uncovered vein

[j-rock-gay]

аффтар: PornoGraffity
фэндом: B.A.P
бэта: ---------------
название: uncovered vein
пейринг: BangZelo
рейтинг: R
жанр: drama
Дисклаймер: всё правда, всё так и было, сам всё видел. Герои принадлежат мне, БВА-ХА-ХА! рублю кучу бабла на шантаже. да-да-да) шутка.
размещение: с моего величайшего соизволения.
предупреждение: так Зело у нас человек или робот? #3 !попытка суицида! использован кусочек текста песни Земфиры.
статус: закончено
Размер: 1552 слова

Чунхон плаксиво шмыгает носом и садится на край ванной. Защёлка надёжно защищает помещение от вторжений, Чунхон включает горячую воду и суёт запястье левой руки под тугую сильную струю. Он хорошо подготовился: острое, новенькое лезвие, аккуратно вынутое из стащенной у кого-то из хёнов бритвы, лежит на краю раковины и призывно отражает яркий свет лампочки. Он читал в интернете, как это нужно делать: нажимая, чтобы лезвие глубже вошло, никак не поперёк, а только вдоль предплечья. Как, интересно, можно медленно вспороть себе руку, когда так боишься боли?
- Здравствуй, мама... Плохие новости: герой погибнет... в начале повести...
Чунхон поёт плохо, фальшивит в каждой тихой ноте, потому что слёзы почти больно чешутся в носу и горле. Эту песню он слышал всего один раз, где-то на улице, несколько лет назад. Но строчки эти влепились в сознание и поселились там навечно. Тогда он ещё не знал, чем они для него обернутся, не представлял, что станут последними словами, которые он будет повторять и повторять, как заевшая пластинка на патефоне, повторять, пока не перестанет быть.
Вода обжигает кожу, покрасневшую уродливым пятном на почти белом фоне. Венки на тонком запястье хорошо видны, такие серо-фиолетовые змейки. Чунхон в последний раз позволяет задать себе вопрос, стоит ли.
Стоит. Нужно. Необходимо. Потому что иначе - никак. Лезвие и горячая вода - единственный способ найти ответ на мучающий, не дающий дышать вопрос.
Дышать.
В принципе, сам факт дыхания - уже и есть ответ, чёткий ответ, именно тот, который необходим. Но кто их знает, этих учёных с B124AP224, чего они там намудрить могли с технологиями... Сам он уже ничего не помнит. Или никогда не знал.
Чунхон резким движением ерошит себе волосы, разбрызгивая воду и даже расстраивается, потому что Химчан непременно рассердится на то, что малой опять напачкал. То, что Химчан, да и все остальные, могут расстроиться из-за того, что он собирается сделать - он как-то не думает.

- Я не буду смотреть, я не хочу, я крови боюсь! - ноет Чунхон и жмурится, отвернувшись, вытянув руку с порезанным пальцем как можно дальше.
- Какой ты глупый, - низко смеётся Ёнгук, мягко хватая малого за запястье и рассматривая набухающую красную капельку, - У роботов же нет крови. Это просто машинное масло красное.
Чунхон боязливо открывает один глаз, потом медленно поворачивает голову, но на покалеченную конечность всё равно не смотрит.
- Правда?
- Конечно, правда, глупый Зело. Когда я тебя обманывал?
"Когда обещал, что фильм не страшный, чтобы я с тобой посидел", - думает Чунхон, - "Когда обещал, что никто не будет смеяться над моими кудряшками, когда слопал все мои помидорки и обещал купить ещё, но забыл". Но обижаться совсем не хочется, конечно, не хочется - это же Ёнгук, и он не обманывает специально. Сейчас-то дело серьёзное, так что можно и поверить. Поэтому Чунхон открывает оба глаза и заставляет себя посмотреть на каплю красного машинного масла.
- И совсем тебе не больно, да? Просто ты насмотрелся на глупых людей, которым больно от любой ерунды, вот и напридумывал себе. Так ведь?
Ингода Ёнгук умудряется быть просто потрясающе ласковым, добрым и заботливым. Зело послушно кивает и улыбается. Хотя на палец смотреть всё равно противно.

