Небо В Алмазах

[j-rock-gay]

аффтар: PornoGraffity
фэндом: B.A.P
бэта: нет. вообще.
название: Небо В Алмазах
пейринг: BangChan (односторонний), BangZelo
рейтинг: R (за мат)
жанр: romance, drama, hurt\сomfort
Дисклаймер: всё правда, всё так и было, сам всё видел. Герои принадлежат мне, БВА-ХА-ХА! рублю кучу бабла на шантаже. да-да-да) шутка.
размещение: с моего величайшего соизволения.
предупреждение: Химчан - мой личный Пьерро, я не могу изменить то, что в моей голове ему больно. я искренне прошу у него прощения за это. это только моя фантазия. в тексте использованы 2 строчки из стихотворений неизвестных мне авторов.
статус: закончено

"Это когда его видишь с девочкой, а потом много пьешь и просыпаешься не один"
(с)

Химчан улыбается, улыбается до ушей, широко и весело, с искринками в тёмных глазах. Смеётся, заливисто и так искренне, что сводит рёбра - только его шуткам. Всем его шуткам. Шутки у него, как правило, идиотские, мужланские и не смешные совсем. Но он, Химчан, всегда смеётся.
Когда-то давно ему сказали, что это первый признак влюблённости - когда искренне веселишься от любых шуток. Да он и не спорит, с самого начала не спорил: влюблён, влюблён горячечно, огромно и преданно, как собака. Лисы же - те же псы, не так ли?
Ёнгук всегда сыто выдыхает, когда слышит химчанов смех, словно находит подтверждение тому, что он крут, популярен, остроумен, просто хорош, в конце концов. Именно поэтому он всегда таскает Химчана с собой в клубы, на тусовки, которые последний терпеть не может. Правда, конечно, в тайне.
Когда они уходят на очередную тусовку в очередной клуб, которые для Химчана все одинаковы в своей накуренности, духотище, стайках полуголых девиц и грохочущей "музыке", Ёнгук всегда оставляет малому указания вести себя хорошо, двери никому не открывать, делать уроки и вообще быть послушным мальчиком. Чунхон всегда кивает покорно, потом Ёнгук что-то шепчет ему на ухо и малой расплывается в широкой улыбке: Ёнгук либо разрешил поиграть в свою приставку, либо послушать свои диски, либо посидеть в компьюторе. Химчан улыбается, он любит Чунхона, как младшего братишку, радуется, что родители позволили ему перебраться в большой город и жить с ними. От Чунхона появляется ощущение семьи.
Если бы не такое дикое желание быть рядом с Ёнгуком, Химчан бы с удовольствием оставался дома: делал бы уют, смотрел свои любимые чёрно-белые фильмы с Чунхоном, ждал бы Ёнгука, потому что ждать это тоже.. приятно. Это тоже некая дань своему чувству, некое доказательство того, что оно нужно. Кому? - об этом Химчан предпочитает не думать.
Если бы не дикое желание быть с Ёнгуком как можно больше, Химчан не видел бы всех этих тёлок, бесконечных тёлок, которые вертятся вокруг этого красивого, мужественного, да и чего скрывать - до одури сексуального придурка. Не видел бы, как эти девочки ластятся к нему, хихикают его шуткам, так же как сам Химчан, только до рези в глазах фальшиво. Но Гук этого не замечает, плевать ему - лишь бы восхищались. Лишь бы быть всем из себя таким крутым рэпером, желанным мужиком и популярным парнем.
Каждый раз, когда Ёнгук, с видом великого императора, выбирает себе девочку на ночь, Химчан незаметно сливается и пьёт. Пьёт много, через веселье до тошноты. Пьёт столько, чтобы ничего не чувствует, вообще ничего, ничерта, даже своей любви. Даже своей боли. После каждой такой "лечебной" пьянки, он просыпается чёрти где, не один, с ярким ожерельем засосов на шее, не всегда вспоминая пол любовника, выползая из чужой постели посреди ночи с чувством отвращения к себе.
Чунхон никогда ничего не спрашивает, только наливает крепкий чай, кладёт ложек пять сахара и сидит с ним на кухне до самого утра. И молчит, ни слова не произносит, просто есть рядом. Хороший мальчик, такой хороший мальчик.
Потом возвращается Ёнгук, счастливый, тоже в пятнах на шее, похмельный и удовлетворённый, оценивающе осматривает Химчана, говорит что-то про "о, и у тебя ночка была прекрасная", неприменно добавляя "блядь, тут же дети", хихикает и ползёт в душ. Химчан неизменно взвивается, грохает чашкой о стол, орёт через дверь в душ "иди нахуй, Ёнгук" и выметается, хлопнув дверью. Потом, остыв, неприменно пишет смс, "прости, нервы ни к чёрту, прости меня", отправляет им обоим, оставшимся дома.
Нервы ни к чёрту. Почему? - всё просто, проще не придумаешь: шансов нет. У него нет шансов, ни единого шанса, и никогда не будет. Никогда ему не стать лучше этих фигуристых девочек, как ни старайся. И вкусная еда, и чистая квартира, и тихое прощение всех ошибок, косяков и нелепостей - не обратят взгляд Ёнгука на Химчана. Ёнгук вообще, по ходу дела, не замечает этого всего, просто привык, что всё это есть.
Химчан мучается, выворачивает себя на изнанку и уже не ждёт ничего. Смирение, это такая штука, которая хорошо помогает жить дальше. Дышать помогает, притупляет боль в рёбрах. уже совершенно физическую. Симрение помогает смеяться мужланским грубым шуткам, не обижаться, быть хорошим другом и, по возможности, не пугать ребёнка своим мозговывертом.
Химчан - не девочка, и это не изменить. В нём нет ничего, что любит Гук: нет длинных волос, накрашенных ресниц, кукольных глаз, фигурки песочных часов с пышной грудью. В нём нет лёгкости, доступности, безмозглой весёлости и бескомплексной доверчивости. И это не изменить. Остаётся только любить, втихаря заботиться без малейшей надежды даже на "спасибо", ни то, что на "ужин был очень вкусный, ты такой молодец". Остаётся только изредка петь с крохотной сцены, когда на него смотрят десятки глаз, а тот, кому написано - не пришёл. Ёнгук не любит "песенок про любовь", точнее он просто не понимает, зачем они нужны. И не ходит, так и не знает ни одной рифмы, вымученной и выстраданной вечерами, по дороге от работы до дома. Остаётся только любить, молча и, желательно, не глядя.
В конце концов, Химчан почти успокаивается, любовь смешивается с кровью в пропорции 1:1 и становится просто её свойством, не мешающим жить. Почти.
В конце концов Химчан почти успокаивается, перестаёт ходить в клубы, потеряв в этом такую острую потребность, адекватнее реагирует на гуковы загулы и всё больше времени проводит с Чунхоном. Чунхон - это тот, кто слушает его песни с какой-то нереальной благодарностью, с состраданием даже. Химчану это нужно, Химчана это лечит. Излечивает до того, что от общества Ёнгука он испытывает только счастье. Потому что глупо страдать из-за того, что никак не можешь изменить.

