господи, я просто слишком стар для этого дерьма!
аффтар: AkiTaka
мыло: [email protected]
фэндом: The GazettE
бэта: Seamus Finnigan (нет его сейчас ><
название: Комедия Ошибок
рейтинг: NC 17
пейринг: Uroi\Reituki\Reioi\Uruki
жанр: drama, agnst, POV, vingette
Дисклаймер: всё правда, всё так и было, сам всё видел. Герои пренадлежат мне, БВА-ХА-ХА! рублю кучу бабла на шантаже. да-да-да) шутка.
размещение: с моего величайшего соизволения.
предупреждение: самокопание, драма, BDSM
да простит меня Великая Страна Япония, Японский Император и PSC. *дважды хлопнул в ладошки*
комедия ошибок
Он опустился передо мной на одно колено и церемонно поцеловал мою руку. Между тяжёлых портьер пробрался лёгкий ветер и колыхнул жёлтые язычки пламени на алых свечах, расставленных повсюду. В комнате пахнет вином, воском и, кажется, лавандой. Он поднял на меня свои чёрные в этом тусклом свете глаза. В них пляшут отражения свечей. Он поправил тёмно-синюю атласную простынь, покрывающую мои бёдра и провёл прохладными пальцами по щеке, отводя в сторону прядь волос. Он улыбается, эта улыбка прячется в самых уголках его шикарных губ. Он смотрит на меня не отрываясь, снова и снова проводя пальцами по моей пылающей щеке.
Мы всегда молчим. Ни слова, практически ни звука. И только тихая надрывная скрипка. Иногда габой. По праздникам - орган. Я не понимаю, откуда льётся музыка. Я никогда этого не понимал. В комнате очень жакрко, бардовый свет наводит дремоту. Простыни прохладные, но это мало спасает. Я лежу на огромной кровати так, чтобы он видел каждую линию моего тела. Я уже давно не смущаюсь его прямого взгляда. Я медленно провёл языком по губам, показывая, что хочу пить. Его тонкая бровь скользнула вверх и улыбка стала чуть более явной. Он встал, подошёл к низкому столику на витых ножках и налил в большой бокал красного вина. Поднёс его к моим губам и пролил пару капель. Вино оказалось ледяным, я жадно слизал эти капли. Он наклонил бокал сильнее и вино потекло по моим губам, щекам, залило простынь. Но я смог сделать пару небольших глатков.
Он удовлетворился. Поставил бокал на ковёр, в последний раз провёл рукой по моей щеке вверх и с силой дёрнул за волосы. Так, чтобы я приподнялся, опираясь на локоть. На глаза навернулись слёзы, но только из-за резкой боли. Он всё так же спокойно улыбается, не отрывая от меня глаз.
Потом бьёт на отмашь. Щека хапылала с новой силой, но это не вызвал эмоций. Никаких. Потом он бьёт ещё и ещё, он ждёт, когда я начну плакать, умолять. Когда я пророню хоть слово. Хоть звук. Когда я соглашусь с тем, что он сильнее. Приму его власть. Но во мне не осталось ничего из того, что можно унизить. Я забыл уже все слова, потерял все чувства и давно потерялся в безконечных язычках пламени, шелках и ароматах, которыми он заботливо окутывает мои ушибы, в мягких мазях, которыми он мажет мои разбитые губы. Чтобы в следующий раз они были бы такими же нежными и мягкими.
Я уже давно ничего не боюсь. Не помню ничего. Даже его имени. Даже своего. Это не нужно. Я просто прихожу в положенные четыре вечера в неделю. Мне всё равно. Мне всё равно, как именно он понимает любовь.
***
Он шепчет, развязно и пошло, я поражаюсь, как подобная грязь может рождаться в таких красивых губах. Он сжимает в кулаках измятые пожелтевшие простыни и двигается так быстро, что я сам постоянно сбиваюсь с ритма. Он стонет бессвязно, громко. Мне не нравится. Меня это злит. Мне хочется быть с ним нежнее, называть его по имени. Но это не для нас.
Он кончает долго, двигаясь ещё быстрее и стоны его становится всё откровенней. Его совсем не заботит моё удовольствие. Его вообще ничего не заботит. Он переворачивается на спину, подползает ко мне, грязно ухмыляясь. Опускает взгляд на них моего живота, облизывается и я сразу чувствую жар его рта. Я не могу сопротивляться ему. Не могу не трахать его каждую ночь именно так, как он этого требует.
В дешёвых мотелях отвратительно грязные простыни, пахнет средством от клопов и сыростью. Это заводит его ещё больше. По телу проходит крупная дрожь, я прижимаю его голову к себе и кончаю. Он сразу отрывается и сплёвывает на пол. Вытирает рот рукой и звонкая пощёчина оставляет на моей щеке влажный след.
- Сука, ты знаешь, что я ненавижу вкус спермы. - Он говорит с таким злым весельем в голосе, что я невольно сжимаюсь. Он встаёт на колени и дёргает меня за затылок, поднимая моё лицо к себе. Наклоняется к самым губам. - Вылизывай.
