кимоно, разукрашенного серыми карпами и голубыми волнами, и смешивает чайную пасту с кипятком. Берёт тёмно-шоколадную, почти чёрную, пиалу и церемонно протягивает её своему, такому непохожему, Близнецу.
- Я знаю, Братец. Я знаю...
- Ты снова пробовал сплести свою судьбу с одним из них? - прозорливо спрашивает Ки и грустно вздыхает: страсти Братца к смертным он тоже никогда не мог понять. - Не устал ещё?
- Устал, Братец. Думаю, этот был последним. Хотя, ты знаешь, он был весьма необычным. Он изобретал игрушки. До того хитрые и необыкновенные, что даже меня забавляли. Но он, подобно остальным, не желал мириться с маской.
- И ты предлагал ему Вечность, готов спорить. - тихо, немного снисходительно смеётся Лис Ключей.
- Твоя прозорливость не имеет границ, Брат мой. Но и это не помогло.
Лис, носящий имя Химчан, делает крохотный, полный удовольствия, глоточек чая и принюхивается к его чуть желтоватому пару. Молчать в обществе Близнеца всегда легче и приятнее, чем в своём собственном, поэтому Лис наслаждается тишиной, как изысканным лакомством, щедро сдобренным специями тихого перезвона бубенцов.
- Не пора ли завести детей? Смышлёного, красивого, хорошо воспитанного щенка? - смех Ки редко когда был отличим от бесконечного перелива его стеклянных заколок, но в этот раз в нём отчётливо слышна забота, - С парой хвостов. Будешь учить его своим Чайным Церемониям, Волшебству и Сказкам. Лисёнок уж точно не будет жаловаться на маску.
- Дети? - удивляется Чайный Лис, - Ребёнок? Почему я не думал об этом раньше... Но не мне, и не тебе рассказывать, Братец, как редко рождаются Настоящие Кицунэ, достойные носить Лучшие Маски... А я, как и ты, привык только к лучшему.
-Ах, Братец! - Ки даже всплёскивает руками, от чего его тонкие пальцы, украшенные не одним десятком колец, на мгновение выныривают из рукавов, - Ты окончательно потерял Нить Реальности, запутавшись с этим смертным! Всего неделю назад был Звездопад, неужели ты не видел его?
- Звездопад? - Чайный Лис по имени Химчан даже чуть не выпускает свою, бледно-голубую, пиалу из ухоженных, красивых и без всяких украшений, рук, - Право слово, Брат мой, ты привёл меня в смятение... Уверен ли ты в его значимости?
- Я лично видел Ребёнка.
- И сколько же у него хвостов? - Чайный Лис, сам того не желая, начинает волноваться, даже подаётся вперёд, внимательно вглядываясь в завораживающие, алые с синим, узоры, на чужой маске.
- Два отличных хвоста, Братец. И чёрные уши. Отличный Ребёнок, правда, поговаривают лесные духи, что он слеп. Но...
- Но это поправимо. Не думал же ты, Братец, что я просто так держу своих розовых Зайцев? Лучших лекарей, чем они, не знавал этот мир, с самого Изначалья Времён! Лишь бы изумрудными были глаза!.. Я непременно должен отдать Зайцам это дитя!..
- Да ты, я посмотрю, взволновался! - мелодично смеётся Ки, от чего все его кимоно наполняются тихим шелестом, подобным звёздному. - Я знал, что ты влюбишься в этого щенка ещё до того, как увидишь!
- Уж не за этим ли, Братец, ты...
- А когда я приходил к тебе без подарков? - даже через узкие прорези в маске Лису видно, как хитро мерцают тёмно-изумрудные глаза Близнеца, - Конечно, я привёл его к тебе.
- Где же он? Где этот Ребёнок?
- В твоём саду, я оставил его полюбоваться твоей вечно цветущей сакурой. Но, перед тем, как он ступит в свет из окон твоего дома, я должен сказать тебе кое что о нём.
- Что же это, что же? - нетерпеливо переспрашивает Чайный Лис, вовсе позабыв о том, что хозяин должен быть спокоен и развлекать гостя непринуждённой беседой, а не суетливыми вопросами.
Ключник лукаво рыкает, неторопливо складывает руки на коленях, снова давая Близнецу возможность полюбоваться своими хрупкими пальцами, искусными украшениями и розовыми ногтями.
- Он пришел не один.
- Это невозможно. - слишком поспешно отвечает Лис по имени Химчан, недоверчиво склоняя голову на бок. - В последний раз Звездопад породил двух Лисят всего тысячу лет назад, и этими Лисятами были мы с тобой, Братец. А подобное Чудо не может случаться столь часто...
- Одну тысячу и ещё тридцать три года назад, если быть точным. Ты всегда был слишком беспечным в обращении с данностью, Брат мой. Но твоё недоверие не отменяет того, что и в этот Звездопад Небо даровало земле двоих Лисят. И, знаешь, что самое любопытное? Они не близнецы.
- Ты удивляешь меня, Лис Ключей, каждым словом всё больше. - Чайный Лис берёт себя в руки и возвращается к спокойному тону, - Как же это возможно? Двое Щенков, да не близнецы? Кто же они?
- Братец двухвостого явно старше и сильнее, ибо рождён с пятью восхитительными хвостами, - с деланным спокойствием отвечает Ки, хотя Лис прекрасно чувствует, что тот удивлён не меньше. - И у него уже есть маска. Бледно-голубая, что твоя пиала, с шестью огненными полосами на щеках.
- И что же, брат Ребёнка тоже в моём саду? - не верит Чайный Лис.
- Они неразлучны, как всякие Лисы, которым повезло родиться вместе, - кивает Ки, - Поэтому, конечно, они вместе и сейчас.
- Зови же их, Братец! Негоже оставлять таких гостей в саду, когда кипит чайник, когда Зайцы приготовили лучшие сласти, а в жаровне ещё полно углей.
- Напоследок я скажу тебе, что они, подобно нам, уже имеют Имена. - голос наконец выдаёт благоговейное негодование Ключника, дрогнув, - И я готов заложить свои хвосты и лучшие украшения, за то, что они дарованы Небом именно тебе.
- Почему же ты так уверен в этом, Братец?
- Сам поймёшь, Братец, когда увидишь их.
Лис Ключей медленно встаёт, от чего бесконечные складки его кимоно шелестят и развиваются под неощутимым ветром. На веранде появляются все пять розовых Зайцев, они несут в своих бережливых ладонях блюда, тарелки и пиалы со сластями, две шёлковых подушки, и новый, большой фарфоровый чайник, расписанный закатными солнцами и цаплями. Лис Ключей встряхивает головой, медь его чуть волнистых волос взметается в воздух, звенят колокольчики заколок. Чайный Лис всегда любил любоваться своим Близнецом, украшенным более искусно, чем лучшие маски и одежды.
- Хозяин сада вишен и слив хочет видеть своих гостей. Негоже заставлять ждать столь гостеприимного Древнего Лиса, дети. - строго говорит Ки, глядя в темноту между деревьями.
И, тот час, в полосу света, льющегося из окон Лисьей Норы, ступают двое. Сначала старший, чья маска оказывается украшена лёгкой, хоть и чуть надменной улыбкой, а за ним - младший, держащий брата за руку. Старший Лисёнок склоняется в почтительном поклоне, младший поспешно повторяет это движение.
Младший Лисёнок на первый взгляд ничем не отличим от простого человеческого детёныша, даже мягкие уши с чёрными подпалинами ловко прячутся в каштановых, прямых и блестящих, как стекло, волосах. Оба сердца Чайного Лиса сладко сжимаются нежностью, когда он смотрит на мягкие черты лица, на мутные от слепоты, но отчётливо зелёные, напуганные глаза.
Старший Лис, чьё серебристое кимоно не отличается ни пышностью, ни богатым убранством, делает небольшой шажок вперёд и свет из окон делает лукавую улыбку на его маске более мягкой.
- Моё почтение, Чайный Лис. Прошу простить нам нашу задержку, мы не могли не залюбоваться восхитительным садом.
- Отменные манеры. - довольно кивает Лис Ключей и снова неторопливо, чинно устраивается на своей подушке, - Это правда, что у тебя уже есть имя?
- Моё имя Сонгю, Лис Ключей. А моего братика зовут Сонджон. Он слеп от рождения.
- М-моё почтение... - тихо лепечет младший и торопливо кланяется на звук голоса Ки.
- Покажи мне свои хвосты, - наконец подаёт голос хозяин дома, внимательно рассматривая братьев.
Лис по имени Сонгю гордо поднимает голову и за ним распускается огненный, жаркий цветок из пяти огромных хвостов.
- Лис Огня... - восторженно шепчет Химчан, - Как давно эта земля ждала тебя...
- Покажи хвосты, ты проявляешь неуважение к нашему доброму хозяину. - Лис Огня дёргает братишку за руку и узкие глазные прорези на его маске ярко вспыхивают.
- П-простите...
Смущённый, ещё больше напуганный Ребёнок кивает и в уже ночной, густой, как чайная паста, воздух, плавно вытекают два длинных, изящных хвоста, таких же каштановых, как волосы Лисёнка.
- Иди ко мне, Ребёнок. Перед тем, как угостить тебя самым лучшим чаем, тебя должны потрогать мои Зайцы, а они, видишь ли, не спускаются с веранды. Никогда. - ласково говорит Лис Химчан и улыбается.
Старший из Лисят подталкивает братика в спину, но тот спотыкается, путается в полах белоснежного кимоно и чуть не падает.
- Нелепый, как первый снег. Не удивлюсь, если он окажется Зимним Лисом, - добродушно бурчит Ключник, так же внимательно, как и Брат, оглядывая Щенка.
- Ах, простите мне мою глупость, как я мог быть столь груб и негостеприимен! Проходи и ты, Лис Огня, будь моим гостем, надеюсь, тебе понравятся сласти, что мои Зайцы находят в самых далёких уголках вселенной.
Чайный Лис указывает на две мягчайших подушки, разложенные на полу веранды между Близнецами. Лис по имени Сонгю кивает так, словно считает себя равным хозяевам, чинно поднимается по короткой лесенке, не отпуская руки младшего, усаживает его рядом с Чайным Лисом, расправляет его кимоно, и только после этого садится сам. Лисёнок вжимает голову в плечи, ещё раз кланяется, глядя в одну точку, и кусает губы.
- Мой братик напуган, он впервые видит.. точнее слышит других Лисов. - голос у Огненного Лиса под стать улыбке: хитрый, чарующий, немного резкий и с ноткой наглости. Химчану страшно нравится.
- Это не надолго. Всё ненадолго, скоро вся ваша жизнь перемениться... - загадочным шёпотом выговаривает Ключник и встаёт: Лисята предназначены не ему, пора и честь знать. - Брат мой, позволь мне привести к тебе моего ученика, скажем зимой. Он бестолков, хоть и старателен, но за три года, что он живёт у меня - так и не отрастил ни единого хвоста. Быть может, эти дети научат его чему-нибудь.
- Не будь столь строг, Брат мой, твой Лисёнок замечательный. Просто... не так легко Лису научиться летать, не правда ли? Но приводи, приводи на празднование Новой Луны. Мои Зайцы приготовят лучшее угощение и лучшие комнаты для вас.
Лис Ключей благодарно склоняет голову и улыбается под маской - Чайный Лис прекрасно чувствует это.
- Будь послушным ребёнком, Лисёнок.. - Ки треплет младшего по мягким ушкам, и поворачивается к старшему, - А ты... Ты и так знаешь, что нужно делать, не так ли?
Он, по своему обыкновению, не дожидается ответа, и исчезает, взмахнув рукавами, оставив после себя отголоски звона тысяч бубенцов и колокольчиков.
- Ничего не бойся. В этом доме никто не причинит тебе зла, - ласково говорит Лис по имени Химчан и гладит Лисёнка между ушей, - Чувствуешь тёплые лапки? Это мои Зайцы, они - лучшие врачеватели вселенной. Доверься им, и уже к весне твои глаза будут видеть всё. А до этого...
Лис по имени Химчан оборачивается к Огненному Лису и долго на него смотрит. Приходят Зайцы, терпеливо ждут, пока Ребёнок выпьет ароматного чаю, помогают ему встать и уводят в глубь дома, где уже готовы комнаты для нового жильца, где приготовлены мази, отвары и порошки, способные излечить любые раны и болезни.
- Не беспокойся за своего брата, Лис. С моими розовыми Зайцами он в безопасности, окружён заботой, вниманием, теплом и дружеской беседой.
- Я не боюсь. Просто...
- Странно оказаться одному? - понимающе кивает Чайный Лис и наполняет пиалу своего гостя, - Я знаю. Мы с Братцем жили вместе первые три сотни лет. Но моя Нора просторна, в ней много комнат, а мои Зайцы точно угодят вам с их убранством. Они уже знают, какую комнату ты выберешь...
Лис по имени Сонгю, которого так сложно назвать "Лисёнком", довольно машет всеми пятью хвостами, тихо рычит и кивает.
- Я выберу твою комнату, Лис, веками ищущий тепла у смертных. - лукаво шепчет Лис Огня и наклоняется к тому, которому предназначен самим Небом, - Ты прекрасно знаешь это, потому что только моё тепло согреет тебя.
- Наглости тебе не занимать! - смеётся Лис по имени Химчан, и не спорит. Глупо спорить с Данностью, дарованной самим Небом, - Но ты, безусловно прав. Я рад тебе, я ждал тебя тысячу лет.
- Я ждал тебя дольше. С того момента, как зародилась первая из сотни звёзд, породивших нас с Братцем.

Тёмная ночь опускается на сад, обнимает мягкими лапами Лисью Нору, и в её окнах гаснет свет. А в одной из комнат, соседней с той, в которой пять розовых Зайцев рассказывают весёлые сказки будущему Великому Сказочнику, Чайный Лис впервые в жизни засыпает в объятьях того, кто понимает его без всяких слов. И оба его сердца весело трепещут от великой Лисьей Нежности.
Да. Такое Чудо, как Лис Огня по имени Сонгю, достойно того, чтобы ждать его тысячу лет.

OWARI

@темы: сказка, Infinite, crossver, B.A.P, AU, SHINee, G

---

Водица в карманах

[Saelma Graffity]

аффтар: PornoGraffity
фэндом: B2ST
бэта: нет. вообще.
название: Водица в карманах
персонажи: 2JUN
рейтинг: G
жанр: drama, romance
Дисклаймер: всё правда, всё так и было, сам всё видел. Герои принадлежат мне, БВА-ХА-ХА! рублю кучу бабла на шантаже. да-да-да) шутка.
размещение: с моего величайшего соизволения.
предупреждение: всё то же бухло, но никакого юморка
статус: закончено

- ... и знаешь, в конце концов, ты подаёшь просто отвратительный пример ребёнку!
Дуджун даже всплескивает руками, исчерпав уже все, даже мало адекватные, доводы. Чунхён мрачно булькает что-то нечленораздельное и предпринимает жалкую попытку пройти дальше по узкому коридору.
- Ну вот уж хрен тебе, ясно? Я бы очень хотел отправить тебя туда, откуда ты материализовался, но не по силам тебе этот подвиг, вижу. - излишне спокойно разглагольствует Дуджун и ловит своего репера за шкирятник, - Но я, при всём желании, не могу пустить тебя к детям. У Донуна может испортиться цвет лица от испуга. Да и прекрасные мышцы Киквана могут подвергнуться слишком большому риску от токсинов, которые ты...
- Заткнись. - советует Чунхён и сползает по стене на пол, - Ты треплешься больше девчонок. И непонятнее.
- Вот и умница. - кивает лидер, сдерживаясь из последних сил, чтобы не начать сердиться открыто, - Баю-баюшки-баю, не вставай, а то убью.
В ответ на поэтические изыски Чунхён только звучно всхрапывает, неуютно и откровенно неудобно усевшись на обувную полку, вытянув ноги и наклонив голову под чьей-то курткой. На утро начнётся просто нечеловеческое нытьё - Дуджун прекрасно знает это. Поэтому тратит две минуты на экстренное вхождение в состояние дзен, одновременно давая этому уёбку войти в состояние комы. В полумраке коридора Дуджун рассматривает помятое лицо дружка и брезгливо морщится, когда разбирает стекающую из вечно приоткрытого рта слюнку. Верный знак глубочайшей стадии пьяного сна. Вознеся молитвы небесам о собственном спокойствии, Дуджун аккуратненько стягивает тело с полки и укладывает прямо тут же на пол. И даже подкладывает какую-то ветровку под чунхёнову голову. Вот такой заебись хороший лидер.
- За что ты мне достался, а? Ну вот как вообще можно было так нагрешить, как нагрешил я в одной из прошлых жизней, м? - вопрошает лидер у "трупа", вздыхает и топает на кухню.
- Наверное, я жрал православных младенцев и насиловал жриц богов справедливости. Не иначе. По пять раз на дню. О господи...
- Чего не спишь? - в кухню заходит сонный, до неузнаваемости лохматый Ёсоб и лезет в холодильник за минералкой, - Сон плохой приснился?
- Как бы я хотел, чтобы это было сном... - трагично вздыхает Дуджун, допивая чей-то давно остывший чай с сахаром, - Донун!... Ну как можно класть сахар в улун?...
- А. - понимающе щурится Ёсоб, откручивая ярко-голубую крышку, - У нас в коридоре нарисовался труп, о котором не стоит сообщать полиции?
Дуджун сокрушённо кивает, допивает чай и ставит чашку в мойку. Ёсоб похлопывает лидера по плечу сочувственно и идёт обратно к спальне.
- Не повезло тебе.
- Всем нам не повезло. К сожалению.
- Тебе - особенно. - как-то слишком тихо отвечает младший и исчезает за дверью.
Дуджун вроде и хочет удивлённо похлопать глазами, повопрошать равнодушный ко всем страданиям потолок на тему того, о чём вообще Ян говорил, позадумываться о всяком.. Но сил как-то совсем не осталось на всю эту муть. Смысл самому с собой актёрствовать. И смысл гадать, откуда Соби всё узнал. На роже, видать, написано.
Дуджун садится за стол, кладёт на него голову, обессиленно свешивает руки вниз и замирает. Редкие минуты полной тишины и ещё более редкого одиночества. Если не считать монотонного посапывания из прихожей, конечно.
- Я ненавижу тебя, Ён Чунхён. Грёбаный алкоголик. И Чокоболл твой ненавижу,и тусовки и Хару. Ясно тебе?
К великому счастью Дуджуна, Ён Чунхён не отвечает. Потому что спит сном древнего трупа. Потому что незачем ему знать о чувствах лидера, особенно о последнем их пункте. Вот ещё, не хватало извращенцем и придурком в этих мутных, опухших глазах выглядеть!

Если честно, Дуджун даже радовался, когда этот придурок заявил всей группе, что обзавёлся постоянной девушкой. Целых минут двадцать радовался, что, быть может, хоть эта мадам умудрится усмирить чунхёнову страсть к алкоголю. А потом вдруг осознал, что это вообще значит, и вдруг сам захотел пристраститься. Причём серьёзно так, Ёну на зависть.
Девушка. Постоянная. Чёрт, чтоб её.
Да ещё и пить Чунхён стал ни чуть не меньше. Может даже больше. Вообще непонятно, почему. Ещё и нервный стал, противный и скучный больше обычного.

- Изображаешь скатерть?
Дуджун вздрагивает, чуть не падает со стула и смотрит во все глаза на бледно зелёного Чунхёна, держащегося за стену.
- Прощай, тишина. Что тебя подняло, а? Иди спать, а? Так и быть, можешь лечь, где угодно, только не трогай меня.
Чунхён хмыкает, доскребается до холодильника и долго-долго возится с бутылкой колы. С титаническим трудом открывает её, выпивает почти всё в один присест и совершенно по-гопницки вытирает рот рукавом, довольно вздохнув. Дуджун просто поворачивает голову и прилипает другой щекой к столешнице.
- Злишься.
- Злюсь.
Чунхён молчит, только сопит неприятно, потом Дуджун чувствует его тёплую ладонь на своей коленке.
- Давай поговорим?
- Я не разговариваю с неадекватными пьяницами.
- Я адекватен, как видишь. Не такой я и пьяный был, просто устал сильно. - говорит Чунхён, и Дуджун нехотя принимает его правоту: не так уж и пьян.
- Не хочу я с тобой разговаривать. Не о чем. Да и бесполезно.
Чунхён сидит на корточках, повесив голову, и не убирая руки с чужой коленки. Долго молчит, очень долго. Потом мотает головой и хмурится.
- Это из-за Хары?
Дуджун едва заметно вздрагивает и чуть сильнее прижимает щёку к столу. Что бы он сейчас не ответил - это будет выглядеть дешёвыми отмазками. А ничего дешёвого Дуджун не признаёт.
- Из-за неё? - чуть настойчивей спрашивает Чунхён.
- И из-за неё тоже. - сдаётся Дуджун и ждёт чего угодно: насмешек, укоров или обвинений.
Но Чунхён опять молчит. И чуть сжимает пальцы на домашних лидерских штанах.
- Прости?
Это звучит как-то жалко. Так жалко, что Дуджун встаёт, аккуратно сняв чужую ладонь со своей ноги, разочарованно смотрит на своего согруппника, сидящего в верхней одежде посреди тёмной кухни, и медленно идёт к ванной комнате.
- Не прощу. Не хочу я тебя прощать.
- Подожди! - Чунхён поднимается, пошатывается, чуть не упав, догоняет лидера и вдруг впечатывает его в стену.
- Я тебе нравлюсь?
Дуджуну даже хватает сил, чтобы ухмыльнуться.
- Ты мне так сильно не нравишься, что я не знаю, как до сих пор группу не распустил. Не обольщайся на свой счёт. Ты мне не нравишься. Совсем.
Чунхён только сильнее сжимает чужие плечи и внимательно смотрит в глаза.
- Любишь?
Дуджун долго и с вызовом смотрит в ответ, и только тяжело дышит через нос. Пытается найти в этих мутных, едва различимых в полумраке глазах хоть что-то адекватное. Хоть что-то, за что можно было бы простить Чунхёну его жалкое существование.
- Люблю. - и даже нос гордо вздёргивает, - Доволен? Добился своего? И что теперь? Весело напьёшься по этому поводу?
- Вот же чёрт, так и знал...
Чунхён отпускает лидера, и, совершенно трезвым шагом, идёт в коридор, обувается и выходит, аккуратно прикрыв за собой входную дверь.
- Вот блядь!
Дуджун со всей силы пинает стену ногой, потом припечатывает её кулаком и, зажав голову руками, опускается на пол.
Кажется, только что произошёл Великий Пиздец.

Чунхён приходит через сутки, феноменально пьяный, бодрый и смешливый. Ёсоб уходит в глубокий фейспалм и ведёт хёна умываться, потому что, по его выражению, "это сейчас он такой бодренький, а на него дунешь, и он рухнет, стукнется головой, и прощай, карьера". Младшие радостно сваливают на погулять, оставив лидера и штатного камикадзе по фамилии Ян самим разбираться с этим мудаком. Дуджун каменеет и снова призывает свой дзен, но в этот раз у него ничерта не выходит.
- Мне кажется, что у него что-то очень болит, раз он так пьёт. - изрекает Хёнсын, кажется, вовсе не отключаясь от своего личного космического канала.
- Печень у него болит. И голова. И сейчас заболит челюсть, мне кажется. - зло цедит Дуджун, даже и не рассчитывая на то, что Хёнсын всё ещё в онлайне.
- Нет, ты не понял, хён. У него внутри болит. В смысле души или сердца. Ну ты что, не понимаешь, что это такое? - "Пришелец" даже поворачивается к лидеру и меряет его своим странным, чудаковатым, чуточку косым взглядом. - Вот чурбан бесчувственный! - вдруг восклицает он, хлопает себя по коленкам и одевает огромные наушники, из которых грохочет что-то европейское.
Дуджун вылупляется на него, вообще как-то потеряв нить происходящего, открывает рот, но не находит слов? Он - чурбан? Бесчувственный? А у этого - болит душа? У этого вот... Чунхёна?! Ну нихрена себе!
- Что-то у тебя помехи, дружок. Барахлит канал, искажённую информацию даёт.
Через некоторое время в гостиной появляется мокрый до пояса Чунхён, раскрасневшийся и крайне недовольный жизнью. Стоящий за его спиной Ёсоб выглядит, напротив, весьма самодовольно, он вытирает руки полотенцем и фыркает.
- Твой ребёнок совсем обалдел. - бурчит Чунхён, глядя на лидера.
Ёсоб пожимает плечами, Дуджун опять хочет что-то сказать, опять не находит слов, поэтому просто подрывается, хватает за грудки мокрого рэпера, впечатывает в стену и со всей силы бьёт кулаком в скулу. Очень сильно. В первый раз в жизни он бьёт человека вот так, он чувствует, как щека плющится о зубы, издав неприятный звук. Чунхён отшатывается, хватается за стену и прижимает руку к щеке. Но Дуджун хватает его за грудки, вздёргивает, не обращая внимания на ёсобовы увещевания, и просто посоветовав тому не влезать.
- Никогда! Слышишь, сука, никогда в своей жизни не смей говорить ничего плохого про Ёсоба, это ясно?! - он встряхивает опешившего Чунхёна, от чего тот стукается головой о стенку, - Ясно, я спрашиваю?! Никогда не смей говорить плохо про единственного человека, который хорошо к тебе относится и не блюёт от твоего общества!
- Ясно мне, ясно, Дуджун!.. Я понял! Соби, извини, я ляпнул... Дуджун, что на тебя...
- Что на меня нашло? - Дуджун поудобнее перехватывает ворот чужого пиджака и бьёт ещё раз по тому же месту. На кулаке остается пятно крови, кровь течёт по подбородку из разбитой губы, - Нашло на меня? Уж прости, но я откровенно затрахался терпеть тебя. Ты просто заебал. Всех. Меня, ребят, менеджмент, даже подтанцовку!
Дуджун стоит, наклонившись к шокировано молчащему парню, бешено сопит и щурится так ядовито, что Чунхёну хочется убежать. Именно от этого взгляда. А ещё - Чунхён никогда не получал по морде вот так сильно. Ему больно, но страх сильнее. Таки злым Дуджун никогда не был.
- Хён, отпусти, ты же его убьёшь...
- Убью, Соби, не сомневайся. Убью и не пожалею нисколечко.
- Тебя посадят...
- И хер с ним. Хоть на рожу эту смотреть не буду.
- Дуджун, у него кровь идёт. Сильно.
Очередной "нырок" в реальность, тихий и немного удивлённый голос Хёнсына окончательно выводит Дуджуна из себя. Он замахивается и бьёт левой, оттолкнув Чунхёна от себя и выпрямляясь.
- Для симметрии.
Он неприязненно смотрит на свой перепачканный кулак, вытирает его о штанину и выметается из гостиной в ванную.
- Можете его пожалеть. Если вам не противно.

