Outro

[j-rock-gay]

аффтар: PornoGraffity
фэндом: B.A.P
бэта: ---------------
название:
пейринг: BangZelo
рейтинг: R
жанр: AU, drama
Дисклаймер: всё правда, всё так и было, сам всё видел. Герои принадлежат мне, БВА-ХА-ХА! рублю кучу бабла на шантаже. да-да-да) шутка.
размещение: с моего величайшего соизволения.
предупреждение: написано как продолжение ещё не написанной, не придуманной толком истории, во всём винить моего штатного Банги, с которым всё и случится у нас.
попытка написать драму и кровавый ангст. статус: слито, я уверен) в тексте использован фрагмент песни Антона Зацепина, да простит меня бог к-попа.
статус: закончено
Размер: 2828 слов)

- Представьтесь.
- Чхве Чунхон.
- Вы знаете этого человека?
Судья почти неприязненно кивает в сторону скамьи подсудимых и ждёт. Судья на сто процентов уверен в положительном ответе, это простая формальность. Чунхону больше всего на свете хочется оказаться сейчас где угодно, хоть снова в той заброшенной психлечебнице, где угодно - лишь бы не тут. И голову поворачивать страшно. Но он поворачивает, даже пристально вглядывается в глаза ссутулившемуся на жёсткой скамье человеку: в уставшие, тенью агрессии глаза.
- Нет.
- Это правда, что... Что? Вы уверены? - судья выглядит сбитым с толку и даже разочарованным. - Присмотритесь внимательней.
Чунхон смотрит ещё раз, только в этот раз не в глаза, а куда-то чуть мимо. Он со всей силы сжимает кулаки - старается держать себя в руках, не дать волю дрожи, сотрясающей изнутри.
- Я уверен. Я не знаю этого человека.
В зале суда, в котором находится только Чунхон, судья, адвокаты, свидетель обвинения и сам обвиняемый - заседание проводится в закрытом режиме - раздаётся тихий изумлённый гомон, давящий на уши. Чунхон буквально кожей чувствует, как на него смотрит Ёнгук. Смотрит во все глаза и пытается понять.
- Вы отказываетесь от своих показаний? - с плохо скрываемым удивлением спрашивает судья.
- Нет. Меня действительно... - чтобы продолжать, Чунхону приходится сделать глубокий вдох и на секунду зажмуриться, - Меня действительно похитили, держали взаперти связанным в ужасных условиях. Меня действительно били, почти не кормили и... и... - сказать это кажется невозможным, горячий стыд, вперемежку с прошлым страхом, с воспоминаниями о том ужасном месте, вваливается в живот, почти валит с ног. Но он снова берёт себя в руки, старается быть сильным мальчиком, и продолжает, хотя голос звенит от напряжения, - и пытались изнасиловать. Но это был не этот человек. Меня похитил кто-то другой.
Чунхон рад, что сейчас он не сидит рядом со своим адвокатом, прекрасным адвокатом, за услуги которого его компания отвалила приличную сумму, потому что тот не имеет возможности сказать ему что либо.
- Чхве-шши, Банг Ёнгук Вам угрожал? Запугивал? Принуждал соврать на суде? Но Вам нечего бояться - все улики против него, ему никак не избежать наказания, так что...
- Да вы в своём уме?! - срывается Чунхон и смотрит на судью во все глаза, - Я же говорю: это не он! Вам просто нужно засадить этого парня?! Почему вы не ищете виновного? Того, кто сделал со мной все те ужасные вещи! Этого я вижу впервые в жизни, и он совсем не похож на моего похитителя!
Его адвокат хлопает ладонью по столу, злится, тихо ругается. Судья устало потирает виски, адвокат Банга победоносно улыбается. Сам Банг смотрит на Чунхона в упор, он явно хочет начать орать, хочет подорваться и схватить малого за грудки, хочет... Но молчит.
- Чхве Чунхон. Вам известно об уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний?
- Да, мне известно.
- Этого человека поймали в том здании, где Вас удерживали. Этот человек сам сказал...
- Мне говорили, что он страдает психическими расстройствами, - зло бурчит Чунхон, - так как вы можете принимать всерьёз его слова? Я повторяю: меня похитил не этот человек.