Даже если бы я захотел воспротивиться - не смог бы. Сопротивляться Таке просто невозможно. Я никогда не видел более властного человека. И я послушно вылизываю его рот. Это не просто игра: я дейсвительно обязан убрать всё. В противном случае будет только хуже. Он прекрасно знает все самые чувствительные места на моём теле. Знает, как приласкать, чтобы возбудить и как ударить, чтобы стало невыносимо больно. Он обожает играть со мной, как со щенком. Только намного более жестоко, изощерённо и извращённо. Он в несколько прикосновений, пошлых фраз, парой движений возбуждает меня до предела и, как только понимает это, спокойно разваливается в кресле. Смотрит на меня с лисьей улыбкой и не позволяет приблизиться. Это может продолжаться часами, он держит меня на грани, и только тогда, когда я готов сорваться просто поворачивается ко мне спиной и встаёт на колени, наклоняясь.
Я не понимаю, почему не могу отказаться от этого кошмара. быть может, потому что его власть безгранична и у меня нет сил с ней бороться. Или, быть может, потому, что всё ещё люблю его. Наглую, жестокую, озабоченную шлюху.
Он знает, что я люблю его. Знает, это вызывает в нём какое-то особенно изощерённое веселье. Ему доставляет особенное удовольствие втаптывать меня в грязь. А я не могу бороться. Не смотря на то, что я всегда в активе, я остаюсь снизу. Бьёт он и трахает он.
Этот незримый поводок в его кулаке, кажется, врос мне под кожу.
***
Я прихожу к нему всегда с гордо поднятой головой. Молчу по привычке, потому что со своей куклой я не привык разговаривать. Я прихожу в его простую, уютную квартиру в те часы, когда его наглой шлюхи нет дома, спокойно снимаю обувь в прихожей и вопросительно на него смотрю.
Я бы сказал, что он красивый. Да, точно. Только не такой красотой, за которую я люблю свою куклу, нет. Очень живая, такая... простецкая красота. Его шлюха вытаптывает в нём всё живое, но красота остаётся. Он научился жестокости, равнодушию и агрессии, которые мне так нужны.
Он никогда не опустится до того, чтобы просто ударить. Нет. Он кивком головы приказывает идти в спальню, лечь на кровать, которая никогда не была перепачкана его мелкой тварью. Не знаю, почему они трахаются только в дешёвых мотелях, но это мне не нравится: нет полного ощущения того, что я что-то ворую у сильного, властного, жестого Таки. С кошачьей грацией ложусь на кровать. Он криво ухмыляется, нависает сверху и поднимает мои руки выше. Если бы это были ремни - я бы не жаловался. Но он перетягивает мои запястия лесками, унизанными голубыми стеклянными бусинами - трафит моей тяге к роскоши. Это больно, правда больно. Терпеть можно только пока, и если не рыпаться.
А потом я просто закрываю глаза и отдаюсь ощущениям боли, наслаждения и снова - боли.
Я не мазохист, боль не доставляет мне удовольствия. Эти постельные сцены с человеком, чьё сердце разбито, изтерзанно и оставлено пылиться за ненадобностью - наказание для меня. Наказание за то, что я поступил так же с другим человеком. Сделал из него свою куклу, не мёртвую, не живую. Пустую.
Аки вымещает на мне всё то, что копится под ним в тех самых мотелях: боль-боль-боль. И тело тут вовсе не при чём. Я прекрасно знаю, как он любит Таку. Знаю, но понять не могу. И чувствую серьёзный укол ревности: его мысли никак не покидает грязный мелкий ублюдок, даже в те моменты, когда он жёстко трахает моё божественное, такое податливое тело.
Я с трудом сдерживаю слёзы: это игра. По правилам мы не имеем права проявлять чувства, потому что по сценарию в нас нет чувств. У нас есть только животные инстинкты, удовлетворяемые лишь новой и новой грязью. Он кричит, ругается, я чувствую его сильные пальцы на моей шее. Он злится, потому что это не он, это я. Я выше, сильнее и много красивее. И я прихожу к нему сам, я выполняю его требования: ничерта, похожего на Таку.
И он прекрасно знает, почему я прихожу. И я ему благодарен, потому что он наказывает меня очень жестоко, то, что нужно. Запястия саднят и чешутся под тонкими нитями, завтра будут царапины. Он не заботится, он рвёт меня в кровь и злится, злится. На себя. За свою слабость.
Потом я замечаю слёзы, но не уделяю им внимания. Мы с ним на равных ролях. Я - убийца, он - убитый. И мне жаль его. Отнюдь не высокомерно. А он жалеет Кою, чувствует, понимает его боль и тогда мне все сложгней смолчать, не вкрикнуть от боли.
Через несколько оргазмов он выставляет меня за дверь, как дешёвую шлюху, сукув в руки несколько измятых купюр. Я знаю, что он будет плакать. Как и я.
Но мои слёзы будут течь только по дороге до бордовой задрапированной комнаты, где меня покорно ждёт моя кукла.