Дуджун не приходит на тренировку, не приходит ночевать, на следующий день не приходит на вокал. Он злится неимоверно, злость никак не отпускает - он даже позволяет себе немного выпить. Ночует у давнего приятеля, забившись в самый дальний угол и попросив оставить его наедине с бутылкой вискаря.
Наутро чувствует себя паршиво, пишет Ёсобу, что жив и выключает телефон. На самом деле, в глубине души, в той её части, которую он призирал за слабость и наивность - он ждал, что Чунхён позвонит, раз уж не догнал. Хотя бы для того, чтобы ударить в ответ, не говоря уже об извинениях. Дуджун бесится. На этого мудака, и на себя - тоже. Как вообще в голову могло прийти, что Чунхён захочет что-то поменять? Стыдно даже. И за любовь свою идиотскую стыдно.
Дуджун умудряется взять себя в руки к концу вторых суток, приходит домой с надеждой, что причины его злости там нет.
Но дома нет никого, кроме него.
- Вот блядь. - Дуджун разворачивается и уже нажимает ручку входной двери, чтобы погулять ещё.
- Подожди. Пожалуйста.
- Не хочу.
Но Дуджун оборачивается и смотрит. У Чунхёна на левой щеке нехилый синяк, некрасивая ссадина на нижней губе и очень несчастный взгляд.
- Что?
- Я это... Ну, в общем.. Извини?
Дуджун молчит и начинает медленно, звонко хлопать в ладоши.
- Браво. Очень эффектное выступление.
- Хочешь, я расстанусь с ней? Я её брошу, хочешь?
Дуджун не сразу отдупляет смысл сказанного, потом нервно хихикает, снимает куртку, разувается и протискивается мимо Чунхёна в гостиную. Очень спокойно умывается в кухне, вытирает руки полотенцем и, наконец, опять смотрит на Чунхёна. Очень устало смотрит.
- Я просто хочу, чтобы ты бросил пить. Понимаешь? Расстался с бухлом. Тебе, чёрт подери, двадцать два года всего, а ты уже законченный алкоголик. Нет, Чунь, если бы ты жил один и никто бы от тебя не зависел - пей, пока не сдохнешь. Но ты - часть нас. Мне всегда хотелось, чтобы мы были настоящей семьёй. Но ты её рушишь. Совершенно безжалостно рушишь мою семью.
Чунхён молчит, повесив голову, и не шевелится. Дуджун вздыхает, понимая, что всё это бесполезно. Он подходит к Чунхёну, кладёт руку ему на плечо и чуть сжимает пальцы.
- Прости, что ударил.. трижды. Просто я уже не знаю, как с тобой бороться. Ты отличный парень, но ты всё рушишь. Просто всё. Я не понимаю, как Соби тебя терпит, он, наверное, святой. Но я не святой, понимаешь? Я не могу так больше. Я... - Дуджун набирает в грудь воздуха и говорит то, о чём думал все двое суток, - Я подам прошение о роспуске группы. Точнее - о замене репера. Извини, но у меня нет другого выхода.
И идёт дальше. В совершенно мертвой тишине. Всё, как он и думал: Чунхён и не собирается протестовать. Ему, видимо, вообще всё уже похер.
- Я понял. Увольняешь?
- Увольняю. - говорить трудно, представить, что больше не придётся натыкаться на полудохлое тело в коридоре - ещё труднее. Но так нужно.
- У меня есть право на апелляцию?
- Не думаю, что оно тебе нужно. Я не верю в это.
- Дуджун...
Чунхён, наконец, отмирает, останавливает своего почти_бывшего лидера и мягко разворачивает к себе. По его подбородку стекает капелька крови - видно, кусал губы. Выглядит он откровенно паршиво.
- Увольняй меня. Я... Я заслужил, ты прав. Только не оставляй меня совсем.
- Что?! Нянчиться с тобой? Ты совсем уже, что ли?
- Ты меня любишь. - упрямо говорит Чунхён, но не смотрит в глаза. - Ты так сказал.
- И что из этого? Скоро я перестану.
Дуджун хмурится и пытается стряхнуть с себя чужую руку.
- Это будет очень паршиво.
- Чего это?
Чунхён вдруг резко падает, усаживаясь на полу по-турецки и умоляюще смотрит снизу вверх.
- Дай мне шанс сказать. Пожалуйста.
- Говори.
Дуджуну уже не очень интересно, но усталость берёт своё. Всё же, он лидер, и пока этот дебил под его покровительством - надо выслушать.
Чунхён собирается с мыслями не меньше минуты.
- Это очень плохо, когда ты заставляешь себя перестать любить человека. Видишь, до чего это доводит.
Дуджун недоверчиво хмурится, пододвигает к себе ближайший стул и усаживается, положив локти на спинку.
- Ну вот так. - очень грустно улыбается Чунхён и треплет себя по загривку.
- И кого это ты там так трагично разлюбил?
Дуджун готов услышать всё, что угодно, кроме вот этого тихого, забитого "тебя".
- Чего?...
- Я тебя очень любил, Дуджун. Любил по-настоящему, с первого взгляда, как ни банально это звучит. Но... Но я был уверен, что ты никогда не подпишешься на такое приключение, как я. Ты всегда на меня сердился, даже когда я не пил так много. И я себя заставил. Знаешь, как это больно - самостоятельно убивать своё чувство? Это больнее всего.
Дуджун не верит своим ушам. Он впадает в какую-то идиотскую, совершенно сейчас не нужную нирвану, болезненную и холодную.
- И... Ты меня больше не любишь?
- Я не знаю. - Чунхён улыбается широко, только совсем не весело. - Я не знаю, Дуджун. Я уже совсем запутался. Ну почему я тебе не сказал тогда... - он обречённо опускает голову, уперев руки в ладони и тихо-тихо смеётся, - Идиот. Человек-ошибка.
- Я.. я немножечко это.. в шоке. Я.. Я сейчас.
Дуджун встаёт, идёт в спальню, роется в чунхёновой кровати, прекрасно зная, где тот держит заначки, берёт полупустую бутылку соджу и возвращается. Садится, как сидел, отпивает прямо из горла и смотрит в упор.
- Пиздец какой-то.
- .. а теперь я ещё и работу потерял.
- Бросишь пить?
- Обещаю. Нет, правда, обещаю. В пределах нормы.
- Моей нормы. - поправляет Дуджун и отпивает ещё, - Что-то я нервничаю. Не любишь, да?
- Твоей, твоей нормы. И... Чёрт, можно тебя обнять?
Дуджун не понимает, что делает, когда кивает. До того, как Чунхён обнимает его со спины, немного неумело и неуверенно, он успевает сделать ещё один внушительный глоток.
- И не пытайся мной манипулировать, - вяло бубнит лидер, - ты знаешь, как быстро я напиваюсь.
- У тебя не выйдет меня разлюбить.
- Чего это?
- Потому что у меня не вышло. - тихо говорит Чунхён и как-то совсем нелепо тычется губами Дуджуну в холку, - Не увольняй меня... Пожалуйста.
Дуджун выпускает бутылку из рук и накрывает чунхёновы ладони своими, в первый раз за бесконечно долгое время, выдыхает облегчённо.
- Не уволю. И не надейся.

OWARI

@темы: Romance, 2JUN, drama, G

---

Сонджон, на пути в Царствие Небесное

[Saelma Graffity]

аффтар: PornoGraffity
фэндом: Infinite
бэта: нет. вообще.
название: Сонджон, на пути в Царствие Небесное
персонажи: Sunggyu\Sungjong
рейтинг: G
жанр: romance, fairytale
Дисклаймер: всё правда, всё так и было, сам всё видел. Герои принадлежат мне, БВА-ХА-ХА! рублю кучу бабла на шантаже. да-да-да) шутка.
размещение: с моего величайшего соизволения.
предупреждение: не все Ангелы имеют одинаково ангельский нрав, ты в курсе?
статус: закончено

- Мне казалось, что ты защищать меня должен!
- Не "защищать", а оберегать и предостерегать. - лениво поправляет Ангел, выковыривая кусочек пиццы между передними зубами, - Хотя.. убережёшь такую дурищу...
- Ну, знаешь ли!!! - Сонджон всплескивает руками, в прочем, возмущаясь уже не особо искренне. - Зачем ты вообще тогда нужен.
Существо, незаслуженно именуемое Ангелом Хранителем, только вскидывает чётко очерченную бровь и хмыкает. И так всегда, ежегодно, ежемесячно, еженедельно, дневно, часно, минутно и даже секундно - Ангел только и делает, что вредничает. И постоянно ругает Сонджона, всегда находит, к чему придраться. И, главное, с таким видом, словно вооот такенное одолжение делает, что вообще рядом ходит. Сонджон просил, можно подумать. Все вон живут безо всяких Ангелов, и ничего, живы.
Сонджон демонстративно отворачивается от шуршащего бумажными крыльями Ангела, скрещивает руки на груди и чуть не спотыкается о поребрик. И тут же его хватают крепкие руки, дёргают назад и отпускают только несколько секунд. Сонджон ошарашенно смотрит вслед мчащейся на огромной скорости машины и понимает, что вот секунду назад стоял именно там, где эта машина пронеслась.
- Ну вот не дебил ли? Тебе глаза зачем?! - сердится Ангел Хранитель, но по его лицу видно, что он сам насмерть перепугался.
Ангел. Насмерть. А Ангелы вообще умеют умирать?
- С..спасибо...
- Не "спасибо", а "извини меня, такого слепого дурака, за то, что чуть себя не угробил"! Ясно?! - Ангел злится, щурит и без того узкие глаза, и быстрым шагом чешет вперёд.
- Извини...

Сонджон сидит на диване и сосредоточенно смотрит то на одну, то на вторую коробку с двд. Он уже полчаса мучается, какой фильм смотреть. Один - грустный, но очень красивый, любимый с детства; второй - шумный, весёлый и очень бодрый, его давно рекламируют по тв. Сонджон уже чуть ли не зубами скрепит, не понимая, что делать.
- Бестолковый ребёнок. - бурчит Ангел, проходя мимо, и "случайно" задевая бумажным пером коробку с грустным фильмом, - Не собираюсь тебе слёзки вытирать.
Противный Ангел Хранитель плюхается на диван рядом со своим подопечным, отбирает у него тарелку с чипсами и блаженно вытягивает ноги на журнальный столик. Сонджон поджимает губы, фыркает, но идёт ставить диск. В итоге выбором он доволен, правда эта вредина слопал все чипсы.
- Почему ты ешь мои чипсы?
- Они вкусные. - как дурачку, объясняет Ангел.
- Ты же Ангел, чёрт тебя подери! Зачем тебе еда? Ты же просто издеваешься, сознайся!
- Конечно, издеваюсь. - широко улыбается Ангел Хранитель и показывает Сонджону язык, - И ещё раз упомянёшь при мне этих.. чертей - я тебе в глаз дам и уйду в самовольный отпуск. На неделю.
Сонджон закусывает губу и ничего не отвечает: с этим паршивцем спорить - себе дороже. Да за какие прегрешения он вообще этому Ангелу достался? Что, грешников похлеще для такого наказания не нашлось?!


- Поговори со мной. Ты же Ангел, ты должен меня утешать в тяжёлые минуты.
- И чем же твои минуты набиты, что они такими тяжёлыми сделались? - ехидничает Ангел, но рядом усаживается, аккуратно раскладывая бумажные крылья по спинке дивана.
- Мне просто грустно, - жалуется Сонджон, пользуясь моментом такого расположения к себе. - Грустно, потому что.. Я не знаю... Правда не знаю... Просто расскажи мне что-нибудь?
- Например? Как создавался мир? Когда ты умрёшь? Как я жил до того, как с тобой познакомился? Кто придумал первую сказку?
- Как тебя зовут? - неожиданно спрашивает Сонджон, - У Ангелов же должны быть имена?
- Архангел Михаил, - смеётся Ангел и чуть не складывается пополам от своей "оригинальной" шутки. Да уж, ну и юморок...
- Ну серьёзно!!
Ангел перестаёт смеяться очень резко, распрямляет спину и внимательно, остро смотрит.
- Эй, И Сонджон! Ты со мной девятнадцать лет знаком! И ты, вдруг, ни с того, ни с сего, озаботился моим именем?!
Сонджон молчит, поджимает губы и смотрит, только смотрит. Он сам удивляется, почему раньше не догадался задать этот вопрос.
- Скажешь?
- Ким Сонгю.
- Приятно познакомиться.
Шуршат бумажные крылья, Ангел Хранитель по имени Ким Сонгю звонко смеётся, широко открыв рот. Счастливо и легко, словно маленький человеческий детёныш.
Сонджон смотрит на него во все глаза, и не верит. Вот, оказывается, каким Ангел бывает. Ни за что бы сейчас не поверил, что этот смеющийся, такой красивый сейчас, Ангел - и есть вечно ворчащий, вредный, взбалмошный, злой, противный...
- Ты невероятно красивый... - тихо лепечет Сонджон.
- Не влюбись, смотри! - смеётся Сонгю и даже вытирает выступившие на глазах слёзы.


- Слушай, чему ты удивляешься? - возмущается Ангел по имени Сонгю, схватив Сонджона за руку и невежливо дёрнув на себя, - У тебя даже друзей нет. Ни одного друга...
- А не потому ли, что я всё время разговариваю с парнем, которого никто не видит, кроме меня?!
- То есть, ты меня обвиняешь?!
- Обвиняю! Потому что так и есть, чёртов Ким Сонгю! Ко мне даже на улице никогда не подходят! Я не говорю про школу! Меня, для всех, словно вообще нет! И знаешь, что? Я иногда думаю, что это твоих рук дело.
Сонджон зло щурится, вырывает руку из ангельских пальцев и вытирает её о штанину. Словно ему неприятно.
- И на кой мне это, по-твоему?! Думаешь, я в таком восторге от твоего общества?!
- Да пошёл ты. - тихо цедит Сонджон и выходит из комнаты, хлопнув дверью.
Сонджон залетает в свою спальню, бесполезно заперев дверь, плюхается на кровать, прямо в одежде, и зарывается в одеяло.
Бесит. Сонгю бесит. Просто вымораживает. Чёртов злобный, закомплексованный сухарь! Чёртов, вот именно!
- Чёртов Сонгю! Чёрт, чёрт, черти!!! - кричит Сонджон, чтобы позлить этого бумажнокрылого.
Он злится, особенно на то, что Ангел Хранитель не приходит. Топает по коридору, делает шуму на кухне, хлопает дверцей холодильника - специально. Но не приходит мириться.
Потом он засыпает в своём коконе из одеял, свернувшись в напряжённый комочек, и вот тогда Ангел Хранитель приходит. Тихо проходит сквозь запертую дверь, невесомо ложится рядом с комком-Сонджоном, обнимает осторожно и даже укрывает шуршачим крылом.
- Ты только не отказывайся от меня, пожалуйста. Только не отказывайся.
Ангел Хранитель не заикнулся бы об этом даже под страхом ампутации крыльев, он даже скорее признался бы Сонджону в любви. Он лежит, обнимает обиженного ребёнка и боится именно этого - отказа. Потому что у них, Ангелов Хранителей, так заведено - до конца будешь со своим человеком, и после Конца - тоже. Если только человек не откажется. "Я отказываюсь от тебя, (имя Ангела)" - вот что ни за что и никогда не должен сказать человек. Иначе - всё. Настоящий Конец.
- Только не бросай меня...
Сонджон словно слышит это сквозь сон, расслабляется и, кажется, пригревается в ангельских руках.

Сонджон прижимается к стене и жмурится изо всех сил. Человек, стоящий напротив, нехорошо смеётся и повторяет своё требование.
- Гони кошелёк, школьничек. Или хочешь дырку в животе?
От человека пахнет алкоголем, в грубой руке блестит лезвие ножа, и Сонджон чуть не сползает по стене от страха. Денег у него нет, а пьяных взрослых он всегда боялся, даже больше уколов.
- Сонгю... - едва слышно выдыхает Сонджон, - Сонгю, где ты...
- Чего? - каркает уличный вор и подступает вплотную, - Мамочку зо...
Он заносит руку с ножом, ухватив Сонджона за плечо, тот тихо вскрикивает и вдруг падает на бок. Открывает глаза и видит, что нападавший лежит в метре от него, явно без сознания, а Ангел Сонгю садится на корточки и болезненно морщится.
- Ну и какого тебя понесло ночью на улицу, мелкий идиот? - тихо цедит Сонгю.
- Я.. я просто... чипсы кончились.
- Чипсы?! Господь всевидящий, да за что ты мне... - Ангел Хранитель хватает Снджона за плечо, вздёргивает и встаёт сам. - Пошли, пока это не очнулось..
- Ты можешь касаться других людей?
- Когда очень надо. И где твоё "спасибо"?!
- Спасибо! - Сонджон даже быстро кланяется и спешит за крылатым.
По белому бумажному крылу течёт кровь.
- Гю.. Гю, у тебя кровь?! У Ангелов есть кровь?
Ким Сонгю дёргает крылом, фыркает и идёт быстрее.
- Не задавай вопросы, ответы на которые тебя не касаются.
***
- Может промыть? - лепечет Сонджон, роясь в аптечке.
- У тебя есть что-то вроде ангельской перекиси? - смеётся ангел, на правах героя, развалившись на диване, - Не мельтеши, ребёнок, давай лучше чипсы.
Сонджон проглатывает язвительный комментарий, роется в пакете и протягивает чипсы Ангелу. всё равно же, для него покупал. Садится рядом и улыбается.
- Спасибо тебе.
- Такая работа. - бурчит Сонгю и шуршит упаковкой.
Сонджон улыбается и неслышно шепчет "я тебя тоже".

- Ты знаешь... А может оно и к лучшему, что у меня никого, кроме тебя нет?
- Тебе нравится, что я страдаю? - бурчит Ангел Хранитель по имени Ким Сонгю, а бумажные крылья шуршат на тёплом ветру.
Сонджон ложится на спину, раскидывает руки и свешивает ноги с края крыши.
- Грохнешься же, непутёвый ребёнок. - сердится Ангел.
- Ты же меня поймаешь... - улыбается Сонджон, ловит одно перо и улыбается, как дурачок. Хоть и знает, что его взбалмошный Ангел Хранитель сейчас начнёт бурчать и грубить.
Ким Сонгю вздыхает, запрокидывает голову и смотрит в тёмно-рыжее от заката солнце.
- Поймаю, конечно.

OWARI

@темы: сказка, Infinite, Romance, G

---

На берегу Рио-Пьедро села я и заплакала

[Saelma Graffity]

аффтар: PornoGraffity
фэндом: Infinite\Teen Top
бэта: нет. вообще.
название: На берегу Рио-Пьедро села я и заплакала
персонажи: Niel\Sunggyu
рейтинг: G
жанр: romance
Дисклаймер: всё правда, всё так и было, сам всё видел. Герои принадлежат мне, БВА-ХА-ХА! рублю кучу бабла на шантаже. да-да-да) шутка.
размещение: с моего величайшего соизволения.
предупреждение: странная сказочка сюрная про Будду, Кураторов и Любовь.
статус: закончено

... А на шее у Марины
то ли камни, то ли бусы... (с)

Есть такие люди, о которых моментально ломаешься. Прикоснёшься случайно, рукопожатием, рукавом, к волосам - главное тактильно - и всё. Тут же трескаешься, как хрустальный бокал. Ломаешься без надежды на восстановление.
Он сломался восьмого апреля, во вторник, в восьмом часу вечера. Три с половиной месяца назад. Фшух - и только осколки да пыль. Нет его, и никогда больше не будет.
Потому что есть такие люди, о которых моментально ломаешься. В его жизни такой человек встретился только раз, и в семнадцать это слишком тяжело принять. Пережить. Научиться жить не целым собой, а вот такими кусочками, никак не желающими состыковываться.
Отсюда всё: утренние истерики, вечерняя меланхолия, бессонница и отсутствие того самого Смысла. Потому что Смысл, кажется, и заключался в том самом неосторожном прикосновении.
По всем законам жанра прикосновение должно было стать Роковым, превратиться в Любовь и долгую счастливую Взаимность.
Его личные Кураторы, те самые, что заменяют ему и Судьбу, и Бога - плевали на законы жанра, им вообще неведомы никакие жанры, кроме "трагикомедии" - он это чётко знает.
У него кресты на линиях Юпитера. Такие маленькие, но очень чёткие крестики, на обеих ладонях. Привязанность только к одному человеку.
Он прекрасно знает, что это значит, он сжимает кулаки, опускает голову и смиряется. Каждым своим осколком. Такие дела, ничего не попишешь.
У него даже номера телефона нет. Ну того, сломившего. Нет номера, е-мейла, адреса, твиттера или фейсбука - чем он там пользуется - только имя. Только имя.

Он просыпается с рассветом, обнимает подушку и судорожно вздыхает. Каждый раз одинаково, как по сценарию. Кураторы смеются в своём Небесном Кафетерии, хрустят свежими булочками, роняя крошки на стол, и просто наблюдают. Не помогают. Сволочи у него. а не Кураторы, вот что.
Он просыпается с рассветом, обнимает подушку, вздыхает, потому что дышать нечем, потому что в груди противно ноет, потому что надо вставать и что-то делать. Быть человеком, быть собой: есть завтрак, одевать форму, слушать уроки, прогуливать уроки, возвращаться домой, делать домашку. Общаться с людьми. Это - самое сложное.
Потому что все люди - это не Ким Сонгю.
Он встаёт, одевает форму и идёт на кухню. На кухне - полно народу, все эти придурки, с которыми он, зачем-то, живёт. Которых он, каким-то образом, считал друзьями. Он брезгливо отодвигает от себя хлопья с соком, принцессничает, дует и без того пухлые губы. Зло щурится на всех присутствующих, не говорит им ни слова. Уже три месяца.
Потому что они - не Сонгю.
Он выходит из квартиры под неодобрительное, но уже вполне равнодушное "стерва", хлопает дверью и идёт мимо школы. Он идёт на набережную, на ту самую, где сломался восьмого апреля. Надеется найти ещё хоть один кусочек себя, чтобы стать хоть капельку более целым.

... Он лежал на прогретом бетоне, раскинув руки и закрыв глаза. Он - Будда, тот самый, которого так рьяно ищут последователи. Тот самый, Изначальный Будда, которого, как считают, никогда не было. Не звено цепи, а сама Суть Спокойствия.
У Ниэля - крест на линии Юпитера. Чёткий, глубокий - ни с чем не перепутаешь. Привязанность к одному человеку. Или Будде.
Каждый Ниэль однажды встречает своего Будду, и идёт за ним, до конца своих дней, осторожно обходя хрупкие лотосы, распускающиеся под ступнями божества, трепетно оберегая тишину и покой вокруг своего Будды, осторожно впитывая каждое движение, каждое слово.
Только вот этому Ниэлю достался какой-то уж совсем странный Будда. Кураторы явно посмеялись, довольные такой отличной шуткой.
- Глаза сломаешь. - совсем невежливо буркнул Будда, как и положено, не шевелясь, и даже не открывая глаз.
Ниэль дёрнулся, отступил на шаг, взгляд с трудом отвёл. А сердце так больно бухнуло в голову, что пришлось и вовсе зажмуриться.
Сонгю медленно, лениво перевернулся на живот и, щурясь от закатного солнца, посмотрел чуть мимо своего Верного Последователя.
- Ну и что ты пялишься?
"Люблю" - хотел сказать подопытный жестоких Кураторов, но промолчал, промолчал.
- Нравлюсь?
Кивок.
- Ким Сонгю.
- А.. Д.. Ниэль.
"Глупый! Идиот, тряпка, ну что за лепет?!"
А бровь, чуть заломленная, поползла вверх, вместе с уголком рта - в усмешке.
- Красота какая, подумать только.
И встал, оправил футболку с каким-то орнаментом, от которого заболели глаза, подхватил валяющуюся в паре метров сумку. И ушёл. Ушёл, кинув на прощание "бывай". Даже не обернувшись.

Ниэль не знает, что сказал бы своему грубому Будде, увидь он его ещё раз. Не знает, не представляет, как бы себя вёл. Он только представляет, как Сонгю целует. Как обнимает, как шепчет ласковое, и Кураторы спиваются в Небесном Баре, проиграв семнадцатилетнему мальчишке. Ниэль хорошо это представляет, до самого утра, потом мало спит. Поэтому он всегда злой по утрам.
Он ходит на эту набережную, лежит точнёхонько на том самом месте, где лежал Сонгю, впитывает в себя какие-то выдуманные остатки его запаха, давно смытые дождём, и ждёт.
Покоя ждёт.
Вот бы не любить больше.
Он засыпает на тёплом бетоне, ему снится, что он лежит под огромным камнем на дне прохладного ручья, видит сон, во сне - бескрайнее поле и кони. Кони, красивые до обморока, мчатся к горизонту и несут в своих гривах лотосы, распустившиеся под розоватыми ступнями Будды.
Каждый раз - один и тот же сон.