У Чунхона кружится голова, всё ещё саднят запястья от стягивающих их верёвок, болит тщательно замазанный синяк на скуле. Ему хочется убежать из этого места, хочется банально расплакаться. Всё это слишком тяжело для пятнадцатилетнего подростка, слишком тяжело в принципе.
- Заседание по рассмотрению дела о похищении Чхве Чунхона переносится на двадцать седьмое сентября. - судья дважды стучит молотком и смотрит на Чунхона подозрительно.
Он выходит из зала, не слушая орущего адвоката, отмахиваясь от нападок менеджера, выходит быстро, чтобы не встретиться взглядом с Ёнгуком.

- Чунхон, ты сошёл с ума! - вечером менеджер, всё же, дорывается до него, говорит быстро , кажется, действительно паникует. - Какого чёрта?! Это же он, этот больной урод! Это же он похитил тебя! Какого чёрта ты его защищаешь? - менеджер хватает своего подопечного за руку, дёргает на себя, и пытается заглянуть в глаза, - Он что-то тебе сказал? Он тебе правда угрожал? Но он же не сможет ничего, когда его поса...
- Это был не он. - металлическим голосом чеканит Чунхон и вырывает руку из цепких пальцев. - Пусть твои хвалёные полицейские ищут настоящего виновного.
- Чунхон-а...
- Я устал. Завтра нужно идти на репетицию, я итак много пропустил, а у меня болит голова. Я устал, понимаешь?
- Какого чёрта ты строишь из себя капризную звезду?!
- Я и есть капризная звезда.
Чунхон заходит в свою комнату и оглушительно хлопает дверью. Он совершенно не знает, как это всё пережить.

~~~

C Ёнгука снимают наручники и тяжёлая дверь одиночки противно клацает массивным замком.
- Это почти победа. - радостно воркует его адвокат, заглядывая в зарешёченное смотровое окошко, - Что ты сделал с этим пацаном, что он пошёл на попятную? В любом случае - ты молодец. Мы хорошо поработаем, и через недельку тебя выпустят. Если, конечно, ты всё сделаешь правильно, не наговоришь лишнего и пройдёшь психэкспертизу.
- Иди к чёрту... - тихо рычит Ёнгук и со всей силы бьёт кулаком в дверь. - Иди к чёрту или просто заткнись!
Адвокат отшатывается от двери и ругается.
- Вот так больше не делай. По крайней мере - при свидетелях, если ты, конечно, хочешь выиграть дело.
Адвокат уходит и Ёнгук устало падает на жёсткую койку. Он зажимает голову руками и всё пытается понять. Почему? Почему? Почему этот непостижимый ребёнок отказался от показаний? Как ему вообще в голову пришло пытаться спасти человека, который...
~Flashback~
Чунхон, его Чунхон, тощий и бледный, уставший и всё ещё немного нервный, кладёт голову ему на колени и улыбается. Улыбается тепло и с каким-то, почти христианским, прощением. Поднимает руку с лиловой полосой через запястие, почти осторожно касается его щеки прохладными пальцами и закашливается.
- Я простудился, кажется. Это не очень хорошо, потому что я могу потерять голос...
Ёнгук неожиданно чувствует прилив агрессии, скидывает голову Чунхона со своих коленей, сталкивает его на пол. Чунхон, кажется, уже почти не пугается, только тихо болезненно шипит, ударившись ушибленным пару дней назад плечом. Ёнгук медленно садится перед ним на корточки, сжимает мягкие чёрные волосы в кулаке и зло щурится.
- Моя певичка всё ещё думает о славе и известности?
- Нет, что ты... Нет...
- А мне кажется, да. Ты - мой, ясно? Мой и только мой.
Ёнгук злится, бесится, ему страшно хочется вмазать с кулака по этой виноватой и теперь уже совершенно открыто напуганной мордочке, кричать и бить Чунхона затылком в пол, чтобы затих наконец.
- Ясно. Мне ясно, Ёнгук, слышишь? Прости, я правда не хотел тебя разозлить...
На широко открытые глаза ребёнка наворачиваются слёзы, он смотрит покорно и умоляюще, и даже не пытается высвободиться.
- Прости пожалуйста...
- Не смей. Никогда не смей даже думать о том, что я оставлю тебя, понял?!
