Апельсин

[j-rock-gay]

аффтар: PornoGraffity
фэндом: B.A.P
бэта: нет. вообще.
название: Апельсин
пейринг: BangZelo
рейтинг: G
жанр: romance
Дисклаймер: всё правда, всё так и было, сам всё видел. Герои принадлежат мне, БВА-ХА-ХА! рублю кучу бабла на шантаже. да-да-да) шутка.
размещение: с моего величайшего соизволения.
предупреждение: слюни и нежности про фетишизм лёгкий :3
посвящение: моему персональному Банги
статус: закончено

У Чунхона - пухлые губы. Просто до неприличия, слишком, бесстыдно пухлые, мягкие на вид - Ёнгук всё чаще ловит себя на том, что смотрит на них, зависая. Губы эти постоянно растягиваются в улыбках, доброй сотне разнообразных улыбок - от лёгкой и почти нежной, до ехидной или самовлюблённо-наглой. Эти самые губы постоянно выговаривают какие-то слова, но если Гук залипает на них, то уже не разбирает ни этих самых слов, ни даже примерного смысла. Между этих губ прячется юркий, розовый, влажный язык, о котором Гук старается даже не думать, потому что начинает кружиться голова. Конечно же, он думает о нём постоянно, как последний мазохист. А когда пухлые до бесстыдства губы обиженно надуваются или капризно кривятся - Ёнгук готов диким зверем сорваться с места и порвать в клочья обидчика, будь это хоть сам сатана. Но, чаще всего, его хватает только на "не ной", потому что мыслями он уплывает уже в совсем запредельные дали. Хотя пиздюлей обидчику потом прописывает.
У Чунхона - глуповатые, с извечной лёгкой поволокой глаза, в которые Ёнгук, по возможности вообще не смотрит. Глаза эти щурятся, когда Чунхон смеётся; расширяются, когда Чунхон смотрит фильмы про войну, послушно сидя рядом с Ёнгуком на небольшом диване; темнеют до черноты почти, когда Чунхон задумывается о чём-то своём. Чунхон умеет так невинно хлопать длинными ресницами, когда хочет вкусняшку или погулять подольше, что Ёнгук готов рвать в лоскуты уже самомго себя, лишь бы не подаваться на эти, то ли провокации, то ли попытки манипулировать. Ещё Чунхон умеет очень медленно, с осоловелыми и почти пустыми глазами, моргать, улыбаясь краешком рта, когда выходит посреди ночи попить воды или стащить чего-нибудь из холодильника. Ёнгук часто не спит по ночам, зависает на кухне, уткнувшись в блокнот с текстами, радуясь, что хотя бы в это время можно посвятить себя работе, а не "system error", возникающей всякий раз, когда это - теперь розововолосое - недоразумение появляется в непосредственной близости. И, естественно, Чунхон обязательно просыпается и прётся на кухню, со своими губками, глазками, ресничками и пальцами.
У Чунхона - цепкие, внимательные, мягкие пальцы. Как у лимуров. Ёнгук чувствует, как микроток проскакивает по позвоночнику, в наносекунду перемещая его из одного конца голлактики в другой, когда эти пальцы его касаются. Эти гибкие пальцы постоянно что-то делают, ни на секунду не оставаясь в покое: то обнимают чашку, то теребят одежду, по треплят выжженные волосы, то трогают всех и вся - едва касаясь, мимолётом, словно случайно. Ёнгук дуреет и теперь, доходя до ручки, готов разорвать этот ходячий, смеющийся, ноющий, постоянно треплящийся, тактильный сверх меры соблазн. Чтоб не мешал жить. Но, конечно же, он не делает ничего, только залипает с идиотским, отмороженным выражением лица.