У роботов нет крови, соответственно, они не перестают существовать от её потери. А если вспороть себе ручной канал и позволить красному маслу вытечь немного - так это не проблема, он ведь хитро устроен, наверняка в черепной коробке есть какая-то специальная программа, которая непременно устранит течь, чтобы не допустить ущерба для всего механизма в целом.
А если он, всё же, человек?...
- Малой, ты там? - басит Ёнгук и стучит в дверь.
Чунхон хватает лезвие с края раковины и прячет его за спиной. Вот чёрт, ну принесло же посреди ночи!
- Да.
- Чего не спишь? У тебя всё хорошо?
- Да, хён. - голос дрожит, и он бьёт по тугой струе воды, чтобы шумом заглушить свои интонации.
Ёнгук, кажется, удовлетворяется этим ответом и уходит.
Всё, ждать больше нет смысла. Сомневаться - тоже. Чунхон удобнее сжимает лезвие за самый краешек, кладёт левую руку себе на колено и примеряет острый конец к руке чуть выше запястья. Даже от лёгкого нажима белая кожа послушно лопается, горит так, словно само лезвие накалено, вспухают крохотные бусинки этой красной жидкости. Чунхону больно, но он терпит, закусив губу и ведёт лезвие вверх. Он очень хорошо слышит, как кожа, с тихим треском, рвётся под остро заточенным металлом, как звенит в ушах, до головокружения, от одного осознания боли, не то, чтобы от её ощущения. К горлу подкатывает тошнота, и вдавить лезвие сильнее никак не выходит.
- Дурацкий, - зло говорит Чунхон и ведёт лезвием вверх резко, - бесполезный, - поцарапана, по-прежнему, только кожа, но кровь (или, всё же, масло?) уже стекает тонкой струйкой, - жалкий, - голос становится злее и звонче, рука дёргается и лезвие впечатывается в руку рядом с уже припухающей царапиной, - трусливый ребёнок!
От злых, бессильных слёз всё расплывается, холодная, вдруг подступившая ярость охлаждает лоб. Он не может, не выходит, он трусит. Роботы трусят? Роботы никогда, никогда, никогда не испытывают страха. И боли - тоже. Поэтому Зело, именно Зело, а никакой не Чунхон, рез десять подряд чиркает по раскрасневшемуся, перемазанному красным предплечью, кусает губы, но не издаёт больше ни звука.
- Эй, малой! Малой, открывай!
Зело вздрагивает, лезвие с тоненьким звоном падает на кафельный пол. Ёнгук стучит в дверь, стучит громко, кажется даже ногами, просит открыть дверь.
Щёки обжигает паникой: не открыть нельзя, но открывать - тоже.
- У меня всё хорошо, всё хорошо, правда, хён, иди спать. - тараторит Чунхон и старается намотать на руку полотенце.
- Какое "хорошо", ты озверел?! Ты плачешь там? Я же слышал, что ты на себя сердишься! Открывай, а то я сам открою!
- Всё хорошо, всё хорошо! - нога в белом с цветными кружочками носке скользит по полу, пытаясь стереть несколько капель крови, полотенце спадает с руки, мажет по белой раковине, оставляя красные следы. Поцарапал-то всего ничего, а выглядит... - Всё хорошо у меня.
Дверь сотрясается от ударов, Чунхон слышит голоса других ребят, слышит, как хён рычит им, чтобы проваливали, и защёлка, наконец, отваливается, не выдержав напора. Чунхон замирает, как был: весь перемазанный, с виноватым лицом, зажимающий предплечье.
Нет, он, всё же, человек. Потому что боится. Потому что никогда так не боялся, как сейчас: когда смотрит в почти ничего не выражающие, почти спокойные, но стремительно расширяющиеся глаза. Ёнгук медленно опускает глаза, осматривает экспозицию, чуть задерживаясь на полотенце.