- Я понял.
Голос у Чунхона тихий, шершавый и плаксивый. Он втягивает воздух сквозь зубы, но не отводит взгляда.
И злость в Ёнгуке моментально исчезает, даже быстрее, чем появилась. Он медленно разжимает пальцы, опускается на колени и прижимает к себе малого, гладит по волосам, шепчет сбито.
- Прости.. Прости, я не хотел сделать тебе больно.. Просто я боюсь тебя потерять.. Понимаешь? Понимаешь, я не хочу делить тебя с миллионами, ни с кем не хочу...
Чунхон всхлипывает - теперь можно себе это позволить - прижимается к горячей груди и только кивает.
~*~
Ёнгук сдавленно воет и переворачивается на живот. Нет, он не чувствует за собой вины: получал ребёнок за дело, за ошибки, за лишние, необдуманные слова. Но он не может понять, не в силах. Мысль о том, что Чунхон мог влюбиться на самом деле - кажется идиотской и вызывает только кривую усмешку. В глубине души в нём всегда оставался трезвый, адекватный и мудрый Ёнгук, который всегда знал: любить его не будут. Тем более - после всего ада, который он устроил ребёнку. Так почему?! Почему сегодня на суде он не обвинил его? Подставил сам себя, обрёл себе кучу проблем... Нет, это невозможно понять.
Серый, отвратительный рассвет процарапывается между прутьев решётки на небольшом окне, Ёнгук совсем не шевелится и смотрит в потолок.
Хочется обнять. Хочется потрогать его волосы, потрогать улыбку, почувствовать запах. Хочется до дрожи, до очередного приступа злости. Ёнгук только обессилено вздыхает и медленно моргает. Хочется, чтобы всё было иначе. Чтобы всё было не так, чтобы на бледной коже не было синяков, чтобы не было этой злости, чтобы не было сырого, промозглого помещения. Чтобы всё сложилось, как у людей.
Ёнгук жмурится до цветных пятнен под веками и думает, что отдал бы всё, всё, что у него когда либо было и будет, за жалких пару желаний. Чтобы понять, где всё началось, предотвратить своё стремительное падение, спасти себя. Чтобы отменить всё, что он сделал ребёнку, который имел неосторожность влюбить его в себя. Под утро, после бессонной ночи, после десятков бессонных ночей, он чувствует себя почти "нормальным". "Нормальным" и до ужаса одиноким.
- Как ты там?...

~~~

Чунхон смотрит в окно, за которым противно сереет осеннее небо. Вставать нужно через пару бесконечных часов, начать улыбаться, мило хлопать глазами и повторять, повторять глупые слова в микрофон. Пристрелить бы парня, который пишет такие идиотские, банальные, почти пошлые тексты.
Чунхону очень хочется вылезти из самого себя, отойти подальше, брезгливо зажав нос. Отвернуться от себя, не знать себя.
Ему больно, до сих пор саднят коленки, разбитые о шершавый бетонный пол, пульсирует в затылке, куда пришёлся первый, такой неожиданный удар, ноют запястья, всё ещё помнящие, как стягивали и давили верёвки, как немели кисти рук. Он до сих пор, в мельчайших деталях, помнит, как пахнет собственная кровь, размазанная по сырому полу, как горит коже после удара, какие у Банга были страшные глаза. Помнит, как леденел, замирал, чуть не терял сознание от дикого, животного ужаса. Помнит, как пришло гадкое, обессиленное, трусливое смирение.
Он помнит всё это, помнит, как в висках пульсировало слово "ненавижу", перекрывая даже звук собственного пульса. И, с особым отвращением, вспоминает, как начинал... нет, не скучать – тосковать. Всякий раз, когда Ёнгук уходил, оставляя его совершенно одного. Сначала тоненько, едва заметно, ещё оставляя себе возможность оправдать это стрессом и шоком. Потом ярче, яснее, сильнее - в итоге до слёз. И как вдруг захотелось стать послушным, хорошим, любимым мальчиком, чтобы этот ужасный человек оставался им довольным, гладил по волосам, скупо целовал руки, шептал, что никогда никому не отдаст.
За это чувство Чунхон ненавидит себя сильнее, чем самого Ёнгука.