- Это моё место.
Ниэль распахивает глаза, подскакивает, перепуганно оборачивается. А сердце больно-больно бьет в голову.
Будда скрещивает руки на груди и ухмыляется.
- Так нравлюсь, что ли?
Кивок. Совсем уже не робкий - уверенный.
Сонгю тихо смеётся, садится на своё место и хлопает по тёмному бетону рядом с собой.
- Ну давай уж знакомиться, раз такое дело.
Ниэль медлит, всего секунду, потом садится рядом, с прямой спиной, и смотрит на воду. Сонгю молчит долго, весь в себе и своей личной Нирване. Молчать с ним очень хорошо. Намного лучше, чем без него.
- Откуда у тебя имя такое?
Ниэль поворачивает голову и видит два бутона лотоса у ног своего Будды. Поднимает голову и победоносно улыбается своим, в сухую проигравшим, кураторам.
И рассказывает. Всё на свете.
А нос щекочет лёгкий запах лотоса.

OWARI

@темы: Infinite, vingette, Teen Top, crossver, Romance, G

---

Болото

[Saelma Graffity]

аффтар: PornoGraffity
фэндом: B.A.P
бэта: нет. вообще.
название: Болото
персонажи: Zelo, Bang, Himchan
рейтинг: G
жанр: drama
Дисклаймер: всё правда, всё так и было, сам всё видел. Герои принадлежат мне, БВА-ХА-ХА! рублю кучу бабла на шантаже. да-да-да) шутка.
размещение: с моего величайшего соизволения.
предупреждение: ангст и боль. всем плохо - мне в первую очередь.
статус: закончено

Чунхон сидит на корточках и, наклонившись, разглядывает дохлую, расплющенную по асфальту лягушку. Лягушке явно уже пара дней, она стала бесцветной и развороченные внутренности больше похожи на пятна полупрозрачной краски. Чунхон наклоняется к ней так близко, как может, и рассматривает очень внимательно.
Лягушка дохлая, плоская и пахнет болотом. У Чунхона внутри - болото тоже. Он смотрит очень долго, даже ноги затекают, но он терпит. Ему, вроде бы, и хочется дотронуться до исковерканного трупика, но он страшится, брезгует, как боялся бы потрогать собственное сердце - будь у него такая возможность.
Его сердце - самый центр беспросветного, серого, сырого болота. По нему стелется низкий, вязкий туман, на нём растут какие-то неприметные травки, ползают чёрные змейки, да в редких деревцах пугливо кричат птицы.
И вот такие лягушки живут. Чунхон думает, что апокалипсис всегда начинается с малого, это только дураки думают, что беда, она - бац! - и случается. И раз лягушонка рсплющило так далеко от дома, то скоро, постепенно, передохнет всё болото. Далеко от дома.
Очертания расплющенного серо-зелёного тельца хорошо отпечатываются на сетчатке чунхоновых глаз, он, с трудом, встаёт и просто идёт дальше, не оглядываясь.
Он думает, всё думает о том, почему у него внутри болото. Внутри людей - кишки, кости и кровь. Внутри роботов - масло и шестерёнки, всякие пружинки и трубочки-проводки. А болото - оно у кого внутри?
У Чунхонов.
Чунхон даже думает, что можно было бы разыскать пару-тройку своих тёзок, чтобы спросить, узнать, выяснить, есть ли у них такое. Правда быстро передумывает, представляя, как глупо будет выглядеть.
Чунхон - маленький. Он пока ещё совсем маленький, он с собственными-то чувствами управляться не умеет - куда ему до чужих, взрослых, таких сложных чувств?
А в нём всё огромно, оно было ярким, с слолноватым привкусом моря, с запахом раскалённого, мягкого песка. Оно походило на бабочкины крылышки, или что-то ещё, не менее банальное, но можно же, когда всего пятнадцать лет? А потом вдруг покрылось вот этой серой, плесневелой сыростью, завелись змеи и дохнущие лягушата.
Потому что чужие, взрослые чувства оказались слишком непонятными. Слишком трудными. Слишком тяжёлыми и какими-то больными, как ребёнок с тяжёлой пневмонией. Чунхон таких никогда не видел. взрослые с головой кинулись в злость, обиды, ревность и истерики, сами выбрали свой путь непонимания и перебежек от выбора к выбору. А болото, почему-то, оказалось в Чунхоне.
Он возвращается домой под вечер, тихий и молчаливый, юркой тенькой проскальзывает в свою комнату, стараясь не издавать ни звука. Берёт забытый дома плеер, забирается на кровать и включает первый попавшийся трэк.
Потом домой возвращается Химчан, Ёнгуку приходится просыпаться и Чунхон поскорее включает плеер на полную громкость, чтобы болото внутри не разрасталось дальше, потому что ещё больше лягушат, обречённых на асфальтовую гибель, он не вынесет. Тяжело, когда их много.
Но Химчан кричит громко, у Ёнгука какой-то особенный тэмбр голоса, пробивающийся через самые громкие биты. Чунхон сидит с совершенно прямой спиной так долго, как может, потом забирается под одеяло, как был - в уличной одежде. Зарывается головой под подушку, накрывается одеялом и втискивает капельки наушников так глубоко, что становится больно.
Через четырнадцать трэков кровать рядом с ним прогибается, Чунхон не шевелится, потому что прекрасно знает, почему так случилось. Каждый раз, каждую ночь, после очередного витка затянувшейся ссоры, Ёнгук, без стука, заходит в комнату младшего и просто плюхается на спину на его кровать. Сопит, смотрит в потолок и молчит. Никогда не извиняется, никогда не беспокоится за ребёнка, по крайней мере - не показывает этого. Не обращает внимания, когда Чунхон выбирается из своего бункера. переодевается в ночное, забирается обратно и старается вынуть из-под старшего одеяло. Ёнгук говорит, что общество Чунхона его успокаивает.
Когда, под утро, Ёнгук, всё же, засыпает, Чунхон просыпается, как по будильнику и осторожно, не дыша даже, выбирается из кровати. На цыпочках крадётся по коридору и затекает под всегда холодное одеяло Химчана. Обнимает бережно, как хрупкую куколку, отогревает, гладит по волосам спящего и остаётся до рассвета.
Чунхон - глупо и безнадёжно любит Ёнгука. Как раскалённый песок у моря, или этих своих бестолковых бабочек. Любит давно и как-то обречённо. Но он, откуда-то, очень хорошо знает, как тяжело Химчану. Именно поэтому он согревает его, его, а не любимого.
А с рассветом он встаёт, невыспавшийся и разбитый, соскребает с простыней своё промозглое болото, и несёт его в школу. И, учась жестокости у старших, не обращает ни малейшего внимания на тёплую и приветливую улыбку Чонопа, учащегося на класс старше, и давно безнадёжно в него влюблённого.

OWARI

@темы: drama, B.A.P, AU

---

Небесный Сеул

[Saelma Graffity]

аффтар: PornoGraffity
фэндом: B.A.P
бэта: нет. вообще.
название: Небесный Сеул
персонажи: BangZelo
рейтинг: G
жанр: fairytale
Дисклаймер: всё правда, всё так и было, сам всё видел. Герои принадлежат мне, БВА-ХА-ХА! рублю кучу бабла на шантаже. да-да-да) шутка.
размещение: с моего величайшего соизволения.
предупреждение: лёгкая сказочка про Маленького Принца и его Любимого.
посвящение:  Вооружён и опасен
статус: закончено

Маленький Принц обстоятельно поговорил с Лисом, говорил мягко и много размахивал руками, прикрывая ими то глаза, то сердце. Маленький Принц говорил привычно много и непривычно отстранённо. Словно не о себе. А, самое главное, словно и не о Лисе вовсе, хотя так и называл его "Лисонькой" и "Лиской", даже трепал между ушами. Но был непреклонен, твёрд, в первый раз на памяти Лиса Принц был так твёрд в своём решении.
Маленький Принц решил уйти от Лиса. Много извинялся, обещал не оставлять, навещать по несколько раз в год и высылать конфеты на рождество. Но остаться - сказал - не может. Никак. Совсем. Не имеет ни малейшей возможности. Иначе - сказал - умрёт.
Лис, конечно, отпустил, даже хвостом вилял и не перечил. Не показывал Маленькому Принцу слёзонек своих, вздохи в пасти давил, хвостиком единственным вилял робко. Отпустил. Кто Лис, чтобы с Принцем спорить? Раз уж так твёрдо решил, так уж так и так уйдёт, чего тянуть? И только спросил - почему? Чем не угодил, почему разонравился?
Принц молчал, головой мотал, да кулаки сжимал. Мол, что ты, рыжий. Всё не так. Просто так получилось.
"Так получилось" - эхом повторил Лис и развернулся, уходить, собирать свои сандалики и подстилку, и уходить совсем.
- Прости меня, Лиска.
- М. - Лисёнок кивнул, не оборачиваясь, - Только не надо мне твоих конфет. Пожалуйста.
Маленький Принц больше ничего не сказал, но конфетки твёрдо решил высылать всё равно.

Маленький Принц вышел из здания заполненного людьми аэропорта и стал осматриваться. Это уже сорок восьмой город, в котором он всё пытается и пытается найти... Маленький Принц всё никак не может решить, как же прозвать того, кого он с таким отчаяньем ищет, ради кого покинул свою уютную планетку, на которой от рассвета и заката - всего двадцать метров, ради кого он оставил единственное любящее его существо.
Но имя пока не имеет особого значения, хотя Маленький Принц на них помешан. Он просто зовёт того, кого ищет "любимым", потому что уверен, что полюбит. Иначе - смысл бы его искать?
Маленький Принц жмурится на непривычное солнце, приставив ладонь козырьком ко лбу. Город шумный, язык непонятный, но это не надолго, так всегда бывало - минут семь среди жителей, и Принц уже идеально понимает и язык и письменность.
Маленький Принц роется в сумке, достаёт новенький, хрусткий, не пойми, откуда взявшийся паспорт и внимательно читает своё имя для этого города. Чхве Чунхон, судя по дате рождения, пока ещё пятнадцать лет. Хотя надо говорить "шестнадцать", Маленький Принц Чунхон откуда-то знает это, в этом городе так принято.
Город называется Сеул, Маленький Чунхон поднимает голову и внимательно всматривается в едва заметные очертания его Небесного Близнеца. Не отрывая взгляда, легонько кланяется и расплывается в широкой улыбке.
- Пожалуйста, пусть он будет в этом городе. Я уже немного устал его искать.
Маленький Принц говорит это Небесному Сеулу и с надеждой щурится. Небесные Города никогда не говорят с ним, но что-то сегодня идёт не так, как обычно, призрачные стены города мелко дрожат и отливают радугой. Конечно же, люди не видят этого, люди вообще слишком редко смотрят на Небо. Но Принц считает это за хорошую примету и улыбается ещё раз.
- Я пойду.
Маленький Принц Чхве Чунхон поправляет ремень сумки на плече, перетаптывается, впитывая в себя истинный смысл этого города и просто идёт.
Маленький Принц Чунхон гуляет до вечера, не ищет, а просто знакомится с Сеулом. Сеул ему нравится, Принц городу, кажется, тоже. Маленький Чунхон ужинает в какой-то смешной забегаловке, за деревянным столиком под зонтиком, не небольшой террасе, выходящей прямо на улицу. Он ест хрустящий на зубах салат, осторожно выбирая из цветной массы красные кусочки - он не любит перца, а в этом городе вся пища такая острая. Он ест шоколадный пирог с медовыми яблоками, пьёт подогретое молоко, которое так долго выпрашивал у удивлённого официанта. Расплачивается незнакомыми купюрами, теснящимися в розовом бумажнике, и идёт дальше. Потом, когда уже стемнело, и тёплый летний воздух загустел, он присаживается на скамейке в парке у детской площадки и теребит в руках связку из двух ключей. Один ключ - от его уютной однокомнатной квартирки, которые всегда услужливо появлялись там, куда он приходил, а второй - от Дома. Маленький Принц ненавидит этот голубоватый, слабо мерцающий ключ, но не выбрасывает его. Он трус, всё ещё мальчишка, совсем ребёнок - ему необходимы пути к отступлению. Если он устанет в конец, так и не найдя Любимого - он вернётся домой, на ту планетку, где от заката до рассвета - каких-то двадцать метров и постепенно взрослеющий Лис всё ещё тоненько и почти незаметно ждёт его. Маленький Принц всё ещё надеется, что этот ключ никогда ему не пригодится. По крайней мере - не пригодится, чтобы возвращаться на совсем.
Маленький Чунхон мурлычет себе под нос песенку, оглядывается на редких прохожих и гадает, какие занавески будут в его новом доме. Когда ему надоедает сидеть, он встаёт, потягивается, и идёт через парк.
А в нескольких метрах от него, на детской лазалке, сидит кто-то, натянув капюшон на самые глаза. Из-под капюшона торчит козырёк кепки, сидящий сутулится и смотрит на свои руки. Чунхон проходит мимо, но всё не может оторвать глаз. Сидящий словно чувствует взгляд и поднимает голову, только лица всё равно не видно - только губы. Смешные такие, сразу видно, что смешливые, весёлые и какие-то особенные. Маленький Принц замирает в паре шагов от этих губ и просто смотрит. Как дурак.
А сердце вдруг трижды глухо ударяет в виски, переворачивается, замирает, словно пытается отдышаться, и пускается вскачь.
Сидящий на глупой детской лазалке совершенно точно смотрит на Принца, пристально и внимательно, словно сканирует, только глаз не видно. Маленький Чунхон стоит, как вкопанный, даже не пытается унять сердце, и ждёт. Ждёт, что сидящий заговорит первым, потому что так должно быть, потому что так гласит придание, которое Маленький Принц сам себе выдумал. Любимый узнает сразу, заговорит первым, подойдёт сам.
Но сидящий не двигается, Маленький Принц различает голубые проводки, теряющиеся в темноте капюшона и, кажется, слышит глухие удары битов из наушников. Сидящий не двигается, его смешливые губы не трогает даже тень улыбки, потом он опускает голову.
Маленький Принц не верит, он ждёт не меньше минуты, но сидящий сидит, опустив голову, и отстукивает по коленке ритм едва слышной песни. И Маленький Принц Чунхон медленно разворачивается, словно всё ещё даёт сидящему на детской лазалке шанс поднять голову, окликнуть. Он же не мог ошибиться! Нет, он мог, конечно же мог, он же ещё совсем маленький. Но сердце-то не могло! Никак не могло, это решительно невозможно! Но оно ошиблось, потому что смешные губы прячутся под капюшоном - их обладатель ещё ниже опускает голову, и Чунхон уходит из парка.
Он доходит до своей квартирки минут за двадцать, но сейчас она не кажется ему привлекательной. Он только бросает сумку в прихожей, не обращая внимания на то, как, под его взглядом, перекраивается реальность, меняясь под его предпочтения и желания: как появляется оранжевая дверь, ведущая в спальню, как, с тихим шелестом, на диване в крохотной гостиной появляются пухлые подушки, как звенят из кухни, теснясь на полке, чашки и тарелки - все, как одна - парные, Чунхон прекрасно знает это. Но сейчас он слишком расстроен, он в шоке и ему не до чашек. Смысл в них, если опять, опять не тот город, чёртов Сеул.
Маленький Чунхон бросает сумку в прихожей, шикает на расшумевшиеся чашки, берёт с вешалки незнакомый, но неизменно находящийся синий шарф, и идёт к лифту. В его новом доме - двадцать этажей, его квартира - на семнадцатом. Он поднимается на последний, взбегает по ступенькам чёрной лестницы и выходит на крышу. Крыша плоская, чистая и уютная - Чунхону нравится. Он складывает мягкий шарф несколько раз и садится на него, оперевшись спиной на стену вентиляционной шахты. Поднимает голову и смотрит на Небесный Сеул с немым укором. Мол - чего ж сиял так, да переливался, когда нет в тебе моего Любимого?
Маленький Чунхон задрёмывает, закутавшись в ворот толстовки, подобрав к себе ноги и скрестив руки на груди. Ему снится космос, его бесконеная чернота, израненная пятнами звёзд, его тишина, наполненная шипением комет, его всеобъемлющее спокойствие. Во сне Маленький принц понимает, что это всё - только начало, что это - всего лишь сорок восьмой из двух миллионов шестисот шестидесяти семи тысяч четырёхсот семнадцати известных ему городов. И сейчас он - лишь на первой из бесконечного множества миллионов планет. Что путь ещё долог, что уставать ещё рано, что нужно постараться и искать, искать, искать...
- ... эээй? Ты живой, мелкий? Живой? Или умер?
Маленький Принц вздрагивает, пугается, распахивает глаза и опять видит эти смешливые губы под капюшоном, только на этот раз они и правда улыбаются.
- Живой. - как-то глупо ухмыляется тот, кто сидел на лазалке в парке и тыкает Маленького Принца в щёку.
Чунхон дёргается, закусывает губу, потому что сердце опять начинает грохотать о рёбра.
- Ты бы.. снял капюшон, а то как-то невежливо. И на маньяка похож.
Пришедший ухмыляется как-то по-идиотски, кивком головы скидывает капюшон и Чунхон замирает.
- Ну и что? - у пришедшего густой, хриплый, обволакивающий голос. От этого голоса Чунхону становится спокойно и так легко, что он, невольно, улыбается от уха до уха.
- Ничего.
Маленький Чунхон смеётся, и всё смотрит, смотрит на Любимого, во все глаза, пытается рассмотреть сразу всё: суженные в улыбке глаза, широкую, идиотскую ухмылку, встрёпанные выбеленные волосы.
- Меня зо...
- Да ты прямо как Маленький Принц! - вдруг громко смеётся Любимый и садится напротив, прямо на прохладный бетон.
- Я и есть...
Любимый смеётся, совсем не обидно, но так долго и весело, что Маленький Принц Чхве Чунхон тоже начинает смеяться.
- У тебя такие дурацкие кудряшки. - Любимый оттягивает одну скрученную прядку и вдруг перестаёт смеяться. - Как с неба свалился.
Маленький Принц кивает и переводит взгляд на Небесный Сеул, который переливается и гудит красками, как северное сияние, которое Принц видел, только попав на эту планету.
- Ёнгук. Банг Ёнгук. Это моё имя. Меня им зовут. Ну.. Правда меня обычно мало куда зовут. По правде сказать - вообще никогда не зовут. Но имя - моё.
Маленький принц опять смотрит на этого Ёнгука, опять во все глаза и всё ещё страшится поверить. Никуда никогда не зовут. Всегда один. Всё сходится, потому что именно таким Любимого описывала Легенда, придуманная Маленьким Принцем.
Ёнгук как-то бестолково треплет себя по волосам и явно не понимает, что ещё нужно сказать.
- Меня зовут Чхве Чунхон. Мне... Мне шестнадцать лет. Я живу в этом доме и зову тебя в него. Ко мне. Пошли?
Ёнгук как-то странно улыбается, словно Принц говорит с ним на незнакомом языке. Но смысл угадывает и неуверенно кивает.

И до утра всё рассказывает, рассказывает Маленькому принцу о том, как всю жизнь был один, как полюбил только один раз и любовью этой была музыка, странная, непривычная Принцу музыка. Зачитывает кусочки из своих песен, изводит запасы чая, дымит в окно, и всё говорит, говорит, говорит, словно в первый раз. Возможно, действительно в первый.
Маленький Принц с хитрецой в глазах рассматривает, как, уже почти незаметно, меняется его квартира, обрастая какими-то мелочами, нужными этому странному, нелепому, но уже такому любимому Ёнгуку: блокнотами с карандашами, растворимым кофе в жестяных банках, зарядками от плеера и телефона, стайкой футболок в шкафу, толстовок с капюшонами и целой армией разноцветных кроссовок в прихожей.
- Оставайся? - одновременно с наступлением рассвета спрашивает Чунхон и склоняет голову на бок, - Навсегда. Тут есть всё, что тебе нужно, посмотри.
- Тут... - Ёнгук правда осматривается и опять смешно хмыкает, - Есть ты. Мой Маленький Принц с другой планеты.

Солнце выкатывается из Небесного Сеула на небо, когда Маленький Принц засыпает в своей новой, но такой знакомой постели, уронив голову с нелепыми кудряшками на плечо Любимому и умиротворённо улыбается.

OWARI

@темы: сказка, Romance, BangZelo, AU

---

Гормональное

[Saelma Graffity]

аффтар: PornoGraffity
фэндом: B.A.P
бэта: нет. вообще.
название: Гормональное
персонажи: Joonhong, Jongup, Yongguk
рейтинг: NC-17
жанр: немного PWP, психология... Оо
Дисклаймер: всё правда, всё так и было, сам всё видел. Герои принадлежат мне, БВА-ХА-ХА! рублю кучу бабла на шантаже. да-да-да) шутка.
размещение: с моего величайшего соизволения.
предупреждение: немного разврата и скверны - кому помешает? ^^
статус: закончено

Чунхон смотрит на себя в зеркало и неприязненно кривится. Потом резким движением открывает горячую воду в раковине, выливает себе на ладонь чуть ли не полбанки жидкого мыла и долго, с каким-то остервенением, моет лицо. Это не приносит никакого облегчения, он, со стоном, стягивает с себя пижаму и лезет под ледяной душ, чуть ли не раздирая себе кожу жёсткой мочалкой.
Но память мылом не отмоешь. К своему горячечному ужасу, Чунхон помнит сон слишком детально. Ему всегда снилось только что-то наркоманское, совершенно неадекватное, словно Химчан добавляет ему в вечерний чай какие-то, явно нелегальные, травки. И Чунхон любит свои сны, любит их все, кроме этого. Отвратительный, грязный, мерзкий и такой сладкий сон. Сладким он был только ночью, пока Чунхон спал. Сейчас его буквально тошнит от воспоминаний.

...Он лежал на огромной кровати, застеленной чёрной, жёсткой простынёй, и целовался с Чонопом. Медленно, тягуче, развратно целовался, почти не соприкасаясь губами, как девки в том лесбийском порнофильме, который однажды ему показал хеним. Целоваться было хорошо и жарко, Чунхон чувствовал себя девочкой, Чоноп был нежной и тоже как девчонка. Чоноп медленно раздевал его, так медленно и аккуратно, словно перед камерой, словно пытался показать оператору все самые красивые и интимные части тела младшего. Чунхону было мучительно стыдно, но мучительно хорошо, особенно когда он раздвигал ноги, почувствовав тёплую подушечку пальца на входе в своё тело.
А потом он услышал голос того, для кого затевалось это представление. "Ну давай, малыш, трахни эту девочку". Голос Ёнгука, сухой, чуть насмешливый и спокойный, казался таким неуместным, лишним, пугающим, что Чунхон невольно свёл ноги вместе, дёрнувшись. Но Чоноп, лёжа совсем рядом, зашептал ему на ухо что-то успокоительно-нежное, ласковое и почти непошлое, и Чунхон расслабился. Правда не надолго, потому что даже от одного пальца стало больно. Но ему хотелось. Хотелось так, что волоски на руках становились дыбом. И он позволил.
А потом было очень горячо, сладко, душно, снова больно, но от этой боли наслаждение только росло. Сидящий в глубоком кресле Ёнгук спокойно комментировал происходящее, скалился и его руки расслабленно лежали на подлокотниках. Это, почему-то, страшно задело Чунхона, то, что старший даже не ласкал себя, глядя на происходящее. И он стал двигаться резче, стонать громче и развязней, и смущаясь и балдея от влажных, таких характерных звуков.
А когда Чоноп, протяжно кончив в него, скатился с горячего, липкого тела, Чунхона начало трясти от жгучего стыда. Он не чувствовал ничего, кроме этого стыда и отвращения к себе. Он свернулся в комок посреди кровати, закусив губу, и слышал только гулкие удары своего сердца. Хотя нет, он слышал ещё и шаги: Чоноп, не сказав ни слова, встал с постели и стал собирать свою одежду.
- Малыш. - голос Ёнгука прозвучал совсем близко и кровать под ним прогнулась.
Ёнгук сел рядом, погладил младшего по спутанным розовым волосам и ухмыльнулся.
- Иди к папочке.
И, что самое отвратительное, Чунхон, всхлипнув, положил голову хениму на колени, вжался носом в прохладную грубую ткань джинс, и почти сразу успокоился.
- Ну тише, тише, девочка.. Папочке очень понравилось...