Химчан с самого утра чувствует что-то странное, саднящее, очень острое - что-то типа педчувствия. Он едет домой в сонной электричке с ночной смены, которые в последнее время всё чаще стал брать, и всё никак не может расслабиться: грызёт предчувствие.
Он заходит в сонную квартиру, осторожно провернув ключ в замке, раздевается в приходей и заходит в их с Ёнгуком комнату.
Кровать Ёнгука, как всегда, разворочена так, словно по ней прошлась армия, подушка валяется на полу, одеяло сбито и Химчан замирает.
Ёнгук лежит на спине, спокойный и какой-то удовлетворённый, совсем не так, каким был раньше, после всех своих похождений, такой, словно, наконец, перебесился и нашёл то, что искал. А рядом с ним, уложив лохматую голову на его плечо, гибкой лаской изогнувшись, спит абсолютно голый Чунхон. И даже сквозь сон мягко поглаживает умиротворённо вздымающуюся и опадающую грудь.
Что-то тихо трескается. Надламливается. Рассыпается ненужной пылью. Химчан - не девочка. И не маленький, хорошенький мальчик.
- Если это - то, что зовут любовью, я, пожалуй, больше не буду, Боже. - обречённо и ошарашенно шепчет Химчан, почти беззвучно.
Он медленно, очень осторожно разворачивается, берёт сумку из шкафа, кидает в неё самые необходимые вещи и уходит, оставив ключи на столе на кухне.

OWARI