- У тебя всё хорошо? - холодно, почти зло чеканит он.
Чунхон только жмурится, опускает голову и закусывает губу.
- У меня всё хорошо.
- Точно?
- Точно, хён. - рука начинает болеть. Вся, от костей до подранной кожи, от плеча до кончиков пальцев.
- Хорошо, тогда я пойду спать, да? - совсем чуточку громче, живее спрашивает Банг, - А ты тут приберись, а то Химчан утром будет сердиться на беспорядок, да?
Чунхон только шмыгает носом и кивает. Ёнгук молчит. Очень громко, громче любых воплей молчит. А потом просто делает один шаг, хватает ребёнка за здоровую руку и дёргает на себя. Чунхон влепляется виском в ещё тёплую со сна, мягкую ткань майки на горячей груди и замирает. Ёнгук молчит очень долго.
- Почему?
- Потому что хотел проверить...
Ёнгук прекрасно понимает, что именно это бестолковое создание пыталось проверить таким радикальным способом. И чуть не воет, понимая, чьи слова зародили эту безумную идею в светлую во всех смыслах голову. Он прижимает к себе эту самую голову.
- Это не важно же. Мой. Бестолковый ребёнок, ты хоть понимаешь, что ты чуть не натворил?...
Чунхон не понимает.
- Химчан будет орать. На меня. И все будут орать..
- Прости..
- .. и будут правы. - Ёнгук отстраняет от себя ребёнка, но не смотрит в лицо, знает, что тот напугается ещё больше. - Сильно поцарапался?
Чунхон отрицательно мотает головой, стаскивает уже чуть прилипшее полотенце и, поморщившись, показывает.
- Ёп твою мать... - он, конечно, понимает, что ничего серьёзного, но выглядит это просто ужасно. - Сейчас будет очень сильно щипать.
Это он говорит уже из ванной, когда достаёт аптечку. Садится на пол, открывает коробку с лекарствами и кивает всё ещё стоящему Чунхону, чтобы сел напротив.
Чунхон молчит, терпит, когда прозрачная жидкость больно пенится на свежих ранках, когда шершавая ватка соскребает эту грязно бурую пену; молчит, когда чистое, влажное полотенце холодит щёки, здоровую руку, очищая; молчит, когда две полоски пластыря сковывают предплечье, прикрепляя марлевую подушку к коже. Молчит.
Когда Ёнгук, так же молчащий, приводит в порядок ванную, брезгливо швыряет лезвие в мусорку, прячет испачканное полотенце в глубину стиральной машины - Чунхон тяжело приваливается к дверному косяку и вдруг понимает, как устал. Смертельно почти.
Значит, всё же, человек?
Ёнгук доделывает свои дела, мягко выталкивает ребёнка из ванной и, наконец, заглядывает в глаза. Кисло улыбается и вдруг резко, сильно, со всего размаху бьёт его по щеке.
- Марш спать.
Чунхон прижимает ладонь к моментально покрасневшей щеке, но не перечит. Забирается на свою койку, сворачивается в комок под одеялом и просто смотрит в отсутствующую точку в чёрном пространстве. В комнате явно никто не спит, и это очень давит. Через пару минут слышатся шаги и тяжёлый вздох старшего.
- Всем спать. Всё хорошо. Уже.
Через ещё один вздох скрипит кровать и Чунхон чувствует, как его обнимают, прямо через одеяло.
- Больше никогда не смей так меня пугать. И никогда не смей даже пытаться испортить то, что принадлежит мне. Это понятно?
Не смотря на грубость слов, голос звучит спокойно и почти тепло.
- Понятно, хён. Прости, я больше не буду.
Рука чешется и болит под бинтами, от близости чужого тела жарко и сердце тяжело бухает в груди.
Значит, человек.


OWARI