Чунхон выдыхает болезненный стон и бьётся лбом в холодное стекло душевой кабины. Он чувствует себя грязной, использованной шлюшкой, и совершенно не представляет, как теперь смотреть в глаза Чонопу, своему лучшему и, возможное, единственному другу. Он всё думает, думает, что он сошёл с ума, потому что во снах всегда видел то, чего ему, пусть и в глубине души, хотелось бы: летать на драконе, давать афтограф Джи Драгону, быть разрезанным на двадцать один кусок, распиханный по мусорным пакетам, бросаться с крыши, летать над ночным городом или быть переделанным безумным врачом-экспериментатором.
Чонопа он никогда не хотел. Не мог хотеть. Ему вообще ещё слишком мало лет, для такого. Тем более - с Муном. Чунхон бьёт кулаком в стенку кабинки и воет. Больше всего от того, что это отвратительное "иди к папочке" его действительно успокоило, там, во сне.
Он искренне любил шутки про то, что он Ёнгуку сын, часто называл его "отцом" и гордился тем, что может побыть сыном такому талантливому, сильному, смелому, на самом деле классному человеку. И Ёнгук действительно часто говорил эти слова, пытаясь успокоить или утешить своего макнэ. Но во сне эти слова имели совершенно иной, опошляющий саму чунхонову суть, смысл.
- Чунхони?
Во второй раз в жизни Чунхон замирает в ужасе, услышав этот низкий, густой голос.
- Малой, что у тебя стряслось? Ты чего кричишь? - спрашивает Ёнгук, останавливаясь у самой душевой: Чунхон опять забыл закрыть дверь в ванную.
- Всё хорошо.
- Не пизди, а? Что стряслось? Кто обидел мне сына?
Ёнгук вообще парень бесцеремонный и слишком простой, он вообще ни с чего не обламывается. Поэтому он приспокойненько открывает дверь кабинки и смотрит очень мрачным взглядом. Чунхон дёргается и не знает, как прикрыться. И только обречённо опускает мокрую голову.
- Что за ребёнок? - глухо интересуется Ёнгук, заходя в и без того тесный стеклянный квадратик. Берёт душ, делает воду теплее и поливает малого, чтобы смыть мыло, - Сначала стонет полночи, несёт какой-то бред, просыпаться не желает. Все на ушах, никто не спит, Зело даёт сольный концерт. - Банг выключает воду, завершив свои дела, выходит из кабинки, прилично намокнув, и возвращается с полотенцем, - Потом воет в душе и грохочет всячески. Ты правда думаешь, что я кретин? - Чунхон мотает головой, всё так же глядя на свои ноги, - Тогда.. - Ёнгук разводит руки, раскрывая полотенце и улыбается вопросительно, - Иди к папочке?
Чунхон стонет в голос, чуть не оседая на пол, но Гук его ловит и заворачивает в тёплую, мягкую ткань, как маленького.
- Что у тебя ст...
- Не говори мне больше эту фразу. Никогда в жизни не говори, я тебя умоляю. - тихо просит Чунхон, ожидаемо расслабляясь в сильных руках.
- Хорошо. я не скажу. Только ты объясни мне, какого чёрта ты такой полудохлый.
Чунхон садится на пол в ванной, закутывает лицо в полотенце, и рассказывает: монотонно, быстро, но во всех подробностях. От хёна он не привык скрывать что-либо.
- Ох, беда-беда. - бубнит Ёнгук, сидя напротив на корточках, но, от чего-то, улыбается. - Хуёвый я отец, совсем не занимаюсь половым воспитанием сына. Ай-ай-ай на меня. У тебя гормоны зашкаливают, что ж ты так расстраиваешься?
- Но.. но.. но Чоноп!!
- Чоноп. - кивает Ёнгук и улыбается открыто, - Ты вообще всех нас в таких снах видеть будешь, раз пошла такая пьянка. И нун, актрис, официанток ближайших забегаловок и Анжелину Джоли. Пока не начнёшь всё это в реальности.
Чунхон пищит и только поглубже зарывается лицом в полотенце.
- Ох, горе, - смеётся Ёнгук, отрывает Чунхона от пола и ставит на ноги. Потом хитро щурится и понижает голос до доверительного шёпота, - Мне иногда снится Химчан. И ты пару раз снился. Это вовсе не значит, что я не нормальный, что я маньяк, что я мечтаю затащить всю группу, поочерёдно или разом, в постель. Слышишь ты меня, балбес?
Чунхон жмурится и мотает головой.
Ёнгук смеётся, когда снимает промокшие майку и штаны, засовывает их в стиральную машину, и, так же хохоча, выходит из ванной.
- Одевайся, казанова, там мать семейства уже завтрак сбацал. И перестань так париться по всякой ерунде.
Чунхон долго смотрит в белую дверь, потом несильно даёт себе по щеке, одевается и идёт завтракать. На Чонопа он не смотрит вообще. Минут пятнадцать. Но потом всё сказанное хенимом постепенно доходит до сознания, и он успокаивается.
А когда он засыпает, морально приготовившись к возможному продолжению банкета, к нему приползает Ёнгук и обнимает со спины. Ничего не говорит, только складывает малого так, чтобы самому удобно лежать было, тепло выдыхает в затылок и сонно расслабляется.
- Если нельзя "иди к папочке", - едва слышно басит старший, - То будет "папочка сам пришёл".
Чунхон возмущённо дёргается, но его держат крепко и поползновений никаких не совершают. Пока. И Чунхон засыпает, проваливаясь в очередной бред про расчленёнку, драконов и требовательные, мягкие пальцы, пробирающиеся в сон из реальности.
Потому что Ёнгук вообще ни с чего не обламывается - хочет, и делает.
OWARI

@темы: B.A.P, BangZelo, JongLo, NC-17

---

Диацетилморфин

[Saelma Graffity]

аффтар: PornoGraffity
фэндом: B.A.P
бэта: нет. вообще.
название: Диацетилморфин
персонажи: Joonhong, Himchan, Yongguk
рейтинг: R
жанр: drama, darckfic, AU
Дисклаймер: всё правда, всё так и было, сам всё видел. Герои принадлежат мне, БВА-ХА-ХА! рублю кучу бабла на шантаже. да-да-да) шутка.
размещение: с моего величайшего соизволения.
предупреждение: наркотики. я не особо вдрачивался в матчать про героин, так что много домыслов. а вообще - меня самого от этого тошнит. у меня просто депрессия.
статус: закончено

... Это когда ты в таком возрасте, что уже трижды успел побыть дохлым.
Когда ты очень спокойно доделываешь дела, говоришь в телефон маме ".. я тебя тоже, конечно, до завтра" и смеёшься, а потом ложишься на кафельный пол и дрожишь.
Когда улыбаешься, как ненормальный, а потом, вдруг, роняешь лицо в ладони и стыдно, девчоночьи ревёшь и в носу красное жжётся.
Когда перегибаешься через перила балкона, кричишь чушь весёлую, а потом блюёшь с кровью, прямо вниз.
Это когда ты просыпаешься рано утром, бежишь в парке, ешь апельсин - непременно с цедрой, а потом втыкаешь себе в руку наркотики.

Иголка входит в локоть больно, но не очень - жгут хорошо перетягивает руку, даже похоже на анестезию, правда паршивую. В шприце - пережженная в чайной ложке дрянь, хорошая, дрянь не из дешёвых. Дешёвым ему колоться не дают. Он внимательно смотрит, как взбухает сине-зеленоватая венка, наполняясь коричневой гарью.
Венка вспухает, гарь вливается в кровь, он закусывает губу и мучительно ждёт, как его накроет.
И накрывать начинает, мучительно медленно, словно сама эта горелая смесь из воды с героином - издевается над ним, дерёт нервы. Он ждёт, ждёт тихо, "ну, ну, ну , ну же, ну!...", и его накрывает. Неожиданно резко, он падает глубоко-глубоко вниз, с оглушительной скоростью, но дна нет, другого конца кроличьей норы тоже нет, он летит по гибкому кольцу.
Скорость внутри полипропиленового кольца немного стихает, он выдыхает блаженную улыбку и расслабляет узел над локтём. Жгут резиновый - обрезок старой изоляции от провода - скрипит наверняка противно, но он не замечает. Он лениво заваливается на бок, прямо на полу, выпускает шприц из расслабленных пальцев и улыбается, как имбицил.

Он боится жить. Этот страх оглушителен, мучителен и не помогают уже даже таблетки. Внешний мир - враждебен, внешний мир только ранит и везде, везде - этот страх. Поэтому, попав в это полипропиленовое кольцо, он всегда, всегда улыбается. Как дурачок или ребёнок с синдромом дауна.
Он улыбается. когда тело заполняет мягкая тяжесть. Героин - это тепло, сладкое, тягучее, ласковое тепло, прорастающее прямо из глубины тощего тела. Это нежная чужая, отдельная жизнь, забравшаяся под кожу. Она мурчит там, эта жизнь, отогревает, заставляя быть равнодушным ко всему, кроме этого тепла. Он лежит, медленно моргая, улыбается, не замечая, как слюна стекает по растресканным губам, и слушает эту теплоту внутри себя. Мышцы делаются мягкими, как сахарная вата, сейчас он не обеспокоился бы, даже если ему отрезали ногу.
Когда Чунхон в трипе, проплаченном Ёнгуком, к нему всегда приходит Химчан. Он приходит неизменно, как тепло. И всегда только в те моменты, когда малой упарывается. Тоже, как тепло.
Тепло - есть Химчан, Химчан - есть тепло. Чунхон решительно не понимает, как может быть иначе.
Химчан приходит, никогда не ругает, не пытается даже поковырять мозги или дырку в груди: только сидит рядом, тихо мычит какую-нибудь вычурную песенку, смотрит тоже в пустоту. Хотя у самого-то венки - целые, совсем не исколотые. Химчан гундит свою песенку, не мешает Чунхону слушать свою_чужую теплоту внутри головы, и только иногда слюнку подтекающую с подбородка стирает заботливо.

Через несколько минут тепло внутри тощего тела совсем кончается, Чунхон стынет, остывает и застывает, и исчезает вообще всё, кроме огромного, слишком ярко ощутимого похуизма. Именно в эти минуты, каким-то образом почувствовав перемены в голове и теле младшего, Химчан оживает и начинает целовать: влажно, глубоко и требовательно. И тёплая жизнь внутри словно оживает, возрождается. От этого Чунхон мычит, отвечает на поцелуй неизменно одинаково, скучно и не закрывая глаз.
Чунхон не видит ничего, он смотрит в точку пустоты в химчановых волосах и пытается "посмотреть кино". Пытается увидеть хоть что-то, от чего захочется жить. Хоть немного захочется жить дальше. И не находит.
Целовать Химчана приятно и тепло. Иногда Чунхону кажется, что, на самом деле, никакого Химчана не существует, что это его самый лучший, любимейший приход.

Потом тепло чужой ласковой жизни внутри выстывает окончательно, Чунхона студит, он подбирает коленки к животу, лёжа на полу, и он начинает плакать. Беззвучно, обречённо, всё так же глядя в одну точку. Ему холодно, согреть уже ничего не может, и Химчан исчезает. Чунхон дрожит, сжимаясь в жалкий комок, холодными, влажными пальцами находит шприц, рассматривает его и зло отшвыривает. Доза вколота, даже ложку у несли закопченную - Ёнгук всегда строго следит за количеством потребляемого ребёнком розово-серого порошка. Чунхон скукоживается, царапает себя за плечи, но не чувствует ничего. Он абсолютно один в этой комнате, в этой квартире и он снова в реальном мире. В том месте, которого он боится больше всего на свете, до паники, от которой выворачивает несколько раз, желчью с белой пеной. Потом в желудке не остаётся вообще ничего, но спазмы продолжаются и он похож на большущую заблёванную рыбу, когда сжимается горло и он открывает рот. Слёзы катятся по носу, скуле, затекают в сухие волосы, он весь мокрый и липкий, прижимает дырявый локоть к себе изо всех сил и еле слышно стонет, оплакивая потерянное тепло.
А потом начинается боль. Адская, физическая боль в каждой клетке. Теперь Чунхон воет в голос, корчится на грязном полу, слепо шаря нервными пальцами в луже рвоты и слёз. Боль распинает его, он резко распрямляется, стукается головой в стену, выгибает спину до противного хруста и кричит. В эти моменты ему уже не хочется сдохнуть - он дохнет, долго и мучительно подыхает, испачканный, тощий и жалкий.
И вот тогда приходит Ёнгук. Не брезгует, не морщится даже - берёт хрупкое, ломкое тело на руки, отирает лицо от желчной пены пальцами, молчит и несёт к себе в комнату. В его комнате всё чистое, простыни отглажены до хруста, занавески пропускают солнечный свет - Чунхон не видит этого, он просто помнит, где-то на самом краю подсознания. Чунхона трясёт, Ёнгук сажает его на своей чистой кровати и заставляет пить молоко. Молоко льётся из прокушенного, потресканного, вялого рта, льётся на перепачканную майку, такую же белую кожу, хрусткие простыни, на колени Ёнгуку. Но что-то попадает в рот, Гук что-то подмешивает в молоко, и через несколько глотков Чунхон утихомиривается.
- Ещё, пожалуйста, ещё... Дай, дай.. У тебя же есть... - Чунхон скребёт по чужой груди, требует, клянчит, сбитым шёпотом, - Пожалуйста, мне больно...
- Нет. - твёрдо говорит Ёнгук, - Нет, больше нельзя.
Обычно "больше нельзя" обозначает около недели мучительной паники, панического страха в ожидании новой дозы и попыток выжить в реальном мире.
- Пожалуйста, умоляю тебя, пожалуйста... - Чунхон сползает с его коленей вниз и подрагивает мелкой, противной дрожью, - Дай.. Хоть немного... Хочешь, отсосу?..
Он бестолково тыкается носом в ширинку чужих штанов, но даже не может подтянуть руки, чтобы её расстегнуть. Ёнгук как-то странно хмыкает, вздёргивает Чунхона за плечи, заставляет сесть и, со всей силы, бьёт по щеке наотмашь.
Чунхон заваливается на бок и только смотрит во все глаза - ни звука. Даже писка не издаёт, только смотрит. Так Ёнгук не делал никогда. Щека горит, горит нестерпимо и немного напоминает ласковое героиновое тепло.
Ёнгук очень собран, он снова дёргает Чунхона за руку, берёт его лицо в ладони и смотрит.
- Я знаю, что бесполезно говорить с тобой на отходняках. Но.. Ты должен знать, что это последний отходняк. Я подобрал тебя на улице не для того, чтобы ты сдох у меня в гостиной.
- Ты... Ты... - лепечет Чунхон и жмурится до цветных пятнен под веками. Исколотый сгиб локтя очень болит. Больше, чем всё остальное, даже чем ушиб на затылке. - ты...
- Я. Я, ребёнок. Всё, хватит. Я не собираюсь платить за твою смерть.
Ёнгук приносил Чунхону героин уже два месяца, примерно раз в неделю. Кривился, швырял пакетик малому под ноги и уходил к себе. Или не уходил, заваривал дозу сам, даже набирал шприц. Один раз, в самый первый, даже сам уколол. Чунхон уже не помнит, как существовал до того, как появился Гук, просто верит, что раньше что-то было, что его подобрали на улице и забрали к себе. И теперь этот человек отказывается давать ему хоть какое-то спасение от непереносимой реальности.
Чунхон обмирает, опять плачет, как девчонка, но это героиновые, чужие слёзы. Он паникует, кривится, но не отводит огромных, мутных глаз.
А потом приходит Химчан, в первый раз вне трипа. Приходит молча, приносит ещё молока, поит аккуратнее, заботливо. Переодевает, оттирает засохшую рвоту тёплым мокрым полотенцем и переодевает. Всё это - на коленях у Гука. Кормит какой-то жидкой, безвкусной дрянью и даже не мычит вычурную песенку. Чунхону очень холодно, паника сковывает всё тело и он не противится ничему. Только в голове стучит "больше не будет. больше не будет, больше не будет". Он думает, что утром встанет, найдёт денег и сбежит. И чёрт с ней, с благодарностью к этим двоим.
Чунхон засыпает между Химчаном и Ёнгуком, ему почти тепло и он понимает, что никуда не сбежит. Хотя бы потому, что Химчан невесомо его целует, Ёнгук обнимает со спины, а запястья туго стягивают ленты, приковывающие его к кровати.
быть может, в этой реальности и есть, на что посмотреть?..

OWARI

@темы: drama, B.A.P, R, кошмар

---

Апельсин

[Saelma Graffity]

аффтар: PornoGraffity
фэндом: B.A.P
бэта: нет. вообще.
название: Апельсин
пейринг: BangZelo
рейтинг: G
жанр: romance
Дисклаймер: всё правда, всё так и было, сам всё видел. Герои принадлежат мне, БВА-ХА-ХА! рублю кучу бабла на шантаже. да-да-да) шутка.
размещение: с моего величайшего соизволения.
предупреждение: слюни и нежности про фетишизм лёгкий :3
посвящение: моему персональному Банги
статус: закончено

У Чунхона - пухлые губы. Просто до неприличия, слишком, бесстыдно пухлые, мягкие на вид - Ёнгук всё чаще ловит себя на том, что смотрит на них, зависая. Губы эти постоянно растягиваются в улыбках, доброй сотне разнообразных улыбок - от лёгкой и почти нежной, до ехидной или самовлюблённо-наглой. Эти самые губы постоянно выговаривают какие-то слова, но если Гук залипает на них, то уже не разбирает ни этих самых слов, ни даже примерного смысла. Между этих губ прячется юркий, розовый, влажный язык, о котором Гук старается даже не думать, потому что начинает кружиться голова. Конечно же, он думает о нём постоянно, как последний мазохист. А когда пухлые до бесстыдства губы обиженно надуваются или капризно кривятся - Ёнгук готов диким зверем сорваться с места и порвать в клочья обидчика, будь это хоть сам сатана. Но, чаще всего, его хватает только на "не ной", потому что мыслями он уплывает уже в совсем запредельные дали. Хотя пиздюлей обидчику потом прописывает.
У Чунхона - глуповатые, с извечной лёгкой поволокой глаза, в которые Ёнгук, по возможности вообще не смотрит. Глаза эти щурятся, когда Чунхон смеётся; расширяются, когда Чунхон смотрит фильмы про войну, послушно сидя рядом с Ёнгуком на небольшом диване; темнеют до черноты почти, когда Чунхон задумывается о чём-то своём. Чунхон умеет так невинно хлопать длинными ресницами, когда хочет вкусняшку или погулять подольше, что Ёнгук готов рвать в лоскуты уже самомго себя, лишь бы не подаваться на эти, то ли провокации, то ли попытки манипулировать. Ещё Чунхон умеет очень медленно, с осоловелыми и почти пустыми глазами, моргать, улыбаясь краешком рта, когда выходит посреди ночи попить воды или стащить чего-нибудь из холодильника. Ёнгук часто не спит по ночам, зависает на кухне, уткнувшись в блокнот с текстами, радуясь, что хотя бы в это время можно посвятить себя работе, а не "system error", возникающей всякий раз, когда это - теперь розововолосое - недоразумение появляется в непосредственной близости. И, естественно, Чунхон обязательно просыпается и прётся на кухню, со своими губками, глазками, ресничками и пальцами.
У Чунхона - цепкие, внимательные, мягкие пальцы. Как у лимуров. Ёнгук чувствует, как микроток проскакивает по позвоночнику, в наносекунду перемещая его из одного конца голлактики в другой, когда эти пальцы его касаются. Эти гибкие пальцы постоянно что-то делают, ни на секунду не оставаясь в покое: то обнимают чашку, то теребят одежду, по треплят выжженные волосы, то трогают всех и вся - едва касаясь, мимолётом, словно случайно. Ёнгук дуреет и теперь, доходя до ручки, готов разорвать этот ходячий, смеющийся, ноющий, постоянно треплящийся, тактильный сверх меры соблазн. Чтоб не мешал жить. Но, конечно же, он не делает ничего, только залипает с идиотским, отмороженным выражением лица.

Чунхон просыпается и ползёт на кухню - пожевать чего-нибудь. Он замирает в дверях на мгновение, когда видит уткнувшегося в блокнот хёна и, тихонько подцепиво со стола половинку яблока, присаживается на раковину и просто Смотрит.
Ёнгук напрягается весь, буквально каменеет, потому что прекрасно чувствует, как его сканируют. Прощупывают взглядом. Всего его - от лохматой макушки до самых, кажется, потаённых мыслей. В конце концов он не выдерживает, медленно оборачивается и натыкается на уже знакомый, но всё ещё непривычный, совершенно совиный взгляд. Чунхон, кажется, никак не реагирует на то. что его заметили, медленно моргает и лениво, почти механически ест апельсин прямо со шкуркой. Оранжевый сок течёт по пухлым до неприличия губам. Ёнгук мысленно громко стонет, едва заметно сжимает кулаки, но не может оторвать взгляда от этих губ и розового ухкого следа от подушки на всю щёку.
Чунхон весь - ужасно нескладный: длинный, тощий, но щёки, плечи, икры, торчащие под короткими пижамными штанами - какие-то слишком пухлые, совсем детские. Он ещё и белый какой-то, словно в нём не кровь, а молоко.
Белая кожа, впалая грудь, тощий, подтянутый живот, длиннющая, хрупкая на вид шея. Розовые волосы, розовые губы, розовый след на щеке и - чёрт подери этого ребёнка! - совершенно розовые соски. Ёнгук подумывает ввести железное правило о полном пижамном комплекте. Потому что вот теперь жизнь кажется ему непереносимой совершенно.
Чунхон медленно хлопает почти чёрными глазами, чуть склонив голову на бок, доедает горькую шкурку и замирает так - не до конца опустив перепачканную соком руку.
- Малооой... - как-то умоляюще стонет Ёнгук и закрывает свой блокнот: всё равно, он уверен, Чунхон прочитал всё в его голове.
- Да, хён? - Чунхон говорит как-то глухо, словно рефлекторно отвечая на вопрос. Он, вообще, кажется, спит с открытыми глазами.
Ёнгуку хочется съязвить, но он сглатывает грубые слова и встаёт.
- Ты спишь? Ты съел апельсин со шкуркой.
- Я не сплю. Шкурки вкусные. Они мои.
Бесстыдно пухлые губы растягиваются в слегка безумную улыбку, Чунхон быстро моргает три раза и кивает.
- Да твои, твои. Слушай, малой. Ты бы оделся, а то смущаешь хёна. Не хорошо.
Пока Гук говорит это, он медленно подходит, не сводя глаз со светлых, мягких на вид губ. Он специально идёт медленно, чтобы дать Чунхону время понять, почувствовать угрозу и уйти. Он даже надеется, очень надеется, что этот сонный соблазн так и сделает - согласно кивнёт и уйдёт. Но, в глубине души, он точно знает, что это лохматое полеголое существо так и будет стоять. И он действительно стоит, и глаза у него всё ещё тёмные, но как-то иначе. Словно их тощий обладатель, наконец, проснулся. Ёнгук делает ещё шаг и в красках представляет, как этим губам пойдёт быть ещё более припухшими, алыми и неприлично зацелованными.
- Малой, - басит Ёнгук и уже даже не просит себя остановиться, разогнавшийся танк просьбами не остановишь, - Я сейчас тебя поцелую.
- Да? Правда?
Ёнгук буквально звереет, потому что всё не может понять, понимает ли Чунхон, что происходит. В нос остро бьёт запах апельсиновой цедры, Чунхон моргает и смотрит в упор. А потом вдруг медленно облизывает губы и забывает закрыть рот. Ёнгук стонет уже не мысленно, обхватывает руками слишком узкую талию и, притянув к себе, слизывает остатки оранжевого сока с тёплой нижней губы. Ему хочется орать благим матом, когда цепкие, внимательные пальцы, тёплые и липкие - ложатся на плечи, сжимают и несильно толкают. Отталкивают.
- Не надо, пожалуйста... Малой, пожалуйста, разреши...
Чунхон расслабляет пальцы, едва заметно кивает, но отстраняется.
- А ты меня только один раз поцелуешь? И всё?
Ёнгук улыбается как-то странно, поднимает руку и проводит кончиком указательного пальца по так и не сошедшему следу от подушки.
- Я буду целовать тебя столько, сколько ты позволишь.

А на утро Чунхон выходит к завтраку помятый, невыспавшийся, в двух футболках Ёнгука и с бесстыдно, откровенно алыми губами.
OWARI

@темы: Romance, B.A.P, BangZelo, G

---

Театр Теней

[Saelma Graffity]

аффтар: PornoGraffity
фэндом: BTOB\B2ST
бэта: нет. вообще.
название: Театр Теней
пейринг: Ilhoon\Eunkwang, 2JUN
рейтинг: G
жанр: fairytale, drama, romance
Дисклаймер: всё правда, всё так и было, сам всё видел. Герои принадлежат мне, БВА-ХА-ХА! рублю кучу бабла на шантаже. да-да-да) шутка.
размещение: с моего величайшего соизволения.
предупреждение: скаочка про богов и кукол.
статус: закончено

В какой-то момент Чунхён просто устал чувствовать боль.
Боль была колючая, злая, непонимающая, и, кажется, всегда.
Не смотря на то. что он почти, почти, без какой-то малости, стал Богом - Дуджун не любил его. Не любил, и всё.
Такие дела.
Не любил, хоть ты тресни.
И Чунхён треснул. С тихим хрустом, ровно по середине спины, поперёк позвоночника. Можно было бы принять за простой вывих, если бы вывихи были ведомы Богам.
Чунхён встал, свыкаясь с этим новым надломом в себе, взял с полки в ванной семь жизней, взял кое какие тряпки в корзине для белья, и сделал Кукол.
Куклы вышли разные, странные, но все - на славу. Чунхён дал им время свыкнуться с грязной, поношенной одеждой, с тем, что теперь придётся жить. Он забыл, что когда-то сам был такой же куклёшкой, никому не нужной, вытащенной из помойного ведра. Но он смог, он сделал себя и ему больно.
Боги, даже самые Нежные-Молчаливые - отвратительно жестоки, когда им нечем дышать.
Семь Куколок начали дышать, Чунхён дал им сердца и мысли, присмотрелся внимательно и выбрал себе двоих. Им достались самые сочные сердца и самые тяжёлые мысли.
- Шоу вот-вот начнётся.
Чунхён взял самые крепкие нитки, он рассказывал своим Куклам о жарком свете софитов, о морях и океанах любви, о городах и странах, о блёстках на одежде - новой и чистой, когда затягивал крепкие узлы на из запястьях и шеях. Говорил о шансе тоже стать Богами. Когда-нибудь.
Двоим Избранным Куклам достались красные нитки.
- Да будет Шоу.
Чунхён одел петли ниток себе на пальцы, встряхнул руками и Куколки стали плясать.

- Хей, Лидер, в какой вселенной ты болтаешься?! - возмущённо воскликнул минхёк, в упор глядя на лидерский затылок.
"Чёрт подери," - подумал Минхёк, - "ну какого чёрта я родился на неделю позже? Бестолковый Ынкван."
- Ты танцевать вообще намерен? Или у тебя мега идея провалить дебют?! ЭЙ!
Минхёк, не выдержав, схватил блондина за плечо, и только тогда тот вздрогнул.
- Да-да, извини, что-то я задумался.
- Задумался? О чём, можно узнать?
Между двумя старшими протиснулся Сондже, примирительно похлопал каждого по плечу, лучезарно улыбаясь.
- Все волнуются, все ждут дебюта, все не в себе. Давайте не будем ссориться.
Минхёк фыркнул, Ынкван как-то отрешённо кивнул и отвернулся обратно.
- Ну, скажем, не совсем все, - весело улыбаясь, протянул Хёншик, разминая руки, - Ильхун вон вообще похож на будду. Пляшет в уголочке, словно каждый день на сцену ходит...
- ...Уже лет сорок. - добавил Чансоб, копируя движения Хёншика.
Ынкван вдруг как-то странно скривился, резко развернулся и пошёл к зеркалу. И, кажется, только Пыниэль заметил, что Лидер очень нервничает, но явно не из-за дебюта. Но предпочёл промолчать.
Ынкван словно пришёл в себя, старательно отрабатывая каждое движение надвигающегося выступления, на ходу рассуждая, как лучше смотреть, улыбаться и прочее. На Ильхуна он больше не смотрит. Вообще.
Ильхун же действительно сторониться согруппников, под конец репетиции одев наушники и беззвучно повторяя свои партии. Взмокший Ынкван, дав себе и группе лёгкую передышку, решил, всё же, подойти к главному рэперу группы, сказать что-то, спросить... Не важно, что. Он сделал только шаг, и сразу болезненно скривился, зажав левое запястье, и остановился. Так случалось всегда - стоило ему только захотеть приблизиться к младшему, как тут же дёргало - в запястьях или шее. Словно что-то не пускало его.

