Доктор

[j-rock-gay]

аффтар: PornoGraffity
фэндом: Big Bang
бэта: ---------------
название: Доктор
рейтинг: R (за лексику)
пейринг: G-Top.
жанр: психодел, драма
Дисклаймер: всё правда, всё так и было, сам всё видел. Герои принадлежат мне, БВА-ХА-ХА! рублю кучу бабла на шантаже. да-да-да) шутка.
размещение: с моего величайшего соизволения.
предупреждение: написано на многие стихи Веры Полозковой. Алкогольное опьянение высшей марки. есть ли наркотики - решать вам.
статус: закончено
Размер: 1164 слова

пуля в лоб

Он получает пулю в лоб. В упор.
Пуля маленькая, пулька даже. Кажется, что резиновая, тёплая, медовая, ласковая - ласково раздирает лоб: кожу, тонкую прослойку мышц, кость, мозг дробит в кашу.
Упорная пулька. Как жальце. Как сверлецо.
Он чувствует себя помятой пластиковой бутылкой, катящейся по ночной автостраде, раздавленной колесом пронесшейся мимо "шкоды" или "киа". Ненужной, пустой, простой до смешного.
Он смеётся так громко, что катятся слёзы. Он всегда так делает.
Он, шатаясь от этого смеха, подходит близко, почти вплотную, почти падает на него.
- Доктор, доктор, милый мой доктор, ну выпиши мне рецепт, ну вылечи меня, ты же клятвы давал! Ты же клялся...
Его голос скатывается до сиплого шёпота, он сам сползает на колени, скользя руками по лацканам чужого пиджака, как по лезвиям. Доктор молчит.
- Ну что же ты молчишь, проклятый? Неужели все пилюли извелись у тебя, а, доктор?
Он уже сам не понимает, смеётся он, или плачет.
Он детально ощущает это крохотное сверло в самом центре лба. Оно вертится, продирается дальше, скоро через затылок выйдет, в волосах запутается.
Сейчас он - такой нелюбимый, такой ненужный, такой пустой, что та бутылка на автостраде, что уже нет разницы - смеяться или плакать.
Нелюбимый он всегда. С того самого момента, как увидел эти чёрные брови. Нет, чуть раньше. Как услышал... Почувствовал... Напугался... Он не понимает.
Чёртово сверлецо, с кончик остро заточенного карандаша, зудит, гудит усердно, тоненько, жалостливо. Жалко. Покинуто. Ненужно.
- Доктор, ну хоть микстурку, хоть порошок какой, или укол... Я потерплю, я уже всё стерплю, больно уж жалится. Жалится, слышишь, доктор?
Он чувствует тиски чужих рук на своих плечах, его вздёргивает, поднимает. Он стоит всего секунду, жалкую секунду, и снова падает. Как марионетка, которой отрезали нитки, или как девочка Амели из французского фильма.
Он смеётся так громко, что начинает тошнить. Сверло проникает всё глубже, в самое глубокое "я". "Я" давно проёбано, пропито и прокурено, во имя этих вот прямых, что клинок, бровей. Не дрогнет бровка, даже вверх не поползёт. Нееееет....
- Ах, доктор-доктор, эх ты... Чего ж ты такой немой-то, доктор?! И не мой такой - от чего? Не нравлюсь? Плохой? Ах, доктор, какой же из тебя врачеватель...
Вокруг становится оглушительно тихо, ему закладывает уши и под грудью набухает горький комок. Он пытается хоть сесть, ничего не выходит, он слепо смотрит на идеально отглаженные брюки прямо перед собой. Брюки вдруг сгибаются, сверлецо набирает обороты, становится жарко и смешинка исчезает. Он, большой и так идиотски-любимый, садится на корточки и внимательно заглядывает в лицо. Как учёный, вовсе не доктор. И бровь не шевелится, равнодушная.
- Тебя лечить надо.
- Надо, надо, доктор, милый! Ну вылечи меня! - он протягивает руки, во рту солоно и вязко. - Возьми на ручки хоть.
Он делает жалостное лицо, личико, бровки заламывает больше обычного. Его не берут на ручки, не жалеют и не лечат. Не спасают.
- Ты придурочный. Тебе с препаратами завязывать надо.
Он хмурится, не понимает, ищет в чёрных глазах хоть что-то, что есть шанс понять. Не находит. Сверло во лбу начинает доставать. Вылезло бы уже, и дело с концом.
- Моя нежность к тебе живёт от тебя отдельно.
Сынхён наконец хоть как-то оживает этими чёртовыми бровями, точнее одной, на миллиметр ползущей вверх. Джиёну хочется хихикать, но смешинка оказалась намотанной на мельчайшие бороздки сверелца в черепе.