Теперь он лежит и злится, злится почти по-взрослому, очень искренне. Злится на то, что всё так вышло. Что его карьера, едва начинающаяся, чуть не полетела ко всем чертям, что его родители поседели за эти девять дней, что он сам едва остался живым, что ему было больно, страшно, холодно и одиноко. Больше всего - за то, что одиночество теперь только возросло.
Потому что Банг Ёнгук нарушил все свои лихорадочные клятвы и оставил его. Почему? Почему всё так вышло? Этого он не в силах понять. За что ему, пятнадцатилетнему, всё это.
Чунхон вскакивает, как ошпаренный, хватает блокнот и карандаш. Строчек всего 3, никакой художественной ценности они не несут, но выписать их необходимо. Облечь в слова то, что сейчас является первоценным, самым важным.
"Мне бы найти пару слов, пару желаний
Загадать и понять - где я совершил ошибку.
Мне не всё равно, как теперь ты там".
- Мне не всё равно... Как теперь ты там...
Зело оседает на пол, сворачивается комком, прижимая к животу блокнот, и тихо воет. И всё повторяет, повторяет эти глупые строчки.
На репетицию он не идёт, благо причина пока ещё действенна. Он проваливается в болезненный сон и спит почти сутки.


Тюремный коридор напоминает только кадры из военных фильмов, или фильмов ужасов. Тёмно-зелёные, обшарпанные стены, знакомый до спазмов запах плесени, гулкое эхо от шагов.
На эту встречу он идёт без адвоката и менеджера - ему надо поговорить один на один. Или, хотя бы, просто посмотреть, не скрываясь, ничего из себя не изображая.
Ёнгук уже сидит за металлическим столом, в тюремном комбинезоне, с скованными за спиной руками. Жалкий, уставший, лохматый, безумный.
Нужный.
Чунхон медлит в дверях, кусает губы, сжимает кулаки в карманах широких штанов. сейчас ему, почему-то, становится жутко неуютно в этих дорогих, идеально чистых, аккуратных шмотках. Пацанских. Он боится, что Банг снова разозлится. На свидание отведено десять минут, Чунхон три раза медленно вдыхает и выдыхает, и медленно подходит к столу.
- Как ты?
Ёнгук резко поднимает голову и смотрит на Чунхона так, словно увидел приведение.
- Зачем? Какого чёрта? Почему?
- Я... Я не знаю.
В нос неожиданно больно бьют слёзы, становится страшно жалко самого себя. Чунхон резко отодвигает стул, морщится от звука скрежечащего о пол металла и садится. В крохотной комнате стоят двое равнодушных полицейских, их присутствие страшно давит.
- Как ты смел?
- Прости. - глухо басит Ёнгук, поджимая сухие, чуть потресканные губы, - Прости.
- Ты знаешь... Я тебя правда ненавижу.
- Тогда какого чёрта ты, малой, развёл этот спектакль на суде?
Чунхон молчит, шмыгает носом, кусает покрасневшие губы. Ему страшно обидно, что Ёнгук так холоден, даже немного раздражён.
- Мне было больно. У меня до сих пор болит вот тут, - он указывает на свою щёку, - и синяки с рук не сходят. И тошнит по вечерам, потому что голова кружится. Я до сих пор простужен, у меня разодраны обе коленки и плечо - я даже не могу показаться стилистам! - Чунхон жалуется, обвиняет, чуть ли не замахивается для пощёчины. Ударить очень хочется. - Я тебя ненавижу, ясно?
Ёнгук как-то странно кривится, как будто у него болит живот, щурится, когда смотрит на Чунхона.
- Маленький...
- Чего это ты вспомнил, что я "маленький"? Тогда как-то не вспоминал.
- Чунхон-а...
- Да?...
Вся злость и обида моментально пропадают, от одного звука этого тихого, хриплого голоса, произносящего его имя. Остаётся только щемящая пустота и какая-то особенная, смертная почти тоска.
- Прости меня. - тихо, неразборчиво говорит Ёнгук и всё смотрит, смотрит. - Прости.