Чунхён устаёт под вечер, зевает, и снимает своих Кукол с ниток. Заботливо собирает с дощатого пола перед ширмой и относит в чулан. Встряхнув каждую, он вешает их на вилки, торчащие из стены, за хрупкие шеи. Избранные куколки висят рядом.
Чунхён долго смотрит на них, предусмотрительно убирает их нитки подальше, и уходит спать. Один, без Дуджуна.
Куколка с выбеленными волосами-нитками, не поднимая картонных век, боязливо вздыхает и стискивает пенопластовые зубы от боли в шее. Куколка прекрасно знает, что тот, к кому пришито его сердце - вот он, висит рядышком, совсем близко. Даже запах пыльной ткани чувствуется.
И Куколка с выбеленными волосами начинает стараться. Нитки спущены, трупиками валяются на полу, но слишком далеко и только вековечные узлы всё так же давят запястья. Куколка старается изо всех сил, старается сделать такую малость - поднять шарнирную ручку, поднять и отнести в сторону - коснуться того, к чему пришито спящее в картонном теле сердце. Ручка не двигается ни на миллиметр - создавший их Бог всё хорошо продумал, шарниры без ниток не желают двигаться, но Куколка всё равно старается, так сильно, что бежевая краска на лбу немного подтекает.

В репетиционном зале царит веселье, никто не может собраться с мыслями и всех хватает только на то, чтобы, в какой раз, обсуждать самые мельчайшие подробности вчерашнего выступления. Чансоб смеётся больше всех, по очереди изображая каждого участника группы поочерёдно, на что Сондже визжит, пародируя фанаток, даже швыряет в него где-то раздобытую женскую кофточку, на партии Ильхуна.
Сам Ильхун заливисто смеётся на это, сгибается пополам и чуть не падает со стула, на котором сидел, пока не напарывается на мягкий, просительный взгляд Ынквана.
- Поговори со мной. - беззвучно, едва заметно шепчет Ынкван, продолжая смотреть. - Пожалуйста, поговори.
С Ильхуном что-то происходит, он напрягается весь, каменеет, он очень хочет поговорить. Подойти. Успокоить. Но не может, по глазам видно, что не хочет - словно что-то его держит. И только запястья потирает ноющие.
Ынкван всё смотрит на Ильхуна, которого постоянно куда-то от него относит, словно случайно, ненароком. Словно кто-то за нитки его дёргает и не позволяет подойти. И, как только он пытается это сделать - дёргает в шее и Ынкван молчит.

Чунхён рассматривает своих Куколок, криво ухмыляется, то так, то сяк дёргая за нитки. И когда нитки слегка путаются, позволяя Избранным Куклёшкам сблизиться - он перегибается через ширму и втыкает в картонные грудки Куколоу две кривые сапожные иголки.

Ынкван сжимает микрофон чуть сильнее, когда чувствует укол в сердце, короткий и острый - до слёз. В общем-то, это даже неплохо - песня медленная, печальная, и со стороны кажется, что он просто переживает текст через себя. Он бросает короткий взгляд влево и видит, что Ильхун тоже кривится.
Когда иголка в сердце двигается, Ынкван поёт особенно красиво.

- Ой, кто это такие? - весело спрашивает Ёсоб, перегнувшись через ширму, расписанную танцующими драконами.
- Это мои игрушки. - бубнит Чунхён. Ему не очень приятно, что его игру кто-то нарушил, что кто-то видит то, во что превратилась его боль.
- Ой, какие у них сердечки хорошие! - смеётся Ёсоб, - особенно, у этих вот двоих. У них любовь?
- У них ад.
Чунхён смотрит на своих Кукол без малейшего сочувствия.
- Ну нет! Пусть будет любовь!
Ёсоб перехватывает нитки и соединяет их.

В репетиционной грохочет музыка, они репетируют танец. Ильхун вдруг оказывается рядом с Лидером, его глаза расширяются от ужаса, когда он спотыкается. Он спотыкается, летит, падает на Ынквана и замирает в каком-то сантиметре от его губ. И тут же запястья не просто дёргает - рвёт оглушительной болью. У обоих.

- Ну нет, это мои игрушки, Соби!
Чунхён выхватывает у ребёнка красные нитки и резко разводит руки широко в стороны. Куколки безвольно дёргаются, у одной руки путаются и один шарнир выходит из сустава. Чунхён сердится, выталкивает Ёсоба из своей комнаты и, устало вздохнув, снимает Куколок с ниток, закончив спектакль раньше срока.
О Дуджуне он старается не думать.
Тонкие картонные шейки снова сжимает металл вилок, и Куколка со спутанными белыми нитками, вместо волос, снова начинает стараться. Выбитый накануне шарнирчик лёг в лунку неправильно, противно ноет и в эту ночь у Куколки ещё меньше шансов дотянуться. Куколка, к которой пришито сердце беловолосой - спит. Спит и не желает даже помочь. Потому что в этот раз Бог, создавший их, разозлился и туго примотал тонкие ручки к безвольному тельцу.
Беловолосая Куклёшка всё никак не может понять, за что из Бог так жесток к ним. Зачем дал им любовь, не дав шанса даже смотреть друг на друга.
Чунхён забывает про своих Кукол, они ему надоедают, потому что оказываются слишком упёртыми, слишком старательными. Совсем не такими, как сдавшийся Бог.
Чунхён злится, обходит свою комнату стороной, и сам не смотрит на Дуджуна. Так не смотрит, словно у него самого - нитки. Чтобы хоть как-то оправдать свою... трусость.
... А пока Куклёшки висят на стене, ожидая нового выхода на сцену, Избранный всё пытается и пытается пошевелиться хоть немного, хоть на миллиметр поднять безвлольную ручку, чтобы коснуться Любимого. Но Любимый спит. повесив голову, и смотрит страшные сны.


Ынкван становится молчаливым, нервным и худым. Всё валится из его рук, ничего не получается. Единственное, что он делает так же упорно, как раньше - смотрит на Ильхуна. Ильхун тоже сдаёт, но не смотрит, постоянно отворачивается, отходит в сторону, затыкает уши наушниками. Отрекается.
Парни уже откровенно ржут над ними, называют "Ромео" и "Джульеттой", постоянно подкалывают и делают ставки, когда же "влюблённые поженятся". Ильхун злится, огрызается на всех, кроме Лидера. На Лидера он даже не огрызается, он просто очень устал. И сердце постоянно колет.
Ынкван чувствует какой-то внутренний рывок однажды вечером, когда все сидят в гостиной и смотрят музыкальное шоу. Сильный, непреодолимый рывок, словно нитки, на которых он держится - натягиваются до предела. Он закусывает губу, подходит к Ильхуну и замирает в шаге от него.
- Ты отвратительно выступил. - без предисловий зло говорит Лидер, - И ты задрал вечно молчать и шкериться.
Эти слова вылетают сами, в глазах Ынквана плещется паника, потому что вовсе не это он хотел бы сказать. Ильхун оборачивается к нему резко, открыв рот от удивления.
- Что уставился?!
- Да какая муха...
Ынкван не успевает дослушать вопрос Минхёка - он выметается из комнаты и замирает только на кухне. Что с ним происходит - он не понимает. Не может понять.

- Слушай... - Ёсоб заходит в комнату Чунхёна, когда тот, наконец, возвращается туда.
Чунхён стоит за ширмой, Избранные Куколки с Большими Сердцами болтаются у самого верхнего края, одной рукой Чунхён заставляет плясать остальных, другой - втыкает тонкие ровные булавки с цветными круглыми головками.
- Чунхён...
- Соби, уйди пожалуйста, мне очень паршиво сейчас.
Ёсоб не уходит, только подходит поближе и болезненно щурится, глядя на Куколок, из которых уже выбивается вата. Он набирает полную грудь воздуха и, подойдя вплотную, трогает чунхёново плечо.
- Кен. Отпусти ты их, м?
- Не собираюсь. Мои игрушки. И не говори мне, что они живые - я тоже живой.
Ёсоб замечает гуашевые слёзки под глазами-пуговицами и отходит, обернувшись к двери. Присматривается и едва заметно кивает.
Дуджун заходит в полутёмную комнату, в пару шагов оказывается у ширмы и берёт Чунхёна за руку.
- Пошли, хватит трусить. Не мучай Кукол, это не достойно Бога. Пошли, хватит. Хватит страдать, Чунхён.
Чунхён замирает, вздрогнув, отпускает нитки и Куколки медленно ползут вниз. Чунхён начинает мелко подрагивать, когда Дуджун дёргает его на себя.
- Иди, иди ко мне, глупый Бог. Пошли, я так устал спать без тебя, безмозглый.
Ёсоб провожает их широкой улыбкой, обходит ширму и осторожно расслабляет узлы на шарнирных ручках, чтобы не давили. Потом мягко тянет нитки вверх и заставляет Куколку с красиво подведёнными глазками-пуговицами обнять ту, у которой белые нитки вместо волос.
- Вот всё и кончилось, - шепчет маленький Бог Ёсоб, и отворачивает остальных Куколок, чтобы не подглядывали. - Всё кончилось хорошо. Больше не будет больно.

- Какого чёрта ты орёшь на меня?! - Ильхун врывается в кухню, хватает Лидера за грудки и даже не замечает, что ни шею, ни запястья больше не режет, - Какого чёрта?!
- Я.. Я... - а вот Ынкван замечает, теряется, смотрит во все глаза на Любимого, - Я люблю тебя.
- Боже, ну и кретин...
Ильхун вздыхает, хватает Ынквана в охапку и прижимает к себе.
- Ну что за идиот.
- У меня не болит больше. Я могу тебя трогать. Ты говоришь со мной. - лепечет Ынкван ошарашенно, но прижимается, прижимается к тёплому телу, от которого слабо пахнет гуашью.
- Ну... Наш Бог успокоился? - улыбается Ильхун и судорожно выдыхает. Теперь можно выдохнуть. - Поцелуй меня?
Ынкван поднимает голову, берёт лицо Любимого в ладони и целует. И когда он закрывает глаза, то слышит мягкий, ребячий голос в своей голове.
"Всё, всё, больше не будет больно"
OWARI

@темы: angst, Hurt/comfort, сказка, crossver, Romance, 2JUN, BTOB, G

---

Самая Последняя Ночь Перед Первой

[Saelma Graffity]

аффтар: PornoGraffity
фэндом: BTOB
бэта: нет. вообще.
название: Самая Последняя Ночь Перед Первой
пейринг: Ilhoon\Eunkwang
рейтинг: G
жанр: romance
Дисклаймер: всё правда, всё так и было, сам всё видел. Герои принадлежат мне, БВА-ХА-ХА! рублю кучу бабла на шантаже. да-да-да) шутка.
размещение: с моего величайшего соизволения.
предупреждение: драбблик :3
статус: закончено
- Ты большой, сильный, старший, Лидер вообще, а прижимаешься ко мне, как маленький.
По голосу не понятно, как он к этому относится, да и относится ли вообще хоть как-то. Всегда у него так, не поймёшь его, не разгадаешь. Хотя обнимает, руку под голову подложив, прижиматься к себе даёт, волосы выбеленные лениво перебирает. Не поймёшь его.
- Не поймёшь тебя.
А он только хмыкает неопределённо, плечами легонько пожимает и опять почти весь - недвижимость и спокойствие. Статуя кладбищенского божка, а не семнадцатилетний мальчишка.
Ядовито-зелёные цифры на часах сменяются с "02:59" на "03:00", в комнате тихо, тихо, только дыхание светловолосого слышится: Ильхун дышит совсем беззвучно, словно совсем чуточку воздуха в лёгкие набирает.
- Вставать через два часа. - тихо говорит Ынкван, поглаживая тёплую, таким особенным, сонным теплом тёплую грудь у своей щеки.
Ынкван старше на четыре года. Его это мучает, он думает об этом постоянно, изводится невозможностью это отменить. Поменять их местами. Потому что и самому гордость на даёт быть слабым, да и Ильхун сам явно не рад: воспитание не позволяет доминировать над старшим.
- Ты обещал мне, ты помнишь?
Ынкван приподнимается на локте и пытается заглянуть в глаза. Ильхун смотрит в потолок, привыкшие к темноте глаза старшего детально различают ровный нос, вечно немного недовольные губы, раскосый, спокойно прикрытый глаз, слегка растрепанные волосы - надо лбом, прикрывающие ухо с крупной серёжкой. Он мог бы вечно вот так лежать рядом и просто смотреть.
Ильхун слишком редко позволяет смотреть себе в глаза.
- Я помню. - тёплые пальцы вдруг ложатся на изогнутую шею и гладят, - Я не отказываюсь от обещания.
- И... - Ынкван обрывает себя на полуслове, потому что с таким гордецом, как этот, одно лишнее слово и всё, война.
- Да. - неожиданно ласково смеётся младший и поворачивается на бок, - Да, конечно. А теперь давай немного поспим?
Ильхун обнимает, как большую подушку-зверушку, вскользь прикасается губами к выжженным сухим волосам и засыпает. Ынкван, конечно, не спит до самого подъёма, как бы глупо это ни было.

Нервничают все, конечно нервничают - дебюта они ждали так давно, готовились, волновались, переживали. Но Лидер спокоен: сейчас ему, не спавшему больше суток, вымотанному тренировками - совершенно не важно, как пройдёт их первое выступление. Потому что дебют же, так и так, состоится, договор вступит в силу. А значит, уже этим вечером, он, наконец, сможет поцеловать мальчика, в которого так жарко и трепетно влюблён.
OWARI

@темы: vingette, Romance, BTOB

---

Созвездия и Специи

[Saelma Graffity]

аффтар: PornoGraffity
фэндом: B.A.P\Block B
бэта: нет. вообще.
название: Созвездия и Специи
пейринг: BangChan (односторонний), BangZelo (закадрово), HimZico
рейтинг: G
жанр: fairytale, crossover
Дисклаймер: всё правда, всё так и было, сам всё видел. Герои принадлежат мне, БВА-ХА-ХА! рублю кучу бабла на шантаже. да-да-да) шутка.
размещение: с моего величайшего соизволения.
предупреждение: сказочка, просто сказочка про наконец счастливого Химчана.
посвящение:  ji.young
статус: закончено


Бог по имени Банг Ёнгук заглянул в дверной проём, вздохнул и тихо вышел. Смутился немного, не любит он наблюдать подобное.
Древний Лис по имени Ким Химчан, вяло разложив свои девять хвостов по досчатому полу, изогнувшись почти неестественно, сжимает в пальцах длинную, чуть изогнутую иголку с длинным шерстяным ниточным хвостиком. Ёнгук прекрасно знает, что это значит, что будет дальше, поэтому выходит, плотно зажмурив глаза: не для него такие зрелища, не его это дело - чужие сердца разглядывать, ещё и лисьи.
Сердец у Лиса два, теснятся в груди и колотятся в унисон: одно красное, живое, горячее, пульсирующее ровно, перекачивающее тёмную густую кровь. Второе же - чуть меньше, искристо-золотое, гладкое и дребезжащее сотней мелких шестерёнок, винтиков и пружинок, пропускающее через лисово тело Волшебство.
Химчан закусывает губу, набирается смелости и резким движением вспарывает кожу на круди, вдоль рёбер, лезвием, зажатым во втрой руке. Это больно, очень горячо, но так надо. Кожа послушно расходится под остро заточенным металлом, на белую кожу льётся кровь, горячая настолько, что Химчану хочется скорее её стереть. Но сейчас не до того, нужно всё сделать быстро и идти успокаивать этого бестолкового Бога, который имел неосторожность заглянуть в лисью комнату не во время.
Химчан закусывает губу, осторожно раздвигает рёбра и принимается зашивать своё живое алое сердце. Это только выглядит так страшно, на деле это стало уже привычным и почти безболезненным. Разве что горячо и первые несколько проколов противно жалят. Химчан штопает своё сердце серой шерстяной ниткой, стягивает края очередной трещины стежками-крестиками. Обычное дело. Он заканчивает работу довольно быстро, завязывает крепкий узелок и принимается за шов на коже - тонкой шёлковой ниткой, едва розоватой и похладной. Вот это всегда больно, всегда трудно, острие иголки скользит по струйками крови, но он всё равно терпит, стараясь не медлить. Потом берёт полотенце, вымоченное в травяных отварах со льдом, отмывает кровь и тяжело приваливается к стене, переводя дыхание.
Обычное дело. У этого глупого Бога по имени Банг Ёнгук есть совершенно дурная привычка разбивать сердце Древнему Лису, иногда по паре раз за день. А потом глупо хлопать глазами, удивляясь "это я?". "Не думай об этом" - всегда отвечает Химчан, шестерёнки и пружинки начинают усердно стрекотать и Ёнгук действительно перестаёт об этом думать - Бог-то Бог, но Лисьему Волшебству противостоять не научен.
Химчан немного приходит в себя, одевает свежую белую рубаху и выходит из своей комнаты.
- Привет.
- Ты опять себя штопал? - Банг выглядит расстроенным и даже напуганным.
- Не думай об этом.
Карие глаза на мгновение становятся мутными, тут же обретая привычную весёлую ясность.
- Тебе идёт эта рубаха, Древний.
Ёнгук ухмыляется, Химчан пушит свои хвосты и принимается рыться на кухонных полках, доставая не меньше полсотни склянок, пузырьков, баночек и шкатулочек со специями - пора готовить ужин, а то солнце уже трётся брюхом о горизонт.
- Сегодня будет карри с кордамоном, хлеб с тмином, имбирный салат с лотосом и малиновое вино.
Лисы - они знатоки специй, что говорить о Древнем. Химчан рассыпает цветные пахучие порошки, смешивает, вырисовывая узоры на поверхности стола, прорабатывая рисунок до идеального, потом сметает смесь одним движением ладони в миску с рисом. Миска глубокая, деревянная, немного неровная - уютно ложится в ладони, покачивается в руках, смешивая ингридиенты, источая тонкий, пока едва уловимый аромат, пыльца специй обволакивает рисовые зёрнышки, окрашивая из в ржавый цвет. Химчан тихо напевает какое-то особенное заклинание, отворачиваясь от довольно и умиротворённо улыбающегося Бога и незаметно бросает щепотку толчёного шафрана с мятой себе за пазуху - чтобы шрамов не осталось.
Солнце плюхается за горизонт, на несколько мгновений поджигая Хрустальные Леса на западе, Бог по Имени Банг Ёнгук допивает малиновое вино, сыто улыбается и уходит на войну. Война обычная, почти игрушечная, потому что человеческая. Но Бог каждую ночь ходит по этой войне, разыскивая нужных мёртвых и умирающих - ему нужны детали. В его комнате стоит целая армия банок с русалочьей кровью - прозрачной и сладкой, как мёд, консервирующей на время кости, органы, взгляды, улыбки, страхи и чувства тех, кто показался Богу достойным донором. Бог, по частям, по деталькам собирает своё Идеальное Существо - вбил себе в голову очередную безумную идею.
Эти самые банки, хранимые в мягком полумраке, это то, что разбивает, терзает, разрывает сердце Древнему Лису. Бог упорен, никакие сочетания специй не могут обратить его взгляд на Лиса, вынужденного почти ежедневно кромсать себя, чтобы зашить ранки. Бог не любит Лиса. Не любит, и это - такая же данность, как то, что солнце спит за горизонтом. Хотя солнце Лис мог бы вытащить хоть на ночную прогулку, а вот с Богом не выходит. Богу нужно Идеальное Существо, коим никак не может стать Химчан, как ни старается.
Химчану хочется кричать, выпить бутыль асафетидовой настойки и разбить эти банки ко всем демонам. Но он держится, вымученная вечностью мудрость говорит, что после этого Бог просто отвернётся, уйдёт, исчезнет, легко обойдётся и без ужинов, и без хвостов, согревающих по ночам. Лис терпит, обходит ёнгукову комнату стороной и любит молча.
Богу - Богово.
Богу - Богово, и однажды из сумрачной, пропахшей медовой кровью комнаты, выходит высокий стройный юноша с белоснежными волосами. Не юноша даже, подросток. Розоватые шрамы украшают его бледную кожу, что рисунки на ладонях индийских женщин, каждым шагом он учится управлять своим только что сотворённым телом, спотыкается и моргает нелепо и бестолклво.
- Ты кто? - устало спрашивает Лис, заранее зная ответ.
- Я? - старательно выговаривает Идеальное Существо, - Я.. просто я. У меня пока нет имени.. кажется. Но мой Бог обещал, что оно появится, как только я выйду из комнаты.
Голос у Идеала смешной, немного шершавый, но мягкий и очень уютный - Лис даже сам немного успокаивается.
- Кухня там, Чунхон. В шкафах есть специи, всевозможные специи, твой Бог их очень любит. Ты разберёшься.
- Хорошо. - широко улыбается Чунхон, склонив голову на бок, - Я буду стараться, Лисонька. Хорошей дороги.
"Что ж", - думает Древний Лис по имени Ким Химчан, - "На то он и Идеальное Существо, чтобы понимать всё сразу. В отличии от создавшего его бестолкового Бога. Хорошая дорога будет". Ему хочется сказать "береги его", но это лишнее, до смешного лишнее - справится светловолосый мальчик, лучше всех в этом мире. Поэтому он просто кивает и даже улыбается.
Он собирает в сумку самых любимых трав и специй - по немногу, на первое время, укладывает холщаные мешочки осторожно, берёт пару сменных рубах, потрёпанную книжку Древних Сказок, задумывается и оставляет иголку и моток шерстяных ниток на столе. Он надеется, что они больше не пригодятся.
Сердце больше не трещит по швам, нитки не лопаются - то ли не может болеть больше, то ли не должно. Богу - Богово, Лису - Вечное.

Богу по имени Банг Ёнгук больше не нужно ходить на войну, он сидит в гостиной и глаза его искрятся светом миллиарда вселенных, когда он смотрит на своего мальчика.
- Будь счастлив, Бог. Этот мальчишка сумеет обращаться со специями. Не так, как я, конечно, но ты не почувствуешь разницы.
- Ты выдумал ему чудесное имя, Лис. Спасибо тебе за это. Лёгкой дороги.
Химчан думает, не боговых ли это рук дело, что ему так легко уходить. Он благодарно кивает, отказав себе в искушении прикоснуться на прощание, и выходит в ночь.

Ночь яркая, многоцветная, небо брызжет красками, что сияние на Холодном Краю Мира - Лис впивается в него глазами, как изголодавший в пустыне путник в еду, чувствует, как грудь, уже зажившую грудь, распирает от какого-то невыразимого восторга, и золотое сердце буквально рвётся к этим безумным звёздам. Лис сам превращается в Волшебство, гудит, наполняя им и ночь эту, и Предлесье, и самую суть мира. Останавливается за миг до Перемен и медленно выдыхает. И Волшебство происходит.
- Кицунэ?
Химчан не оборачивается, услышав своё Истинное Имя, не оборачивается и Волшебство наростает, как гул приближающейся лавины. Только кивает едва заметно.
Совсем незнакомые руки обнимают его за плечи, без малейшего ненужного трепета, без страха и сомнений - обнимают и прижимают к горячей груди. Кицунэ интересно, во что же воплотилось его внутреннее Волшебство, кто выдумал человеческую войну, чтобы дать Богу Богово, чтобы Лис сам смог отпустить себя от шерстяных нитей с запахами галангала и гвоздики.
- Кто ты, м?
Руки плавно стекают с лисовых плечей, мягко разворачивают и Химчан смотрит на такого смешного мальчишку, что невольно прыскает. У мальчишки пухлые щёки, внимательные глаза, мягкие на вид губы и совершенно нелепо заплетённые в шнуры волосы. Совсем юный на вид, хотя чувствуется в нём что-то Извечное. Что-то, настолько Изначальное, что у Лиса невольно захватывает дух. Смешной Вечный мальчишка отходит на шаг, легко кланяется, от чего его волосы-шнурки скатываются на лицо.
- Созвездие Летучей Рыбы.
- Вот как, - смеётся Кицунэ, рассматривая ожившее созвездие, - Откуда ты знаешь моё имя?
Летучая Рыба глупо кривляется, изображая то ли возмущение, то ли радость, то ли всё вместе, а может что-то другое, совсем другое, одним Звёздам понятное.
- Гордый, самовлюблённый Лис. - весело говорит Летучая Рыба, неожиданно тыкая горячим пальцем Лису в лоб, - Забыл, для кого созвездия рождаются, Древний?
Лис задумывается, бьёт хвостами разноцветный воздух и вдруг вспоминает.

... Кицунэ роджается раз в миллионы лет и никогда не рождается один. Его первый вдох становится Созвездием и мчится на небо. На небе Созвездие обретает имя и ждёт, пока его Кицуне начнёт в нём нуждаться, чтобы сорваться с неба в Ночь Цветения.
Так говорит Легенда, которую знают все Древние.