Сынхён берёт его за плечи, снова ставит на ноги, волочит на воздух. Он волочится послушно, не перечит, не отпирается. От воздуха делается мутно, приходится задержать дыхание, чтобы вся муть осталась внутри. Сынхён сажает его на какую-то скамейку, скамейка влажная от недавнего дождя.
- Что ты от меня хочешь?
- Спасения, доктор. Спасения.
Он немного трезвеет, обретает способность дышать и сидеть с почти прямой спиной, самостоятельно.
- Прекрати ёрничать, я тебя таким совсем не понимаю.
Джиён такой нелюбимый, ненужный, так один, что обжигает щёки узкими полосками. Как от хлыста. И сверло, чёртово сверло, наконец, вылетает из затылка, вырывает несколько волосинок и уходит в никуда. Теперь становится ещё и пусто.
- Почему ты так не хочешь меня спасать?
Сынхён молчит, смотрит чуть мимо пылающих щёк и уж точно - мимо глаз.
Джиён устал быть один.
Драться, бороться, терпеть. Устал. Он вообще воевать не умеет.
Сынхён глухо бурчит "ну прости".
В этот момент из круглой ровной ранки на лбу скатывается тугая капелька крови и течёт ровно по переносице. Только Сынхён её, почему-то, не видит. Не хочет. Не понимает. Хуйня он, а не доктор.
Сверло улетает, а смешинка возвращается на положенное ей место - где-то между сердцем и адекватом.
Джиён смеётся, согнувшись пополам, вся самбука выходит спазмом на бетонный пол террасы.
- Тебе нехорошо?
Вот такие штуки он понимает, понимает, когда всё видно, разжёвано и сблёвано под ноги. Джиён никак не может перестать смеяться.
- Мне не "нехорошо", доктор.
Джиён поднимает мокрое от смеха, тошноты и алкоголя лицо, улыбается широко и немного нервно. Он держит себя на живот.
- Мне не "нехорошо", милый доктор. Мне пиздец.
Сынхён снова хмурится, чёртовы брови сходятся на переносице. Он садится на корочки чуть слева и вздыхает. Даже руку свою огромную ему на колено кладёт.
- Чего ты от меня хочешь?
Джиён поворачивает голову к нему и долго улыбается.
- Спасения. Помощи. Излечения. Микстуры, волшебного отвара, зелья, яда - я не знаю. А, доктор, ты не понимаешь, да? Я совсем один. Погоди, я переведу. На твоём языке моё желание звучит примерно так.
Джиён поудобнее обнимает себя, переставляет ноги, зябко передёргивает плечами. И улыбается, улыбается, нежно, легко и немножечко нездорово. Джиён набирает полную грудь воздуха.
- На твоём языке моё желание звучит примерно как "Люби меня и только меня, люби меня больше всех в мире, потому что иначе - я сорвусь. Я умру. Я не выдержу". Потому что я люблю тебя, за каким-то хреном, больше всех в этом мире.
Джиён отнимает руку от живота и трогает лоб. Как есть - ровная, круглая, кровоточит. А этот - так и так не видит. Не замечает. Не хочет.
Сынхён хмурится всё больше, мучительно думает, переваривает, пытается осознать. Потом начинает говорить, медленно, взвешивая каждый звук.
- Ты хочешь, чтобы я любил тебя.... как девочку?
- Да хоть так. - Джиён весело кивает и думает, что скоро всё это закончится, этот придурочный разговор, и можно будет закурить, опрокинуть ещё пару бокалов с кофейными зёрнами, и, как кошка, пойти подыхать. Одному. Жил один, подох один. Всё честно.
- Кино, свидания, шоколадки, смски, - Сынхён загибает пальцы. - поцелуи, спать вместе... Так?
- И спать вместе - непременно. Я тощий, но очень тёплый.
- Это же извращенство. - беспомощно говорит Сынхён, словно спрашивает.
Джиён сопливо шмыгает носом и кивает.
- Это же... неправильно.
- Хуйня ты, а не доктор.
Джиён неожиданно легко спрыгивает со скамейки, потягивается и идёт обратно, выполнять план про сигареты и самбуку. Напиться бы так, чтобы всё забыть.
Почти у самых дверей в клуб, где жарко, шумно и темно, Джиёна хватают за руку, дёргают назад. Он упал бы, если бы не врезался в широкую грудь за своей спиной.
- Неправда.
- Отпусти.
- Неправда! - Сынхён говорит неожиданно детско, обиженно даже. - Я не хуйня, я сумею. попробую. У тебя кровь на затылке, ты знаешь?
Джиён распахивает глаза и обмирает. Но не падает - Сынхён его держит.
OWARI