- У меня такое чувство, что мне девяносто пять лет. Я читал в школе какую-то книжку про войну, там одноногий капитан рассказывал, как было страшно и пусто, как чувствовалось, что жизнь этой войной перекалечена. - так же тихо, глядя в сторону, говорит Чунхон и сжимает кулаки, положив руки на стол. - Что он чувствовал это до самой смерти. И я буду чувствовать, тоже до смерти, буду чувствовать, что ничего исправить уже нельзя. Понимаешь?
Ёнгук дёргается вперёд, но сцепленные за спинкой стула руки не дают нормально двигаться. Он зло щурится, но тут же обессилено замирает, опустив голову.
- Мне очень хочется тебя потрогать. Хоть немного. Хочется тебя обнять, вот он ты, рядом совсем. А нельзя.
Чунхон смотрит на взлохмаченную макушку, закусывает губу, чтобы не заплакать. Или чтобы оправдать слёзы: прикусил губу, стало больно, вот и потекли. Судорожно вдыхает пыльный воздух и протягивает руку. Прикоснуться страшно, словно что-то страшное может произойти, словно Банг его укусит. Но чуть подрагивающая рука, всё же, ложится на не мытые несколько дней волосы и пальцы нежно сжимаются. Чунхон смотрит на свою руку и криво улыбается: выглядит, как отпущение грехов.
- Спроси, за что я тебя ненавижу.
Ёнгук сдавленно сопит, шмыгает носом, мелко мотает головой, прежде чем поднять её. Чунхон не убирает руку, только спускает её на висок.
- За что ты ненавидишь меня больше всего?
- За то, что ты лжец. Трепло. Пустозвон. Обманщик. За то, что ты, вопреки своим клятвам, которые ты подтверждал такими хорошими пощёчинами, оставил меня. Отдал. Отпустил. - Чунхон вздыхает почти спокойно и склоняет голову на бок. - За то, что я теперь не твой и могу принадлежать миллионам.
Чунхон прекрасно понимает, что Ёнгук не полезет драться, когда рядом двое внушительных охранников, поэтому говорит всё это спокойно, отыгрывается, мстит хоть как-то. Но Ёнгук не злится, только смотрит на него как-то забито и умоляюще.
- Ты свободен. Тебе хорошо на свободе, птица?
- Душит. Душит меня эта свобода.
- Время свидания истекло. - противно гундосит один из охранников и подходит к заключённому.
- Ты должен быть со мной. Моим. - почти спокойно, почти приказывает Чунхон, встаёт и больше не смотрит на свою личную войну.

~~~

- Повторное слушанье по делу о похищении человека считать открытым. - чеканит судья и смотрит на Чунхона очень строго.
Ёнгук сидит в нескольких метрах, всё такой же уставший и больной, но, кажется, на что-то надеющийся. Адвокат Чунхона строго поджимает губы, адвокат Ёнгука - ухмыляется.
- Повторяю вопрос. Вы знаете этого человека?
Чунхон поворачивается всем корпусом, моментально ловит взгляд тёмных, почти тёплых глаз и едва заметно кивает тому, который сломал ему жизнь. Тому, в которого имел неосторожность влюбиться, не смотря ни на что.
- Да.
Судья едва заметно вскидывает бровь. Больше ни на кого Чунхон не смотрит.
- Чхве-шши, скажите, этот ли человек удерживал Вас в течении девяти дней в здании заброшенной психиатрической клиники?
Чунхон выпрямляет спину, сглатывает слёзы, переводит дыхание.
- Да.
Чунхон не знает, не чувствует, что сейчас происходит с Ёнгуком. И не хочет этого знать.
- Вы подтверждаете свои обвинения?
Чунхон чётко выговаривает "да" в третий раз и мысленно воет. Он не слышит ничего, что происходит в зале суда, всех этих страшных, официальных слов, он только старается не смотреть на Ёнгука.
Единственное, что он запоминает, это "прости меня, маленький, я буду с тобой", как последние слова осуждённого, и "пятнадцать лет", как итог приговора.
Пятнадцать лет.

Первое письмо Чунхон пишет через полтора месяца, выцепив свободных пять минут между съёмками. Он пишет "мне будет тридцать, когда ты вернёшься", и больше ничего. Только подрисовывает смешную рожицу, показывающую язык. Пусть Ёнгук сам решает, что это значит: что его ждут, или нет. Потому что сам Чунхон понять этого не может.

OWARI