Древний Лис вспоминает Легенду, улыбается и протягивает руку.
- Ким Химчан.
Летучая Рыба опять кривляется, его пластичные пальцы загибаются лепестками безымянных цветов, чтобы, распустившись, мягко сжать потеплевшую ладонь.
- У Чихо. Или Зико, приятно познакомиться.. ещё раз.
Химчан смотрит на того, кого знает всю жизнь, кто так же Вечен, как он сам, кто создан им и только для него. И, чуть помедлив, дёргает это нелепое на вид создание на себя, обнимая.
И Созвездие Летучей рыбы по имени У Чихо, конечно же, обнимает в ответ, прижимает к себе, а вокруг кружатся цвета, запахи и сами созвездия, цепляются за багряные хвосты и волосы-шнурки.
- Что за запах?
Химчан принюхивается и тихо смеётся.
- Кориандр, мускатный орех и кардамон. Я очень люблю...
- .. специи, потому что они умеют говорить лучше любых слов. - договаривает Чихо и уверенно кивает, - Я знаю. Здорово пахнет.
- Я приготовлю тебе...
- Приготовишь. Но, для начала...
Чихо отстраняет от себя своего Кицунэ - брата по рождению и возлюбленного по предназначению, и прижимается к его губам. Губы у Летучей Рыбы и правда мягкие.
- И ещё, нам нужен дом, Лис.
Лис кивает, прихватывая пухлую нижнюю губу и в первый раз за тысячу вечностей чувствует себя действительно любимым.

OWARI

@темы: Zico, сказка, crossver, Romance, Block B, заказники, B.A.P, BangZelo, BangChan, AU

---

Небо В Алмазах

[Saelma Graffity]

аффтар: PornoGraffity
фэндом: B.A.P
бэта: нет. вообще.
название: Небо В Алмазах
пейринг: BangChan (односторонний), BangZelo
рейтинг: R (за мат)
жанр: romance, drama, hurt\сomfort
Дисклаймер: всё правда, всё так и было, сам всё видел. Герои принадлежат мне, БВА-ХА-ХА! рублю кучу бабла на шантаже. да-да-да) шутка.
размещение: с моего величайшего соизволения.
предупреждение: Химчан - мой личный Пьерро, я не могу изменить то, что в моей голове ему больно. я искренне прошу у него прощения за это. это только моя фантазия. в тексте использованы 2 строчки из стихотворений неизвестных мне авторов.
статус: закончено

"Это когда его видишь с девочкой, а потом много пьешь и просыпаешься не один"
(с)

Химчан улыбается, улыбается до ушей, широко и весело, с искринками в тёмных глазах. Смеётся, заливисто и так искренне, что сводит рёбра - только его шуткам. Всем его шуткам. Шутки у него, как правило, идиотские, мужланские и не смешные совсем. Но он, Химчан, всегда смеётся.
Когда-то давно ему сказали, что это первый признак влюблённости - когда искренне веселишься от любых шуток. Да он и не спорит, с самого начала не спорил: влюблён, влюблён горячечно, огромно и преданно, как собака. Лисы же - те же псы, не так ли?
Ёнгук всегда сыто выдыхает, когда слышит химчанов смех, словно находит подтверждение тому, что он крут, популярен, остроумен, просто хорош, в конце концов. Именно поэтому он всегда таскает Химчана с собой в клубы, на тусовки, которые последний терпеть не может. Правда, конечно, в тайне.
Когда они уходят на очередную тусовку в очередной клуб, которые для Химчана все одинаковы в своей накуренности, духотище, стайках полуголых девиц и грохочущей "музыке", Ёнгук всегда оставляет малому указания вести себя хорошо, двери никому не открывать, делать уроки и вообще быть послушным мальчиком. Чунхон всегда кивает покорно, потом Ёнгук что-то шепчет ему на ухо и малой расплывается в широкой улыбке: Ёнгук либо разрешил поиграть в свою приставку, либо послушать свои диски, либо посидеть в компьюторе. Химчан улыбается, он любит Чунхона, как младшего братишку, радуется, что родители позволили ему перебраться в большой город и жить с ними. От Чунхона появляется ощущение семьи.
Если бы не такое дикое желание быть рядом с Ёнгуком, Химчан бы с удовольствием оставался дома: делал бы уют, смотрел свои любимые чёрно-белые фильмы с Чунхоном, ждал бы Ёнгука, потому что ждать это тоже.. приятно. Это тоже некая дань своему чувству, некое доказательство того, что оно нужно. Кому? - об этом Химчан предпочитает не думать.
Если бы не дикое желание быть с Ёнгуком как можно больше, Химчан не видел бы всех этих тёлок, бесконечных тёлок, которые вертятся вокруг этого красивого, мужественного, да и чего скрывать - до одури сексуального придурка. Не видел бы, как эти девочки ластятся к нему, хихикают его шуткам, так же как сам Химчан, только до рези в глазах фальшиво. Но Гук этого не замечает, плевать ему - лишь бы восхищались. Лишь бы быть всем из себя таким крутым рэпером, желанным мужиком и популярным парнем.
Каждый раз, когда Ёнгук, с видом великого императора, выбирает себе девочку на ночь, Химчан незаметно сливается и пьёт. Пьёт много, через веселье до тошноты. Пьёт столько, чтобы ничего не чувствует, вообще ничего, ничерта, даже своей любви. Даже своей боли. После каждой такой "лечебной" пьянки, он просыпается чёрти где, не один, с ярким ожерельем засосов на шее, не всегда вспоминая пол любовника, выползая из чужой постели посреди ночи с чувством отвращения к себе.
Чунхон никогда ничего не спрашивает, только наливает крепкий чай, кладёт ложек пять сахара и сидит с ним на кухне до самого утра. И молчит, ни слова не произносит, просто есть рядом. Хороший мальчик, такой хороший мальчик.
Потом возвращается Ёнгук, счастливый, тоже в пятнах на шее, похмельный и удовлетворённый, оценивающе осматривает Химчана, говорит что-то про "о, и у тебя ночка была прекрасная", неприменно добавляя "блядь, тут же дети", хихикает и ползёт в душ. Химчан неизменно взвивается, грохает чашкой о стол, орёт через дверь в душ "иди нахуй, Ёнгук" и выметается, хлопнув дверью. Потом, остыв, неприменно пишет смс, "прости, нервы ни к чёрту, прости меня", отправляет им обоим, оставшимся дома.
Нервы ни к чёрту. Почему? - всё просто, проще не придумаешь: шансов нет. У него нет шансов, ни единого шанса, и никогда не будет. Никогда ему не стать лучше этих фигуристых девочек, как ни старайся. И вкусная еда, и чистая квартира, и тихое прощение всех ошибок, косяков и нелепостей - не обратят взгляд Ёнгука на Химчана. Ёнгук вообще, по ходу дела, не замечает этого всего, просто привык, что всё это есть.
Химчан мучается, выворачивает себя на изнанку и уже не ждёт ничего. Смирение, это такая штука, которая хорошо помогает жить дальше. Дышать помогает, притупляет боль в рёбрах. уже совершенно физическую. Симрение помогает смеяться мужланским грубым шуткам, не обижаться, быть хорошим другом и, по возможности, не пугать ребёнка своим мозговывертом.
Химчан - не девочка, и это не изменить. В нём нет ничего, что любит Гук: нет длинных волос, накрашенных ресниц, кукольных глаз, фигурки песочных часов с пышной грудью. В нём нет лёгкости, доступности, безмозглой весёлости и бескомплексной доверчивости. И это не изменить. Остаётся только любить, втихаря заботиться без малейшей надежды даже на "спасибо", ни то, что на "ужин был очень вкусный, ты такой молодец". Остаётся только изредка петь с крохотной сцены, когда на него смотрят десятки глаз, а тот, кому написано - не пришёл. Ёнгук не любит "песенок про любовь", точнее он просто не понимает, зачем они нужны. И не ходит, так и не знает ни одной рифмы, вымученной и выстраданной вечерами, по дороге от работы до дома. Остаётся только любить, молча и, желательно, не глядя.
В конце концов, Химчан почти успокаивается, любовь смешивается с кровью в пропорции 1:1 и становится просто её свойством, не мешающим жить. Почти.
В конце концов Химчан почти успокаивается, перестаёт ходить в клубы, потеряв в этом такую острую потребность, адекватнее реагирует на гуковы загулы и всё больше времени проводит с Чунхоном. Чунхон - это тот, кто слушает его песни с какой-то нереальной благодарностью, с состраданием даже. Химчану это нужно, Химчана это лечит. Излечивает до того, что от общества Ёнгука он испытывает только счастье. Потому что глупо страдать из-за того, что никак не можешь изменить.

Химчан с самого утра чувствует что-то странное, саднящее, очень острое - что-то типа педчувствия. Он едет домой в сонной электричке с ночной смены, которые в последнее время всё чаще стал брать, и всё никак не может расслабиться: грызёт предчувствие.
Он заходит в сонную квартиру, осторожно провернув ключ в замке, раздевается в приходей и заходит в их с Ёнгуком комнату.
Кровать Ёнгука, как всегда, разворочена так, словно по ней прошлась армия, подушка валяется на полу, одеяло сбито и Химчан замирает.
Ёнгук лежит на спине, спокойный и какой-то удовлетворённый, совсем не так, каким был раньше, после всех своих похождений, такой, словно, наконец, перебесился и нашёл то, что искал. А рядом с ним, уложив лохматую голову на его плечо, гибкой лаской изогнувшись, спит абсолютно голый Чунхон. И даже сквозь сон мягко поглаживает умиротворённо вздымающуюся и опадающую грудь.
Что-то тихо трескается. Надламливается. Рассыпается ненужной пылью. Химчан - не девочка. И не маленький, хорошенький мальчик.
- Если это - то, что зовут любовью, я, пожалуй, больше не буду, Боже. - обречённо и ошарашенно шепчет Химчан, почти беззвучно.
Он медленно, очень осторожно разворачивается, берёт сумку из шкафа, кидает в неё самые необходимые вещи и уходит, оставив ключи на столе на кухне.

OWARI

@темы: angst, Hurt/comfort, Romance, B.A.P, BangZelo, BangChan, R

---

Самая Короткая Прелюдия

[Saelma Graffity]

аффтар: PornoGraffity
фэндом: B.A.P
бэта: нет. вообще.
название:
пейринг: BangChan
рейтинг: NC-17
жанр: fairytale, PWP
Дисклаймер: всё правда, всё так и было, сам всё видел. Герои принадлежат мне, БВА-ХА-ХА! рублю кучу бабла на шантаже. да-да-да) шутка.
размещение: с моего величайшего соизволения.
предупреждение: порно сказка :333
статус: закончено

- Не окажете ли Вы мне честь составить компанию в небольшой прогулке? - учтиво гудит Тигр.
Вообще-то, весь этот дворцовый этикет, вся эта вежливая напыщенность - совершенно не идут Царю. Но он так старателен в пируэтах и лёгких, чуть надменных улыбках, что любой, не знакомый с ним лично, был бы уверен, что он вырос не на руках у нянек, а среди строгих церемониймейстеров.
- О, - легко кланяется Фокусник, - Это будет честью для меня, Ваше Величество! И куда же вы желаете прогуляться?
А вот у Лиса все эти штуки получаются просто на "ура": и кланяться, и льстиво прикрывать глаза, и интонации у него до того дворцовые и вычурные, словно он всю жизнь во дворце прожил. Которого, кстати, отродясь в Предлесье не было.
- Ох, дорогой Кудесник, - притворно вздыхает Тигр и довольно бьёт мощным хвостом воздух, - За Храмовой Площадью, откуда ни возьмись, появилась совершенно очаровательная Роща. И кому, как не Вам сопровождать меня в ней?
- Можно подумать, - хитро щурится Лис, - Я сам в курсе, что там. Тебе ли не знать, что Чудеса предпочитают случаться сами.
Лис отбрасывает церемонии, посчитав спектакль завершённым, тем более, что вокруг - ни одного свидетеля.
- А я - лишь средство. Роща, говоришь...
- Говорю. - рыкает Тигр, расплываясь в своей фирменной широкой улыбке, - На вид довольно интересная.
Лис опять преувеличенно-учтиво кланяется, приглашая Царя идти первым.
- Тогда пойдём?
Тигр кивает и шагает к выходу с Площади.
Роща оказывается действительно загляденье, Лис даже немного удивляется. Тонкие, узловатые деревья, все, как одно - тёмно лиловые, словно стеклянные, с ярко-голубыми листочками, трепещущими мелодично на лёгком ветру. И густой изумрудный мох, и какие-то неприметные цветы, и запахи и звуки - всё кажется таким необычным, густым и вязким. Тигр оглядывается, смело шагая на песчаную тропинку, лентой вьющуюся в глубину, в мягкий полумрак.
- Ну рассказывай, что тут наколдовал. - муркает Тигр, мягко обхватывая тонкими пальцами лисово запястье.
А Лис вдруг улыбается широко, в чернеющих глазах появляются изумрудные искринки. Лис, правда, надеется, что Их Величество не заметит этих хитринок. По крайней мере, раньше времени. Улыбается Лис, потому что прекрасно понимает, из каких его эмоций появилась эта рощица: всё совпадает. И цвета, и запахи, и линии до каждой чёрточки. И молчит.
Они проходят дальше, дальше, Рощица кажется бесконечной, как и лисовы эмоции.
- Слушай, а помнишь, ты как-то давал мне имя из мира людей? - неожиданно спрашивает Царь каким-то особенным, низким голосом, останавливаясь. - И себе, и всем, даже детям. Я что-то запамятовал....
Лис, когда-то выдумавший себе смешное имя Химчан, лукаво щурится: остановился Царь у покатого валуна, невысокого, поросшего чудесным, мягким синим мхом.
- Да зачем оно тебе... Ёнгук? Тебе и Тигром хорошо.. кажется.
Тигр кивает медленно, впивается в Лиса острыми, жёлтыми глазами, хвостом виляет, по ногам себя мягко бьёт.
- Раздевайся.
Лис вскидывает бровь, словно уточняет, правильно ли понял, и, получив медленный, уверенный кивок, начинает так же спокойно распутывать ленты на своей куртке. Ленты шёлковые, скользят отлично, вытекают из металлических колечек. Тигр стоит, хвостом только довольно помахивает, да наблюдает: раздевающийся Лис, это зрелище особое, он уже давно представлял себе, каково это. На деле выходит, конечно, лучше. Лис кидает замшевую курточку в траву, покачивает бёдрами плавно из стороны в сторону и зацепляет пальцами ремень узких брюк.
- Хвосты убери. - велит Тигр. подходя на шаг, - Хотя.. Один оставь, пусть будет.
Тигр, получивший глуповатое людское имя Ёнгук, заворожённо наблюдает, как медленно исчезают восемь мощных, багряных хвостов с белыми кончиками, рассыпаясь едва заметными искорками. И как последний оставшийся хвостище становится меньше, почти как у простой лисицы, разве что горячий даже на вид, что плавленная медь.
Тигр подходит, мягким властным движением разворачивает Лиса к себе спиной, наклоняет к этому самому валуну мягкому, заставляя щекой в синий мох лечь. Лис улыбается дико, Зверь в нём ликует, словно ждал только этого, словно боялся, что не услышит никогда этого строгого "раздевайся". Тигр наклоняется над Лисом, придавливает к камню, прикусывает мягкое, тонкое ухо. Протягивает руку и мягко подушечками пальцев на шелковистые губы надавливает. И рыкает, когда Лис пальцы эти в рот берёт, посасывает, ноготки прикусывает, язычком своим горячим ласкает. Свободной рукой Царь просто стягивает узкие, неподатливые брючки и, укусив вытянутую тонкую шею, вынув пальцы из горячего, влажного рта, вводит их одним резким движением.
Лис выгибается в спине, перетаптывается, чтобы стоять было удобнее и ноги чуть разводит.
- А ты не против, я смотрю.. - хмыкает Тигр в ухо Лису.
- Как я могу... - уже сбито отвечает Лис, пряча за покорностью хитрость, - перечить Царю?...
- Хорошая Лиска, - удовлетворённый ответом, рычит Царь, - Хороший Фокусник.
Тигр двигает рукой быстрее, ритмично разводя и сгибая пальцы в лисьем теле, пробиваясь глубже, кусает шею и скулу, немилосердно и больно. Лис кажется совершенно довольным, уже вцепляется пальцами в мох, царапает пушистую поверхность.
Царь усмехается в припухшее ухо, выпрямляется, вынимает пальцы с тихим влажным звуком. Не торопясь расстёгивает пряжку на своих штанах, вытягивает ремень и, почти не прикасаясь к зябко подрагивающему Лису, вытягивает его руки вверх и стягивает этим самым ремнём. Потом устраивается сзади, поддёргивает его бёдра повыше, нажимает одной рукой на поясницу, а другой плавно, но крепко обхватывает основание хвоста. Лис тихо рычит, поднимая бёдра ещё выше, укладывает руки так, чтобы локтями упираться в камень.
- Давай, ну!...
Царь, ещё раз усмехнувшись надменно, убирает ладонь с уже повлажневшей, горячей поясницы, кладёт её на бледное бедро и, сжав пальцы, входит рывком. Лис вскрикивает, вскидывает голову, тут же роняет её обратно и, таким же резким толчком, подаётся обратно. И сразу заходится, чувствуя размашистые, болезненные толчки, понимая, что входят в него сразу до упора. Лис горячий, шумный, податливый и подвижный: он знает, каким Царь его хочет, знает давно и теперь собирается показаться Тигру ещё более страстным, чем тот мог представить.
Царь прищуривается, не отрывая внимательных глаз от своих пальцев, сжимающих огненно-рыжий хвост, поддёргивающих вверх на каждом поступательном движении, от разведённых бёдер, пропускающих в тело так, как Царю угодно. Заслушивается стонами, увеличивая темп толчков, амплитуду, чуть меняя угол входа. Царю хочется довести этого хитрого кудесника до исступления, хочет услышать сиплые мольбы, увидеть, как пальцы проскребут этот мох до самого камня.
И Лис послушно умоляет, стонет, насаживаясь на своего Царя, и царапает мох до розовых ссадин на пальцах, до припухлостей на запястьях под ремнём, щекой трётся о мягкую синь, сок пачкает белую кожу.
Царь наклоняется, буквально ложась грудью в просторной рубахе на голую, напряжённую спину, вылизывает чувствительное ухо, прикусывает почти ласково, почти нежно, шепчет сбито "проси ещё", вбиваясь уже не так размашисто, но твёрдо и ни на миг не сбившись с ритма.
И Лис вдруг взвивается, прогибается до хруста в тонкой пояснице, запрокидывает голову в немом стоне и крупно дрожит. Он выдыхает новый стон, звонкий и долгий, когда чувствует обжигающее царское семя внутри себя, бьется и обмирает. Царь падает на него сверху, тяжело дышит, наконец отпуская и хвост и бедро, гладит по бокам, невесомо почти целуя покусанную шею.
- Ты же знал, Древний? Ты же всё подстроил... - Тигр явно совершенно доволен этим фактом.
- Эта.. рощица... - Лису всё никак не перевести дыхание, - Есть моё желание, Ваше... Величество...
- Значит... - басит Тигр, - Завтра... ты придёшь сюда?
Лис молчит, потом выгибается дугой, нагло скидывая с себя расслабленное тело, дёргает руками. Ремень, конечно, был затянут не туго, да и что - такие жалкие оковы для самого Фокусника? Лис натягивает штаны, переворачивается на спину и, извернувшись, горячим языком проводит языком по царевой щеке.
- Приду. Но я жду приглашения в твои Покои.
- Я прикажу подготовить тебе комнату. - довольно и сыто кивает Царь, - Рядом с моей.
Царь расслабленно разваливается на валуне, лениво застёгивает штаны и смотрит в ярко-голубую крону над головой, пока Лис, чуть покачиваясь, уходит, распушив девять огромных хвостов.
"Надо собрать все свои волшебные вещи" - думает Лис и самодовольно облизывается: Царь или нищий - разницы никакой. Лисы всегда получают то, чего хотят.
OWARI

@темы: OOC, сказка, BangChan, NC-17, AU

---

Blue

[Saelma Graffity]

аффтар: PornoGraffity
фэндом: B.A.P
бэта: нет. вообще.
название:
пейринг: BangChan (односторонний)
рейтинг: G
жанр: romance, drama, hurt\сomfort
Дисклаймер: всё правда, всё так и было, сам всё видел. Герои принадлежат мне, БВА-ХА-ХА! рублю кучу бабла на шантаже. да-да-да) шутка.
размещение: с моего величайшего соизволения.
предупреждение: типа сонгфика на Blue от Big Bang
статус: закончено

Химчан идёт по едва знакомой, большой улице, вдоль огромных ящиков из стекла и бетона, таких же серо-голубых, как это небо, этот воздух, эта весна. Химчану кажется, что он сам сизый, сизый изнутри, как мёртвое животное, оттаявшее по весне из толщи льда. И волосы эти, никчёмно-белые, и куртка эта, неуместно-розовая, и все те глупости, которые он вытворяет с завидным постоянством. Всё это - сизое, замёрзшее и шершавое. Как бетон на морозе.
Химчан сворачивает с большой улицы, на которой теснятся всё те же небоскрёбы, только людей поменьше. Он затыкает уши наушниками, но не включает музыку. В плеере - больше тысячи трэков, но ни один сейчас не просится ни в голову, ни в сердце, от любой песни Химчан разочаровано кривится. Всё оказывается не тем, не нужным, неправильным и словно чужим. Нет, один трэк идеально подходит это серой голубизне, она, холодная голубизна эта, словно выползает из этой песни, словно выплетается из её звуков. Песня даже называется подходяще. И именно поэтому слушать её кажется ещё более невыносимо, чем всё остальное.
В таких ситуациях - банальных и нелепых - всегда говорят "постарайся". Говорят "постарайся", "сделай что-нибудь", "борись" или, хотя бы "подожди немного, дай время". Времени были тонны, бесконечные, разномастные, какие хочешь: ненавязчивые, требовательные, обречённые и умоляющие. Просто иногда нужно остановиться и принять решение. Осознать наконец, дураку битому, что не нужно это время. Что стараться бесполезно, что надо просто отойти в сторону и пережить. Как-то.
Утро переваливает через полдень, ничуть не посветлев, ничуть не разбавив своей голубой серости, не стряхнув невидимого, но такого ощутимого инея. Химчан мёрзнет, прячет ладони в рукава и, в какой раз, жалеет, что так и не научился курить. Ёнгук вот сколько ему предлагал, сколько раз тыкал ему в губы ароматным фильтром, упрашивал хоть попробовать, а не трусить.
Химчан трусил, потому что понимал: фильтр у тлеющей сигареты вовсе не ароматный, а вонючий и ядовитый, что Ёнгук просто страдает хернёй и просто хочет, в какой раз, подмять Химчана под себя. И Химчан отказывался, с дьявольским упрямством, плевал на все подколы и собственную "трусость". Сейчас жалеет.
Потравиться бы сейчас, разбавить дымом эту холодную синь, слишком острую для маленького и, в сущности, слабого Химчана.
I`m singing my blues.
Химчан, всё же, тыкает покрасневшими кончиками пальцев по экранчику, пробуждая плеер к жизни и, да, заранее понимая, что идея очень плохая, включает эту песню. I`m singing my blues. Эта любовь, которую я убил.
Химчан невесело усмехается, понимая, что до "убил", даже до "убиваю" - ему, как до старости. Хотя сам Ёнгук очень неплохо с этим справляется, сам того не понимая. Ёнгук вообще ничего не понимает, глупый, большой, нелепый медведь!
Химчан думает, что подождёт ещё. Ещё пока есть силы, есть немного смелости, чтобы подыхать. Потому что остаться без чувства, из которого состоишь на сто пятьдесят пять процентов - страшно. Слишком страшно остаться ничем. Пустотой, не стоящей и сотни вон. Так что он готов подождать до последнего. Пока находиться рядом с ним не станет опасно.
Химчан сбивается со счёта где-то после двадцатого прослушивания песни, растеряно достаёт ключи из сумки, сам не заметив, как оказался у дверей в квартиру. В квартире пусто, холодно - Банг опять забыл закрыть окно перед выходом - и как-то ещё, Химчан не понимает. Не понимает, когда стягивает кеды, вжикает молнией на куртке так, чтобы не вытянуть наушники из ушей. Синь. Вот эта самая серо-голубая холодная синь - наполняет квартиру до краёв, так, что нет ни единого шанса вынырнуть хотя бы на один вдох. Он не закрывает окна, садится на кухне и замирает на своём любимом месте между холодильником и столом. I`m singing my blues. Химчан тихо подпевает, повторяет какие-то отдельные слова, слепо глядя в столешницу. На этой самой столешнице стоит чашка, в чашке - слабый, едва коричневый растворимый кофе с тремя ложками сахара - Ёнгук всегда пьёт эту невыносимую дрянь, наливает до краёв и оставляет половину. И уходит. Ёнгук вообще всё время уходит, порой Химчану кажется, что даже чаще, чем возвращается в эту крохотную однокомнатную картонную коробку. У Ёнгука работа, друзья, пиво, рифмы, биты, девочки, девочки, девочки. И ни одного Химчана. Никак, ни одним боком. Нет у него Химчана, Ёнгук вообще не любит бесполезные вещи.
I`m singing my blues.
Синь густеет, вмерзает в Химчана, пробирается до сердца, которое тоже стало сизым, колючим и хрупким, синь зажигает фонари за единственным в квартире окном и не даёт надежды на потепление.
Химчан чувствует запах коктейля, почти Молотова: сигареты, водка, пот, помада, женские духи и секс. Эту смесь Химчан знает очень хорошо, он способен даже на таком расстоянии угадать марку алкоголя и духов. Роза и ладан - какая пошлятина. Гук заглядывает на кухню, поднимает руку в приветственном жесте и что-то говорит: Химчан не слышит, он слушает эту чёртову песню. Ёнгук очень пьяный, очень счастливый и, в этот раз, сразу с двумя не очень одетыми девочками. Девочки смотрят на Химчана и радостно улыбаются, явно рассчитывая, что их трио превратится в квартет. Химчан смотрит на них равнодушно и отворачивается. Сегодня опять спать на неудобном, слишком маленьком кухонном диванчике, слушать музыку на полную мощность, до боли в ушах, и стараться не сдохнуть.
Потом, под утро, Ёнгук приходит, вынимает один наушник из уха Химчана и, прислушавшись, неодобрительно хмурится.
- Опять слушаешь унылые песенки?
Химчан только кивает. Ёнгук уже почти трезвый и пахнет теперь сильнее всего сексом. Химчану хочется зажать нос.
- Почему?
Химчан не отвечает: говорил уже сотню раз. Говорил "люблю", просил "люби", обещал "я тёплый", спрашивал "можно я подожду?". Ёнгук только отшучивался.
Теперь Химчан понимает, каким идиотом был. Какой же он идиот. Бесполезно, всё бесполезно решительно. И вдруг смиряется. Всем собой, до самой серединки сизого, некрасивого сердца. И выдыхает.
А Ёнгук отводит взгляд, словно не знает, как извиниться. Из комнаты раздаётся писклявый голосок, зовущий Гука назад, и тот вздрагивает.
- И что ты будешь делать?
Ответ находится сразу, Химчан даже почти улыбается.
- I will singing my bluuues. - тихо напевает Химчан, забирает свой наушник и переключает на другой трэк.