Чунхон просыпается и ползёт на кухню - пожевать чего-нибудь. Он замирает в дверях на мгновение, когда видит уткнувшегося в блокнот хёна и, тихонько подцепиво со стола половинку яблока, присаживается на раковину и просто Смотрит.
Ёнгук напрягается весь, буквально каменеет, потому что прекрасно чувствует, как его сканируют. Прощупывают взглядом. Всего его - от лохматой макушки до самых, кажется, потаённых мыслей. В конце концов он не выдерживает, медленно оборачивается и натыкается на уже знакомый, но всё ещё непривычный, совершенно совиный взгляд. Чунхон, кажется, никак не реагирует на то. что его заметили, медленно моргает и лениво, почти механически ест апельсин прямо со шкуркой. Оранжевый сок течёт по пухлым до неприличия губам. Ёнгук мысленно громко стонет, едва заметно сжимает кулаки, но не может оторвать взгляда от этих губ и розового ухкого следа от подушки на всю щёку.
Чунхон весь - ужасно нескладный: длинный, тощий, но щёки, плечи, икры, торчащие под короткими пижамными штанами - какие-то слишком пухлые, совсем детские. Он ещё и белый какой-то, словно в нём не кровь, а молоко.
Белая кожа, впалая грудь, тощий, подтянутый живот, длиннющая, хрупкая на вид шея. Розовые волосы, розовые губы, розовый след на щеке и - чёрт подери этого ребёнка! - совершенно розовые соски. Ёнгук подумывает ввести железное правило о полном пижамном комплекте. Потому что вот теперь жизнь кажется ему непереносимой совершенно.
Чунхон медленно хлопает почти чёрными глазами, чуть склонив голову на бок, доедает горькую шкурку и замирает так - не до конца опустив перепачканную соком руку.
- Малооой... - как-то умоляюще стонет Ёнгук и закрывает свой блокнот: всё равно, он уверен, Чунхон прочитал всё в его голове.
- Да, хён? - Чунхон говорит как-то глухо, словно рефлекторно отвечая на вопрос. Он, вообще, кажется, спит с открытыми глазами.
Ёнгуку хочется съязвить, но он сглатывает грубые слова и встаёт.
- Ты спишь? Ты съел апельсин со шкуркой.
- Я не сплю. Шкурки вкусные. Они мои.
Бесстыдно пухлые губы растягиваются в слегка безумную улыбку, Чунхон быстро моргает три раза и кивает.
- Да твои, твои. Слушай, малой. Ты бы оделся, а то смущаешь хёна. Не хорошо.
Пока Гук говорит это, он медленно подходит, не сводя глаз со светлых, мягких на вид губ. Он специально идёт медленно, чтобы дать Чунхону время понять, почувствовать угрозу и уйти. Он даже надеется, очень надеется, что этот сонный соблазн так и сделает - согласно кивнёт и уйдёт. Но, в глубине души, он точно знает, что это лохматое полеголое существо так и будет стоять. И он действительно стоит, и глаза у него всё ещё тёмные, но как-то иначе. Словно их тощий обладатель, наконец, проснулся. Ёнгук делает ещё шаг и в красках представляет, как этим губам пойдёт быть ещё более припухшими, алыми и неприлично зацелованными.
- Малой, - басит Ёнгук и уже даже не просит себя остановиться, разогнавшийся танк просьбами не остановишь, - Я сейчас тебя поцелую.
- Да? Правда?
Ёнгук буквально звереет, потому что всё не может понять, понимает ли Чунхон, что происходит. В нос остро бьёт запах апельсиновой цедры, Чунхон моргает и смотрит в упор. А потом вдруг медленно облизывает губы и забывает закрыть рот. Ёнгук стонет уже не мысленно, обхватывает руками слишком узкую талию и, притянув к себе, слизывает остатки оранжевого сока с тёплой нижней губы. Ему хочется орать благим матом, когда цепкие, внимательные пальцы, тёплые и липкие - ложатся на плечи, сжимают и несильно толкают. Отталкивают.
- Не надо, пожалуйста... Малой, пожалуйста, разреши...
Чунхон расслабляет пальцы, едва заметно кивает, но отстраняется.
- А ты меня только один раз поцелуешь? И всё?
Ёнгук улыбается как-то странно, поднимает руку и проводит кончиком указательного пальца по так и не сошедшему следу от подушки.
- Я буду целовать тебя столько, сколько ты позволишь.

А на утро Чунхон выходит к завтраку помятый, невыспавшийся, в двух футболках Ёнгука и с бесстыдно, откровенно алыми губами.
OWARI