OWARI

@темы: drama, B.A.P, BangChan

---

В ладонях он держал весну - 12 - эпилог

[Saelma Graffity]

аффтар: PornoGraffity
фэндом: B.A.P
бэта:  Yuki~
название: В ладонях он держал весну
пейринг: HimLo, JongLo, BangChan.
рейтинг: G
жанр: romance, grama, hurt\сomfort, повседневность
Дисклаймер: всё правда, всё так и было, сам всё видел. Герои принадлежат мне, БВА-ХА-ХА! рублю кучу бабла на шантаже. да-да-да) шутка.
размещение: с моего величайшего соизволения.
предупреждение: OOC!!!! сказ о том, как маленькие мальчики кружат головы большим мальчикам.
история вне периодов, без привязок к реальным фактам.
статус: 12\12 - эпилог
размер: 1176 слов

- Это какая-то невыносимая херня, - бурчит Тэхён, заложив руки за голову. - Бред укуренного купидона. Меня, признаться, тошнит.
Общим голосованием (чтобы не сказать "простым приказом Ёнгука") неделю назад было решено произвести перестановку в спальне, отставив одну двухъярусную койку перпендикулярно остальным двум. Тэхён радостно занял нижнюю, ликуя, что теперь, наверное, не будет этих вечных перетасовок.
- Слушай, - с верхней койки "отщепенцев" свешивается Ёндже и как-то блядски ухмыляется. - А давай встречаться?
Тэхён поднимает на него стотонный взгляд и только чуть вскидывает брови, мол: "совсем в уме повредился?"
- А что? - веселится Ёндже. - Все парочками, в воздухе аромат роз, из крана течёт радуга, все плачут блёстками и собираются жениться. А мы с тобой, как два дебила, не пришей...
- Заткнись, Ю. Нет, правда, меня даже от шуточек таких потряхивает.
Ёндже легко пожимает плечами и возвращается к ковырянию в ноутбуке.
- Просто я подумал, мало ли тебе одиноко...
- Без комментариев.
На самом деле Тэхён вовсе не так злится, как это показывает. Просто иногда концентрация тупой идилии на квадратный метр квартиры зашкаливает, и очень хочется чего-нибудь брутального. Хоть бы Гук, что ли, напился и побуянил. Или Чунхон истерику развёл. Ну, или там, чтобы Ёндже зарвался в какой раз и огрёб от Химчана. Но нет, небо глухо к мольбам несчастного Тэхёна, и в общаге царит какая-то и правда нездоровая атмосфера любви и покоя. Отвратительно, не мужики, а какие-то кисейные барышни.
Нет, Тэхён не злится. Он просто до сих пор в шоке.
- Тэхёнчик!!!
Остальных воплей несчастный не разбирает, потому что весьма затруднительно прислушиваться к словам, когда по тебе скачут два здоровых лба, пятнадцати и семнадцати лет - соответственно. Тэхён с трудом хватает Чунхона за ногу и дёргает, призывая к успокоению.
- Что опять стряслось?!
- Тэхёнчик-хёнчик, ты же ещё не забыл, что мы делали дело? - последнее слово Чунхон сопровождает очень недвусмысленной ухмылкой. У него на шее сияет двухдневной давности засос, и Тэхён возводит глаза к потолку, то есть к верхней койке.
- Я попытаюсь вспомнить, если ты снимешь локти пумы с моей печени.
- Ой, прости.
Чонап снимает свои и чунхоновы конечности с хёна, они оба усаживаются на край кровати и буквально кипят энтузиазмом.
- И что вы там опять задумали, изверги?
Чонап наклоняется к Тэхёну и шепчет едва слышно.
- Мы спёрли у тебя камеру, но не спеши драться, потому что мы её не сломали и засняли, как Гук выкладывает на столе сердечко. Из конфет. Из кроличкиных конфет. Прикинь?
Тэхён стонет и думает, что хочет в другую группу. На время, пока у этих четверых дурь не повыветрится.

- Химчан, сколько можно, я жрать хочу, ну! - гудит Ёнгук и даже нетерпеливо барабанит кулаками по столу.
- Подождёшь, - слишком ласково и очень опасно воркует Химчан, щуря глаза в лисьей усмешке. - И не "жрать", а "есть", сколько тебя просить.
- Жрать! Есть я хотел часа два назад. И если сейчас же ты не дашь мне чёртовой еды, я тебя... - Гук улыбается тоже нехорошо и явно намекает.
- Да пошёл ты.
Обычно после таких слов начинается молчаливая ссора, разборки на тему, кто тут кому хён, причитания на тему нестыковки взглядов на отношения в группе и прочая херня. Но теперь на подобные посылы Ёнгук только довольно ухмыляется, словно ему пива бутылку принесли.
- Мам, я тоже голодный.
Химчан почти спокойно реагирует на это "мам", почти спокойно реагирует на весьма заметные пятна на шее младшего - он вообще почти спокойно реагирует на всё, что связано с Чунхоном. Потому что, в конце концов, быть с создателем своего бывшего Бога - весьма и весьма неплохо. Более чем "хорошо". Химчан потихоньку привыкает к этим дурацким и непонятным отношениям с дурацким и непонятным Бангом.

Зело чувствует, как начинает тонуть, как он медленно опускается в тёплое, ароматное молоко. Белая плотная жидкость мягко пробирается в нос, затапливает лёгкие и словно смягчает острые края крылышек внутривенных мотыльков. Зело хорошо, Зело улыбается и даже мурлыкает какую-то песенку, поднимая к поверхности смешные молочные пузыри.
- Выныривай, дурной, я сшил тебе новое сердце, - гулко басит голос его Бога, и сильные руки плавно тянут наверх.
Зело открывает глаза, молоко течёт с ресниц, струится по коже потоками, смывает всё, что было до. Что было? - Зело не помнит. Он смотрит на свою грудную клетку и разбирает едва заметный розовый шрам слева. Даже ощупывает его, трогает пальцами каждый изгиб. И улыбается.
- Оно хорошее?
Бог по имени Банг Ёнгук только ухмыляется, словно спрашивает, хорошо ли его создание подумало перед тем, как задать глупый вопрос.
Зело усмехается виновато, принимая свою глупость, и тянет к Богу руки.
- Когда-нибудь ты обязательно повзрослеешь, - говорит Ёнгук и тянет белую шёлковую нитку, которую Зело до этого не замечал.
Это немного больно - чувствовать, как через кожу тянется шёлк, как щиплет от молока, попавшего в микроскопические ранки. Но это ничего, это можно и потерпеть, это не страшно. Ничего не страшно, потому что Бог улыбается спокойно, завязывает нитку глупым бантиком и треплет по мокрым волосам.
- Просыпайся, тебя кое-кто ждёт.

Чунхон распахивает глаза, подскакивает на постели и расплывается в улыбке. Он трясёт Чонапа, лежащего рядом, трясёт невежливо, пока тот не просыпается.
- Пумка, хватит спать, чего ты спишь?? Утро уже, слышишь?
- Ну... Ну и что... - Чонап страшно смешной по утрам, лохматый и такой идиотский на вид, что Чунхон, наплевав на нечищеные зубы, плюхается на него сверху и лезет целоваться. - Хей, кроль... А давай никуда не пойдём?
Чунхон моментально отстраняется и смотрит так, словно Чонап попросил его, как минимум, отобрать еду у Ёнгука.
- Ты с ума сошёл??? Мы же гулять идём! Все вместе! Ой, Чонап, какой же ты, у меня слов нет.
Чунхон не ждёт ответа, спрыгивает со своей койки, с восторгом отмечая, что старшие уже встали. Все старшие. Он быстро умывается, натягивает первые попавшиеся шмотки и несётся на кухню.

Химчан улыбается, когда смотрит на двоих младших, носящихся метрах в десяти дальше, уже затеявших очередную вырвимозговую игру.
- Какие же они, всё же, идиоты.
- Дошло, наконец? - ухмыляется Ёнгук и подстраивается под лисий шаг. - Лучше поздно, чем никогда.
Ёнгук получает тычок в бок, изображает адскую боль, даже порывается упасть.
Тэхён и Ёндже идут в паре метров рядом и что-то увлечённо обсуждают, явно стараясь сделать вид, что они вообще не с этими бешеными детьми.
- Какой я молодец, что задумал погулять всем вместе, да?
Химчан прикрывает глаза рукой, притворно вздыхает, хотя улыбается от уха до уха. Он, не сбавляя шага, кладёт голову Гуку на плечо и опять смотрит на детей.
Ему немножечко, едва заметно, больно, но только от того, что он сам оказался неспособным сделать это неуёмное создание счастливым. Но что было, то было. В итоге всё вышло правильно.
Ещё робкое, но уже отчётливо тёплое весеннее солнце заливает парковую аллею, ласкает щёки, обещая тёплое лето. Чунхон останавливается и подзывает к себе Чонапа, что-то показывая. Тот подходит, обнимает его со спины и заглядывает через плечо. Говорит что-то тихо и улыбается. Чунхон буквально светится, когда показывает Чонапу бабочку, ползущую по его ладони. Бабочка цепляется лапками за длинные пальцы, лениво шевелит коричневыми крыльями, и Чунхон заливисто смеётся.
- Смотри, - говорит Химчан, когда сердце отмирает. - Смотри, у него в ладонях - весна. Он держит весну в ладонях. Как же красиво...

@темы: angst, Hurt/comfort, OOC, Romance, B.A.P, HimLo, JongLo, BangChan

---

В ладонях он держал весну - 11

[Saelma Graffity]

аффтар: PornoGraffity
фэндом: B.A.P
бэта:  Yuki~
название: В ладонях он держал весну
пейринг: HimLo, JongLo, BangChan.
рейтинг: G
жанр: romance, grama, hurt\сomfort, повседневность
Дисклаймер: всё правда, всё так и было, сам всё видел. Герои принадлежат мне, БВА-ХА-ХА! рублю кучу бабла на шантаже. да-да-да) шутка.
размещение: с моего величайшего соизволения.
предупреждение: OOC!!!! сказ о том, как маленькие мальчики кружат головы большим мальчикам.
история вне периодов, без привязок к реальным фактам.
статус: 11\12
размер: 1883 слова

Чунхон тихо-мирно сходит с ума. Он понимает, что с каждым днём всё меньше хочет прикасаться к Химчану. Что тоскует, смертельно тоскует, так сильно, что хоть ложись и умирай. Он даже пробует погонять по квартире с пумкой своим любимым, повеселиться, как раньше. Да только постоянно, как назло, натыкается на вроде и дружелюбный, но всё равно какой-то строгий взгляд Химчана. И настроение исчезает моментально, не до беготни становится.
И хорошо, и правильно. В этой беготне же можно, не дай Бог, обнять, коснуться больше, чем друзьям положено, а от этого, вот точно, голову снесёт к чертям же. Поэтому Чунхон снова уходит в себя.

Зело мажет слёзы по щекам, торопится домой из больницы. Как назло, весь Сеул залит солнцем. Как издёвка.
Только что ему сказали, что человеку, которого он любит, осталось жить не дольше двух недель.
Он знает, что всё ещё можно исправить, не смотря на заверения врачей: нужно только сложить десять тысяч бумажных журавликов и принести ему. Бросить на его постель, укрыть, спрятать. И всё наладится. У Чонапа непременно всё наладится!
Руки плохо его слушаются. Сеул пахнет весной и солнцем.
Зело сидит на полу в своей комнате, вокруг него разбросаны листы бумаги. Он не умеет собирать журавликов, но он учится, пробует снова и снова. Пальцы уже болят, но он не спит, не ест, не отвлекается ни на минуту. Он должен успеть.
Но не успел. Человек, которого он любит, умер.
Он не успел. Об этом говорит Бог по имени Банг Ёнгук, спокойный и равнодушный. Бог сказал, что видел тело в морге.
- Нет. Ты ошибаешься, - говорит Зело, тихо и уверенно. Он не отвлекается. - Чёрт! - он зарывает руки в гору журавликов, берёт одного и разбирает. - Я просто неправильно собрал. Я смогу. Я справлюсь. Он поправится, - он говорит тихо, быстро. Бог сочувственно поджимает губы и кладёт руку на его плечо.
- Он умер.
- Нет-нет! - Зело даже улыбается. - Всё хорошо будет. Не говори так. Я всё исправлю. Я только девять тысяч с лишним собрал. Всё хорошо будет, слышишь?
Он лишь на секунду поднимает на Бога глаза, и тот отступает на шаг.
Первый Архангел Бога - главный врач лучшей в Сеуле психиатрической клинике: Зело дали хорошую палату.

Чунхон просыпается от собственного вскрика, чувствует, как его сжимают чужие руки, держат, не дают вскочить и побежать. Чунхон чувствует, как слёзы жгут глаза, и не понимает, где он.
- Тшш... Тихо, маленький, тихо, тебе опять кошмар приснился просто, слышишь? Всё хорошо...
- Он умер, умер, отпусти, мне нужно...
- Никто не умер, слышишь? - шепчет Химчан, целует повлажневший висок и гладит по спине. - Всё хорошо...
Чунхон делает десять глубоких вдохов и заставляет себя поверить в лисьи слова. Тем более что из коридора доносится смех Чонапа, и вот теперь сердце облегчённо пропускает удар.


Зело прожигает парализующая паника: он сидит на холодном полу и пытается выбраться из тесного пространства. Он кричит до крови в горле, хотя прекрасно знает, что никто его не услышит. Его пальцы содраны в кровь о шершавые бетонные стены: на этих стенах уродливые разводы. Зело слабо бьётся головой о стену, мечтает выбраться. Но воздуха всё меньше, ему страшно. Он теряет сознание.
Сквозь забытье он чувствует, как его подхватывает Бог, тянет куда-то, но Зело кажется, что это смерть. Его похоронили спящим. Он так и не смог выбраться.
Санитары кладут его на койку. Обрабатывают разбитые пальцы, ссадины на лбу, вкалывают успокоительное. Он засыпает.
Он находится в этой клинике уже пятый год. Он постоянно сбегает из своей палаты - уютной маленькой комнаты. Находят его всегда в холодном карцере, и никто не может понять, как он туда попадает.
Он потерял кратковременную память. Он не помнит, что было вчера.
Его находят в холодном карцере, кричащего на всю клинику, отчаянно пытающегося расцарапать бетонную стену.
Его запирали в мягкой палате. Ему кололи самые сильные успокоительные. Он начинал угасать в геометрической прогрессии.
Он просто не может жить без своего страха. Для того чтобы дышать, ему необходимо пытаться спастись. Умолять освободить его. Умолять услышать, кричать, что он ещё жив.
Он не спит без лекарств. Он боится спать. Севшим голосом просит не хоронить его.
Он приходит в себя, не понимает, где он. Эта комната - это сон. Он знает это. Ему нужно проснуться, непременно проснуться!
И он "просыпается". В крохотной комнате, пахнущей землёй и сыростью. И всё начинается заново.


***

Чонап слышит, как Чунхон тихо стонет по ночам, почти каждую ночь. Как Химчан успокаивает его свистящим шёпотом, гладит по голове, часами гладит, пока не устаёт. В одну из ночей, под очередной чунхонов кошмар, Химчан отпускает его и, обречённо вздохнув, идёт на кухню. Чонап моментально вытекает следом.
- Я устал, - словно в своё оправдание говорит Химчан и беспомощно улыбается, словно он виноват в усталости. - Он всё стонет и стонет, никак не успокоится.
Чонап садится за стол и смотрит в упор.
- Отпусти его. Видишь же, как ему плохо. Он мучается, разрывается, он извёлся весь. Не держи его, пожалуйста.
- Не выйдет у тебя ничего, - немного нервно улыбается Химчан, и мотает головой. - Не пытайся даже.
Чонап молчит, хмурится только, и жестом просит сесть напротив. Химчан наливает два стакана воды и садится.
- Хён. Он же тебя не любит. Он мучается, потому что обещал тогда. Ты же сам всё понимаешь, не дурак. Отпусти.
- А ты откуда такой умный выискался, м? - щурится лисица, хотя пальцы его сжимаются на стакане сильнее.
Чонап медлит пару секунд, потом подбирает под себя ноги и кладёт локти на стол.
- Твоя проблема в том, Химчан, что ты так его обожествляешь. Ему пятнадцать, ты в курсе? Он и так всё время под прицелом камер, постоянно под наблюдением тысяч людей, он уже звезда. Он любим, обожаем и постоянно обязан быть каким-то особенным. А тут ещё ты - опора и защита, по идее - делаешь его Богом. А ему просто хочется побыть простым мальчиком, понимаешь ты это, или нет? И он этого боится.
Химчан смотрит на него с таким лицом, словно вообще ничего не происходит. Словно он вообще неживой. И молчит очень-очень долго. Чонап пару раз пытается что-то сказать, но передумывает и только опускает глаза. Сказал он, конечно, лишнего.
А потом Химчан делает резкий выдох, быстро встаёт, и кивает. Не говорит ничего.
Идёт в комнату, стягивает своё одеяло с кровати и идёт спать в гостиную.
Чонап сидит так почти час и не понимает, имеет ли он право сейчас вернуться в комнату, вернуться к Чунхону.

Наутро Химчан выглядит преувеличено бодрым, готовит королевский завтрак на всех, мурлыкает под нос какую-то песенку. Ёнгук смотрит на него такими глазами, словно у него заболели все зубы разом.
Когда все садятся за стол, Химчан треплет Чунхона по волосам и опять улыбается.
- Ты чего счастливый такой? - интересуется Чунхон, жуя апельсин.
- Слушай, - притворно печально вздыхает Химчан и демонстративно встаёт. - Уходи, а?
Чунхон хмурится непонимающе, Чонап тоже. Все остальные просто уставляются на лиса.
- Чего хмуришься? Всё, не мучай меня больше, пожалуйста. Уходи. Вали ко всем чертям, к Чонапу, Гуку, хоть к королеве английской, я слишком устал. Я не могу больше тебя любить.
Чунхон хмурится ещё больше, не понимает, даже апельсин из рук не выпускает. По его пальцам течёт оранжевый пахучий сок.
- Я не понимаю.
- Всё ты понимаешь.
Химчан прекрасно понимает, что поступает жестоко. Что не имеет права на такие грубости, но иначе он не может. Сказать это ласково, так, чтобы не ранить - нет, это выше его сил.
- Всё ты понимаешь, сыночка, - последнее слово звучит особенно твёрдо. - Мамочка устал, мамочка хочет быть просто мамочкой, а не ненужным любовником.
Ёнгук закашливается, потому что видит, что по щекам лиса текут слёзы: огромные, как в японских мультиках, искренние, и так много их, что вообще непонятно, как они в нём умещались.
Химчан смотрит на Чунхона в упор, только кулаки сжимает, и дышит коротко и отрывисто.
- Химчан...
- Не вздумай. Даже не вздумай ко мне прикасаться, пожалуйста.
Когда Химчан говорит это, его словно прорывает, и он начинает всхлипывать.
Это первый раз в жизни, когда Гук видит Химчана плачущим.
- Прости... - едва слышно выдыхает Чунхон и опускает голову. Под столом, незаметно для всех, на его коленку ложится рука сидящего рядом Чонапа и чуть сжимает.
Химчан не вытирает щёки, только медленно разворачивается и под шокированным взглядами парней медленно выходит из кухни.
- Что за хуйня? - интересуется Тэхён и оглядывается на младших.
- Поддерживаю, - вообще изумлённо говорит Ёндже. - Это что, Тэхён прав был, что ли?
- Замолкли оба! - вдруг рявкает Ёнгук и вылетает вслед за Химчаном.

***

- Ты идиот, Химчани, ты такой большой идиот... - басит Гук, прижимая к себе горячую блондинистую голову, вдавив Химчана в стену в спальне. - Развели мне тут планету сердец, честное слово.
- Очень больно... - всхлипывает Химчан, и майка Гука уже мокрая. - Это ужасно больно, когда вот так.
- Я... Я не понимаю, но... но понимаю. Только он не любит тебя совсем, слышишь, он же ребёнок. Ну зачем тебе такой? Заботиться? Так заботься, кто не даёт. Только мне кажется, ты сам попутал, чего-то себе придумал. Ну что за херня, слышишь, ну перестань реветь! Ты что, девчонка?
Химчан пытается вырваться, но Ёнгук сильный и держит крепко.
- Не унижайся так. Чего ты носишься за ним, как служанка? Сказано же тебе - не любит. И вообще, не по-мужицки это - отпустить, а потом слёзы лить.
- Ты грубый, бессердечный пень, Гук. Ты... ты... Да отпусти ты меня!
- А вот хрен тебе, ясно?! Пока не прекратишь истерику - никуда я тебя не отпущу.
- У меня не истерика.
- У тебя истерика.
- Ты мудак, Ёнгук. Сказочный мудак.
Ёнгук молчит, сжимает руки так сильно, что Химчану становится нечем дышать.
И вдруг, этими самыми руками, что-то выжимает. Выталкивает. И слёзы больше не льются.
- Всё, я успокоился.
Гук не реагирует, ждёт ещё бесконечных пять минут, обнимает бестолково, с какой-то грубой, неотесанной, медвежьей нежностью.
- У тебя есть я. - и отпускает, медленно разводит руки.
Химчан отлипает щекой от чужой мокрой майки и подозрительно косится.
- В каком смысле?
Гук как-то теряется, отводит глаза и стоит вот такой: дурацкий, огромный, уютный и непонятный.
- В любом. Только не плачь больше.
Химчан даже вскидывает бровь, вытирая щёки, выбирается из-под Гука и смотрит очень внимательно.
- Ты что это удумал?
- Думают умники. А я просто делаю.
После этой исчерпывающей тирады, Ёнгук протягивает руку, хватает Химчана за локоть и рывком возвращает к себе.
- Хорошо?
Когда Химчан шокировано отвечает "хорошо", то ещё не вполне понимает, что это значит.

***

Чонап не дожидается, пока оставшиеся двое начнут задавать вопросы, хватает Чунхона за руку и тащит в ванную. Щёлкает замком, затолкнув в крохотное помещение Чунхона, и вдруг улыбается.
- Я... я не понимаю... Почему? Что я такого сделал? - лепечет кролик, теребя край своей футболки.
- Ничего. Ты ничего не сделал. Я попросил его.
- Как? - бестолково спрашивает младший и не успевает даже поднять голову.
Чонап подходит, берёт его лицо в ладони и всё улыбается.
- Поцелуй меня, пожалуйста.
- Нет, Чонап, так нельзя, Химчан... он там...
- Он там не один и он сделал правильно. И вообще, я не хочу говорить о ком бы то ни было, когда мы вдвоём. Поцелуй меня, ну?
Когда Чунхон, наконец, прижимается к его губам, то моментально оседает на пол, у него кружится голова, и полтора месяца как позабытая хитрая улыбка тянет губы. Чонап садится напротив, обнимает и целует очень нежно. Так нежно, что Чунхону хочется визжать от счастья.
- Ты будешь со мной встречаться? Будешь моим мальчиком?
Чунхон смеётся, сжимает чонаповы шёлковые волосы в пальцах и шепчет "да". Бесконечное, счастливое, самое желанное "да".

@темы: angst, Hurt/comfort, OOC, Romance, B.A.P, HimLo, JongLo, BangChan

---

В ладонях он держал весну - 10

[Saelma Graffity]

аффтар: PornoGraffity
фэндом: B.A.P
бэта:  Yuki~
название: В ладонях он держал весну
пейринг: HimLo, JongLo...
рейтинг: G
жанр: romance, grama, hurt\сomfort, повседневность
Дисклаймер: всё правда, всё так и было, сам всё видел. Герои принадлежат мне, БВА-ХА-ХА! рублю кучу бабла на шантаже. да-да-да) шутка.
размещение: с моего величайшего соизволения.
предупреждение: OOC!!!! сказ о том, как маленькие мальчики кружат головы большим мальчикам.
история вне периодов, без привязок к реальным фактам.
статус: 10\12
размер: 1867 слов

Чонап не прощается с Химчаном и просто идёт в сторону дома. Говорить больше не имеет смысла, в принципе, он ждал именно такого решения Чунхона. Он знал, прекрасно знал, что младший не сможет предать.
К тому моменту, когда он заходит в квартиру, он уже почти в порядке. Даже плаксивая краснота с глаз спала.
Чонап понимает, что Чунхону трудно, видит, как тому хочется подойти, спросить, сказать, поиграть, как раньше... Чонап думает, что Чунхон - очень большой молодец, потому что справляется преотлично: ни слова от него напрямую не услышишь. Хороший крольча, умничка.
Чонап даже немного удивляется, что ему почти не больно. Должно же, по идее, болеть, ныть должно, царапать - вон, в кино и книжках всегда так, когда приходится расстаться. А ему, смотри-ка, только тоскливо немного, и поноситься хочется.
Чонап наблюдает - смотреть-то ему никто не запретит? Он постоянно, неустанно смотрит на Чунхона. Как тот, постепенно, начинает оживать, как смеётся, как отлипает от Химчана только для того, чтобы прилипнуть к Гуку. Чонап хихикает про себя, когда отмечает, что прожигающая ревность никуда не девается из лисьих глаз. Неприятно, конечно, периодически ловить на себе взгляд "победителя", но пума очень хорошо старается избавляться от ненависти.
На самом деле, эта самая ненависть начала улетучиваться сама по себе, ровно в тот момент, когда стало понятно, что бороться бесполезно, когда статус "соперника" сменился на "проигравшего".
Чонап буквально сходит с ума от идиотской, детской, почти нестерпимой нежности. Такой огромной, что, периодически, он не выдерживает, забирается на верхний ярус и просто гладит простыни на чунхоновой кровати, пока никто не видит.
Смотреть на Чунхона ему никто не запретит, застрелить проще, или глаза выколоть - и он запоминает всё, до мельчайших деталей: Чунхон всегда держит чашку двумя руками, когда пьёт; всегда смешно морщит нос, когда чай или какао оказываются слишком горячими; когда снимает футболку - сначала вытягивает руки из рукавов, и только потом - стягивает через голову. Чунхон грызёт яблоко, и сок, мельчайшими капельками, разбрызгивается вокруг; Ёнгук рассказывает какую-то непередаваемую херню, и Чунхон смотрит на него с восхищением; Чунхон смешно и фальшиво поёт в душе глупую девчачью песенку; Чунхон ловит взгляд Чонапа и тоскливо опускает глаза.
На таких моментах Чонапу грустнеет, но ровно до того момента, пока Чунхон не отвлекается и не начинает снова быть обычным собой - бестолковым смешным крольчей.
Нет, на самом деле, Чонапу вовсе не так радостно и беззаботно, как хотелось бы. Он скучает, скучает страшно: по поцелуям, по объятиям, по их идиотским игрищам и постоянным мозговыносным выдумкам. Без Чунхона даже снимать компромат на старших неинтересно. Он смотрит на Чунхона и, иногда, не желая этого, всё же замечает, с какой тоской тот следит за лисией. Словно всё ещё извиняется за что-то. А когда он снова, проклиная свою "удачливость", слышит недвусмысленные звуки из ванной, вдруг понимает, что это за зверь такой - "ревность". Хотя, в целом, он просто любит. Любит всем собой, оставляя на остальные чувства только жалкие крохи себя, спокойно и нежно. Любит, в общем-то, не нуждаясь в ответном чувстве.
Именно поэтому однажды ночью, услышав, как Чунхон тихонько выходит из спальни, выползает вслед за ним на кухню. Он останавливается в дверном проёме и смотрит, как Чунхон, не включая света, шумно пьёт воду, как тяжело дышит, усаживается за стол и замирает так, притянув к себе коленки. Чонап выжидает несколько бесконечных минут, а потом просто подходит и обнимает своего кроличка, прямо так, с коленками. Сердце начинает глухо бухать в груди, когда он, наконец, снова чувствует тепло тощего, длинного тела, по которому так скучал. Он просит не оставлять его, умоляет хотя бы просто смотреть, не молчать, не быть таким чужим, таким не кроличком. Он облекает эту просьбу в глупые слова о царапинах на коленках, об играх шумных - лишь бы Чунхон не напугался, не понял, как Чонапу, по сути, тоскливо.
И Чунхон не понимает, соглашается и, кажется, сам вздыхает с облегчением.

Чунхона так легко обмануть: нужно только подобраться к его кровати незаметно, когда Химчан уже встал, а сам кролик ещё спит, аккуратно подсунуть ладонь под тонкую шею и осторожно сжать несколько раз, как это делает сам лис. И Чунхон, сквозь сон, поворачивает голову и доверчиво подставляет губы под лёгкий поцелуй. Тут главное - держать себя в руках и поцеловать правда легонько, словно ненавязчиво, так, словно делаешь это по сто раз на дню. Тогда Чунхон улыбается, так и не открывая глаз, и отворачивается обратно, пока есть возможность поспать.
Чонап делает это по несколько раз в неделю. Потому что, иначе, от идиотской и невысказанной нежности, начинает болеть в груди, да так сильно, что даже на танцы не остаётся ни сил, ни желания. А танцевать нужно. В танце можно безнаказанно прикасаться к Чунхону.

***

Ёндже чувствует, что в доме царит какая-то вообще нездоровая атмосфера. Такая накалённая, что возвращаться в квартирку совсем не хочется, ни за какие коврижки. Он старается шутить побольше, даже порой думает перед очередным подколом, чтобы тот звучал более смешно и менее обидно. Не сказать, что это особо помогает, потому что ржет только Чунхон, да Ёнгук подхихикивает.
Ёнгук. Это вообще самая большая беда, потому что этот медведь огромный с каждым днём становится всё тише и задумчивей. Нет, он, конечно, разговаривает, как обычно, строит всех, в стрелялки свои режется. Играет, правда, реже, да и залипает как-то слишком для себя много. Ёндже это огого, как не нравится, потому что если проняло даже этого чурбана, то дело вообще дрянь. Ёндже - умный мальчик, всегда знающий, кто и как что должен делать, чтобы было хорошо-смешно-правильно-красиво - на выбор. Но сейчас у него нет ни малейшей идеи, хотя бы потому, что он не может предположить, что вообще происходит. Он даже идёт советоваться с Тэхёном, невежливо оторвав того от ноутбука, и начинает рассуждать. Тэхён не особо похож на сплетника, в чужих делах копаться не любит, но Ёндже качественно "разжёвывает" другу, что проблемка, вообще-то, по ходу, приличная и, если они поймут её причину, смогут хоть как-то разрулить. Они тратят на обсуждение часа два, пока Тэхён, устав от того, что все его версии отметаются, всплёскивает руками и встаёт.
- Хорошо, может быть они все просто любят друг друга и не могут решить, кому с кем быть! Всё, без комментариев!
Ёндже неприязненно кривится и скрещивает руки на груди: подобная мысль кажется ему уж чересчур бредовой, хотя она многое бы объяснила. Он даже мысленно продумывает ряд возможных схем хитросплетений - кто, с кем, к кому и от кого. Хотя, уже через пять минут ему становится дурно от этих предположений, и он плюёт на версию Тэхёна. Всё равно это невозможно.


Ёнгук чего-то недопонимает, видимо. Нет, он давно смирился с тем, что он, мягко говоря, не особо прошарен в области тонкости человеческих душ, но что-то уже всё совсем плохо. Ёнгук смотрит на своего любимого ребёнка и понимает, что тот ведёт себя как-то нездорово. Нет, смеётся, как обычно, капризничает и балуется, хотя давеча ходил вообще тухлый несколько дней. Или недель. Да вот только с Чонапом больше не носится и в доме становится слишком тихо. Ёнгуку ужасно хочется спросить, но как - он не знает. Не умеет он всей вот этой космической ебанистики разводить.
Чонап, кстати, ходит вообще пришибленный. Такой, словно по всему дому напичканы камеры, и он понимает, что за ним следят: при свидетелях он вечно смущается и почти всё время молчит. Это как-то совсем неправильно, Ёнгук даже решает позадумываться на тему возможных причин.
Но больше всего его волнует Химчан. Химчан хороший, Химчан друг и у Химчана какая-то вообще беда. Когда он рядом с дитём - сияет и светится, шутит, тараторит без умолку о какой-то ерунде, но стоит малому свалить за видимый горизонт, как Химчан сдувается. И в глазах у него появляется какая-то совершенно нездоровая тоска.
Ёнгук честно пытается сопоставить этих в их печалях, но не выходит ничего путного. Он решает поискать вдохновения в фильме про войну, и включает телевизор в гостиной, когда все расползаются по своим углам. Уже с титров Ёнгук чувствует тёплое довольство, пополам с ожиданием, разваливается на диване и готовится думать.
- Хён...
Ёнгук поворачивает голову и улыбается Чунхону.
- Какой-то ты опять тухлый. Ржавый.
- Хён... - Чунхон мнётся, руки у него нервные и напряжённые. - Можно с тобой поговорить?
Ёнгук кисло пожимает плечами: мол, можно, конечно, но ты же знаешь, что от меня толку мало. Но Чунхон не обращает на это внимание и скромно садится на край дивана.
- Что стряслось? - басит Гук и укладывается поудобнее, заведя руки за голову. - А, чёрт, - он находит пульт и ставит кино на паузу. - Рассказывай.
Чунхон молчит очень долго, глядя в потолок, и вдруг начинает улыбаться, как-то очень тепло и грустно, совсем неподходяще возрасту.
- Я влюблён.
Ёнгук неопределённо хмыкает и мысленно стонет: только этого ему не хватало! Он, конечно, горд считаться отцом этому мальчику, воспитывать его и помогать во всём. Но только не в делах сердечных.
- Очень сильно. - тихо говорит Чунхон и замолкает, и сутулится, не сводя глаз с потолка. И всё улыбается. Ёнгук понимает, что должен подтолкнуть малого немного.
- И в кого?
- Ты меня, наверное, поколотишь за это, - коротко смеётся Чунхон, закусывает губу и выдаёт то, что буквально выводит Ёнгука из равновесия. - В Чонапа.
- Чего?!
- Ну... Так вышло. Я сам не знаю, как. Но... Я когда только думаю о нём, у меня словно моль, - Чунхон как-то очень пронзительно смотрит на старшего и показывает свои запястья. - В каждой венке - моль. Щекочется, летает и летает. Когда только думаю. А когда вижу, это вообще беда - мотыльки в лёгкие пробираются, дышать щекотно и так весело, что я вообще забываю всё на свете. И так хочется просто быть с ним рядом, хён, ты не представляешь, как... - он ложится рядом с Гуком, под бок, утыкается носом в плечо, и говорит совсем тихо. - Я так к нему хочу!.. Просто быть рядышком, вот как в тебя сейчас - в него тыкаться, обнимать, за уши кусать, когда играем... Это так трудно всё, так тяжело. И моль кусается.
Ёнгук смотрит прямо перед собой и понимает, что у него кружится голова. Вот так новости! Хотя... Теперь хоть что-то стало понятно. Он решает побыть мужиком, взять себя в руки и не начинать задавать идиотские вопросы - просто выворачивает руку и кладёт малому на макушку.
- А он что?
Чунхон шмыгает носом и молчит. Ёнгук никогда не был гомофобом, ему, в целом, вообще плевать, кто с кем и как, лишь бы в его личном доме всё хорошо было. А мальчики там или девочки у его "подчинённых" - это вообще дело десятое. Проблема только в том, что внутри группы разводить "сантабарбару" - это не очень-то хорошая идея.
- Он меня любит, - неожиданно пищит Чунхон, и Ёнгук опять теряется. Даже улыбаться начинает.
- Ну и в чём беда-то тогда?
- В Химчане. - тут же отвечает Чунхон и прижимается сильнее.
- Так, блин. Ну-ка рассказывай.
И Чунхон рассказывает, всё - от и до. Ёнгук слушает очень внимательно, тихонько дуреет и не перебивает. Ему очень хочется всем троим по шапкам настучать и по углам расставить, особенно Чунхону, после того, как тот сознаётся, что согласился на отношения со старшим из банального интереса. Но он молчит, даёт высказаться до конца. Потом отдирает от себя малого, садится и, взяв его лицо в ладони, строго смотрит в глаза.
- Я нихера в этом не понимаю, малой. Но если ты любишь Муна, он любит тебя... Боже, ну и рассадник любви и радуги... Так вот. Любите друг друга, дети бестолковые - так и любите. Какого чёрта.
- А как же Химчан?
- Он большой мальчик, он справится. Не тупи, ты так только хуже делаешь.

@темы: angst, Hurt/comfort, OOC, Romance, B.A.P, HimLo, JongLo

---

В ладонях он держал весну - 9

[Saelma Graffity]

аффтар: PornoGraffity
фэндом: B.A.P
бэта:  Yuki~
название: В ладонях он держал весну
пейринг: HimLo, JongLo...
рейтинг: G
жанр: romance, grama, hurt\komfort, повседневность
Дисклаймер: всё правда, всё так и было, сам всё видел. Герои принадлежат мне, БВА-ХА-ХА! рублю кучу бабла на шантаже. да-да-да) шутка.
размещение: с моего величайшего соизволения.
предупреждение: OOC!!!! сказ о том, как маленькие мальчики кружат головы большим мальчикам.
история вне периодов, без привязок к реальным фактам.
статус: 9\12
размер: 2007 слов.

Чунхон идёт под мелким противным снегом, поглубже пряча лицо в синий шарф. Он не знает пока чего, но ужасно боится. Телефон оттягивает карман мёртвым грузом, словно это он, пластмассовый прямоугольничек, сделал его жизнь хуже. Или вот-вот сделает.
Недавно звонил Химчан, попросил подойти к железнодорожному мосту, минутах в двадцати от дома. Зачем - не сказал. И теперь Чунхон теряется в мучительных догадках, потому что голос у лиса был серьёзный и очень уставший. На самом деле Чунхону очень хочется развернуться и пойти домой, залезть под одеяло к Гуку и очень долго молчать. Чтобы никто его не трогал, чтобы не решать никаких проблем, потому что они есть, проблемы эти, и Химчан явно собирается о них разговаривать - Чунхон это чувствует.
Он доходит до оговоренного места и встаёт, как вкопанный. Сердце глухо вдаряет в виски, потом так же резко падает в живот: на мосту, под мелкой снежной крошкой, стоит Химчан, оперевшись о перила. А за ним стоит Чонап.
- О боже мой, нет... - стонет Чунхон и делает крохотный шаг назад. Он не хочет, совсем не хочет вот так.
Но Чонап, бестолочь такая, пума дурацкая, придурок, замечает его и приветственно машет рукой. И Химчан улыбается, обернувшись. И ничего не остаётся, кроме как подойти, повесив голову.
- Ты свитер одел? Почему без шапки? - сетует Химчан, поправляя на младшем шарф. Так по-хозяйски, словно обозначает свою позицию.
Чунхон молчит, смотрит на свои кроссовки и только поглубже убирает руки в карманы. Химчан тихо смеётся.
- Чунхон-а, нам надо поговорить втроём. Хорошо? Потому что так больше нельзя. И посмотри на меня, пожалуйста.
Чунхон поднимает голову не сразу, и смотрит между Химчаном и совершенно подавленным Чонапом.
- Давай сразу, ладно, без рассуждений ненужных? Ты меня любишь?
Сказать "люблю" было бы не так сложно. Если бы не Чонап, смотрящий на него в упор. Но сказать нужно. Нужно.
- Люблю, - тихо, жалко, совсем неуверенно. Но Химчан, кажется, этим удовлетворяется и кивает.
- И ты влюблён в Чонапа, да?
Чунхон мотает головой слишком энергично, слишком быстро, ещё не дослушав вопрос до конца. Жмурится, пищит сдавленно: хочет кричать "НЕТ!!!!", хочет убежать, но стоит, как стоял.
- Молчание - знак согласия, - ласково говорит Химчан и отходит на пару шагов. - Я знал. Но это ничего, да? Это же поправимо, да? Надо только подождать немножко.
Чунхон не открывает глаза и чувствует, как между ресницами намокает. Молчание затягивается, зимнюю тишину разбавляет только отдалённый шум машин под мостом. Химчан улыбается так, словно извиняется за то, что сейчас выстрелит в упор.
И он стреляет.
- Маленький мой, я знаю, что это жестоко, но... В общем, выбирай. Либо я, либо Чонап.
У Чунхона начинает болеть голова от того, как сильно он жмурится. Когда он резко распахивает глаза, перед ними плывут цветные пятна, закрывая смущённое лицо Чонапа. Почему-то сейчас Чунхону хочется, чтобы тот начал кричать. Или чтобы сказал хоть что-нибудь. Хоть слово.
- Почему ты молчишь?!
- Потому что я не хочу на тебя давить, - тихо, очень тихо говорит Чонап.
И Чунхон понимает, что на него никогда не давили сильнее, чем вот сейчас пума. Чунхон не знает, что ему делать. Не знает.
- Я не знаю, что мне делать.
Он щурится, переводя жалобный взгляд с одного на второго. Ему ужасно хочется, чтобы сейчас всё решили за него. Чтобы помогли хоть как-то, подтолкнули, посоветовали. Но нет: стоят оба, молчат и смотрят выжидающе - как сговорились. Чунхон понимает, что предаст Химчана, если выберет пуму. И что будет выглядить последним легкомысленным избалованным ребёнком, если выберет старшего. Чунхону отчаянно хочется оставить всё, как есть, точнее - как было до этого разговора. Потому что сделать выбор между любовью и влюблённостью... проще застрелиться.
Молчание делает очередной виток, скручивается вокруг Чунхона, давит, давит, а эти двое всё молчат.
И Чунхон делает шаг. Маленький, робкий, неуверенный шаг. Останавливается между двумя людьми, которым делает больно, которыми дышит. И кладёт руку на плечо Чонапу. Не смотрит, не смотрит, как начинает проявляться робкая улыбка на губах, которые он так полюбил целовать, не смотрит, как медленно расширяются в неверии глаза Химчана. Он только немного наклоняется, целует Чонапа в щёку: ласково, тепло прижимается губами к прохладной коже. И шепчет "прости".
- Что?.. - Чунхон даже не разбирает, кто из них говорит это.
Он медленно закрывает глаза, поднимая голову к небу, снимает руку с чужого плеча и судорожно выдыхает.
- Я пойду. Я немного это... прогуляюсь, хорошо?
Когда он делает несколько шагов дальше по мосту, его окликает Химчан.
- Кто? Кто, в итоге?
- Ты.
Он не оборачивается и бежит со всех ног.

***

Чунхон не смотрит на Чонапа. В смысле - вообще не смотрит. Он даже упросил Химчана упросить Ёндже постоянно занимать верхнюю койку, хотя Чонап и сам не особо рвётся соседствовать. Выглядит плохо.
Чунхон старается изо всех сил, старается быть нежным, ласковым, послушным, немного капризным - таким, каким его любит Химчан. Чтобы всё наладилось, чтобы лисица хоть перестал думать о том, что было.
И у него получается, по крайней мере, ему так кажется. Он снова засыпает, уютно сложившись вокруг Химчана, снова постоянно находит предлоги остаться наедине, чтобы обнять, поцеловать, подставить шею под поцелуи.
И даже сам начинает верить, что всё хорошо. Что всё, наконец, наладилось, что больше не будет больно. Проходит месяц с того эпизода на мосту, Чунхон втихую радуется, что Чонап, кажется, приходит в себя и даже вспоминает затею со съёмками "компромата" на старших, правда, только с Тэхёном. Но Чунхон всё равно успокаивается, решает, что Химчан был прав, когда говорил, что просто нужно подождать.

- Чунхон-а... - дрожащий шёпот толкается в ухо, обжигает влажным выдохом, и малой жмурится от удовольствия. - Детка, пожалуйста, запрети мне это делать, я сам не могу...
Химчан говорит это, прижимая размякшего младшего к стене в ванной - единственном месте, где можно пообниматься без свидетелей. Химчан, как ошалелый, забыв о любых правилах безопасности, кусает длинную, бледную шею, оставляя следы, которые назавтра точно будут заметны. Чунхон смеётся, сползая по стене чуть вниз, и не запрещает, потому что ему, чёрт подери, весело и интересно.
- Пожалуйста... - уже совсем неадекватно рычит лис, забираясь руками под измятую футболку, оцарапывая горячую кожу, вздрагивая от каждого звука, издаваемого его божеством. - Пожалуйста, умоляю... Детка...
- Я не хочу тебя останавливать... - хихикает младший, сжимая пальцами чужие плечи.
Вдруг раздаётся стук в дверь, Химчан отлетает от Чунхона чуть ли не на метр и вытирает губы тыльной стороной ладони.
- Там есть кто? Эй, лиса, ты там? Уснул, что ли?? - орёт Ёнгук так, словно его жизнь зависит от ответа на этот вопрос, и опять тарабанит в дверь. - Открывай!
- Да здесь я, прекрати ломать мебель! Помыться уже нельзя! - сердится Химчан, и выразительно зыркает на скорчившегося от беззвучного смеха Чунхона, уже сползшего на пол. Тот зажимает рот обеими руками и продолжает дёргаться.
- Двери - это не мебель, - как-то обижено бурчит Гук, - Вылезай давай, я жрать хочу.
- Хочешь жрать - сам приготовь, я тебе не жена, - совсем беззлобно отвечает Химчан и, включив воду в раковине, мочит себе волосы. - Да скоро я, скоро, подожди немного.
Ёнгук удовлетворяется ответом и уходит, громко вопрошая у Ёндже, куда подевался малой, мол, скучно ему одному еды ждать.
- Вот вечно так, - разочарованно вздыхает Химчан, вешая полотенце себе на шею и умываясь, - Никакой личной жизни.
- Ты сам просил тебя остановить.
Чунхон уже успокоился и только улыбается, широко и нагло. Химчан даже поражается, насколько легко тот ко всему относится.
- Давай пулей в комнату и одень что-нибудь с воротом, хорошо?
- Я люблю тебя, лиска.
Чунхон, сволочь такая, чмокает Химчана в ухо и выметается из ванной с диким смехом.


- Прекратите эти тупые шутки! Это просто жестоко, в конце концов! - Зело обиженно скрещивает руки на груди.
- Извини, - не особо искренне говорит Ёнгук и тыкает в бок Ёндже, который всё ещё продолжает что-то беззвучно говорить. - Просто это так забавно...
- Ничего забавного не вижу! Интересно, тебе будет смешно, если тебя подвесить за ноги на огромной высоте? Или чего ты там так боишься...
- Зел, бояться высоты - это нормально! - говорит Ёнгук, свесившись с койки Химчана. - А бояться оглохнуть - просто глупо. Это же практически невозможно!
- Отвалите от него, - бурчит Чонап, - Чего привязались?
Зело благодарно смотрит на Чонапа и, почему-то, начинает настраивать гитару, которую держит в руках.
Резкий свист рассекаемого воздуха. Зело ойкает и роняет гитару. Чонап вздрагивает. Порванная струна серебристым бликом свисает с грифа.
- Что стряслось опять?
Зело с округлившимися от страха глазами прижимает руку к шее.
- Бля... - Тихо выдыхает Ёенгук и подбегает к ребёнку. Сквозь его пальцы течёт кровь.
- Скорую! Скорее, Ёндже, чтоб тебя черти драли!
Через бесконечные сутки он отходит от наркоза. Рану на шее зашили, к нему приходит вся группа. Ёндже снова беззвучно открывает рот с очень серьёзным лицом.
- Отвали! - сердится Зело, но не слышит собственного голоса и замирает.
Тэхён тоже беззвучно что-то говорит и смеётся. Зело снова открывает рот, но не слышит ни звука.
Он вскакивает на постели, зажимает рот обеими руками. По губам Ёндже он читает "Решил прикалываться с ними?"
Нет! Нет, он не шутит! Он мотает головой в панике, жестами показывает, что ничего не слышит. Но парни продолжают улыбаться. Он по-прежнему не слышит ни звука.
Он оглох. На уши начинает давить тишина, которую он не замечал. Всё вокруг сливается в одно невнятное пятно. Он обессилено опадает на подушки. Ледяной холод сковывает сердце.
Он оглох.
Он потерял единственное, чем жил - музыку.
От ужаса в глазах темнеет. Его трясут за плечи, но он почти не чувствует этого.
Через несколько дней он снова начинает слышать, но он не верит в это, он уверен, что придумывает себе голоса и звуки. Он оглох, он в этом не сомневается. Он не может отойти от шока.
Врачи говорят, что повреждённые голосовые связки можно было бы восстановить. Но он сам этого не хочет. Он уже не хочет ничего.
После второй попытки самоубийства его кладут в психиатрическую клинику.

Чунхон открывает глаза в полнейшей темноте. Больше всего он ненавидит сны, которые видит со стороны, сны, в которых происходит что-то непоправимое, и Банг не может ничего поправить , потому что не является Богом. Он старается отдышаться, невольно ощупывая шею. Шея, конечно же, оказывается цела и невредима, хотя всё равно саднит. Он осторожно снимает с себя руку спящего Химчана, выползает из-под одеяла и идёт на кухню. Свет включать не хочется, Чунхон на ощупь открывает холодильник и выпивает целую бутылку минералки залпом. Голова начинает раскалываться, он даже закашливается и садится за стол, подтянув к себе ноги и обняв колени руками. Что-то совсем паршиво от этого сна стало.
Чунхон немного приходит в себя, но от одной мысли о том, чтобы лечь в кровать и, возможно, увидеть ещё один сон, бросает в холод. Нет уж, лучше вот так посидеть. Он погружается в свои мысли, поуютнее устраиваясь на жёстком стуле, и закрывает глаза.
Когда его обнимают со спины, прямо так, с прижатыми к груди коленками, он чуть не вскрикивает. Хочет обернуться, но почти сразу понимает, кто это, и замирает.
- Я так соскучился... - обижено, почти плаксиво бубнит Чонап, утыкаясь лбом в чунхоново плечо. - Мы больше месяца почти не разговариваем.
- Пумка...
Чунхон чувствует, что начинает дрожать мелкой дрожью, разрываясь между желанием оттолкнуть и желанием прижаться посильнее. Чонап молчит, шумно сопит, только лбом трётся.
- Чунхон-а, Чунхон-а, крольча, ты такой дурак... Почему ты ко мне не подходишь?
- Потому что... Потому что... я не знаю, - обессилено и жалко шепчет младший, повесив голову, чуть не касаясь губами обнимающих его рук.
Чонап тихо смеётся и обнимает чуть сильнее.
- Ты неописуемый идиот, крольча. Я давно научился любить тебя просто так, правда. Мы так давно не играли... Давай снова играть? А то у меня, представляешь, весь месяц - ни синяка, ни царапинки. Мебель вся цела, в доме так тихо... Мне не нравится, когда так.
Чунхон забыто жмурится, молчит и медленно, мысленно себя отговаривая, поднимает руки и кладёт их на Чонаповы.
- Я тоже очень соскучился.
Чунхон даже слышит, как Чонап улыбается, совершенно довольный ответом.
- Тогда завтра утром сломаем пару полок?
Чунхону смертельно хочется замотать головой и сказать "нет, я не хочу ничего ломать, лучше поцелуй меня". Но он с собой справляется, справляется, потому что это блажь. Нельзя целоваться с друзьями, нельзя изменять своему парню, нельзя рушить то, что с таким трудом было восстановлено.
Поэтому он просто кивает и улыбается тоже.

@темы: angst, Hurt/comfort, OOC, Romance, B.A.P, HimLo, JongLo