Не ждёт даже. Не_живые не ждут ничего.
***
Я обнимаю его хрупкое избитое тело, прижимаю к себе, стараюсь согреть. Он уничтожен чужой жестокостью, ровно такой же, какой я с садистским наслождением уничтожаю единственного человека, который меня любит.
Мы с Кою на равных ролях: он - убитый, я - убийца. Но я не в силах что либо менять.
Я осторожно касаюсь лёгкими поцелуями каждого его синяка, ссадинки. Он всегда молчит и, кажется, не уже не понимает, что я рядом. Он вообще ничего не понимает. Только плачет всё время. Без всхлипов, в звенящей тишине его слёзы катятся по щекам и впитываются в мою рубашку.
Мне жаль его, в нём я чувствую боль Аки. И сам не знаю, почему я так жесток. Словно эта жестокость может наказать Юу за то, что он делает с моим близким человеком.
Укол ревности короток, но ощутим: сейчас наверняка они трахаются на моей постели, Аой молчит и глотает слёзы. Акира не прячет их, он наказывает. Меня, себя, всё сущее. Создателя, быть может, за то, что мы просто есть. За то, что никогму из нас не зватит сил выйти из этой спирали боли.
Я глажу его по волосам, его бездумный взгляд обращён в пустоту. Его больше нет. И никогда не будет. Его губы что-то беззвучно шепчут, но эти слова обращены не ко мне и я не пытаюсь разобрать. Сердце рвётся на части. Я не знаю, когда хоть кто-то из нас сдохнет и тогда, возможно, это прекратится. Я жду этого. Я жду.
Открывается дверь в прихожей, но я уже выхожу, столкнувшись с Юу в дверях, бросаю короткое "шлюха" и выхожу. Я знаю, что Кою будет за это наказан. И он так и не поймёт - за что.
Я выхожу и теперь во мне нет жалости - она осталась в этой отвратительно-роскошной комнате. Я набираю номер и заказываю номер в дешёвом мотеле.
Кто-то из нас должен умереть. Чтобы помочь другим жить. Иначе это никогда не кончится.
OWARI
мыло: [email protected]
фэндом: The GazettE
бэта: Seamus Finnigan (нет его сейчас ><
название: Комедия Ошибок
рейтинг: NC 17
пейринг: Uroi\Reituki\Reioi\Uruki
жанр: drama, agnst, POV, vingette
Дисклаймер: всё правда, всё так и было, сам всё видел. Герои пренадлежат мне, БВА-ХА-ХА! рублю кучу бабла на шантаже. да-да-да) шутка.
размещение: с моего величайшего соизволения.
предупреждение: самокопание, драма, BDSM
да простит меня Великая Страна Япония, Японский Император и PSC. *дважды хлопнул в ладошки*
комедия ошибок
Он опустился передо мной на одно колено и церемонно поцеловал мою руку. Между тяжёлых портьер пробрался лёгкий ветер и колыхнул жёлтые язычки пламени на алых свечах, расставленных повсюду. В комнате пахнет вином, воском и, кажется, лавандой. Он поднял на меня свои чёрные в этом тусклом свете глаза. В них пляшут отражения свечей. Он поправил тёмно-синюю атласную простынь, покрывающую мои бёдра и провёл прохладными пальцами по щеке, отводя в сторону прядь волос. Он улыбается, эта улыбка прячется в самых уголках его шикарных губ. Он смотрит на меня не отрываясь, снова и снова проводя пальцами по моей пылающей щеке.
Мы всегда молчим. Ни слова, практически ни звука. И только тихая надрывная скрипка. Иногда габой. По праздникам - орган. Я не понимаю, откуда льётся музыка. Я никогда этого не понимал. В комнате очень жакрко, бардовый свет наводит дремоту. Простыни прохладные, но это мало спасает. Я лежу на огромной кровати так, чтобы он видел каждую линию моего тела. Я уже давно не смущаюсь его прямого взгляда. Я медленно провёл языком по губам, показывая, что хочу пить. Его тонкая бровь скользнула вверх и улыбка стала чуть более явной. Он встал, подошёл к низкому столику на витых ножках и налил в большой бокал красного вина. Поднёс его к моим губам и пролил пару капель. Вино оказалось ледяным, я жадно слизал эти капли. Он наклонил бокал сильнее и вино потекло по моим губам, щекам, залило простынь. Но я смог сделать пару небольших глатков.
Он удовлетворился. Поставил бокал на ковёр, в последний раз провёл рукой по моей щеке вверх и с силой дёрнул за волосы. Так, чтобы я приподнялся, опираясь на локоть. На глаза навернулись слёзы, но только из-за резкой боли. Он всё так же спокойно улыбается, не отрывая от меня глаз.
Потом бьёт на отмашь. Щека хапылала с новой силой, но это не вызвал эмоций. Никаких. Потом он бьёт ещё и ещё, он ждёт, когда я начну плакать, умолять. Когда я пророню хоть слово. Хоть звук. Когда я соглашусь с тем, что он сильнее. Приму его власть. Но во мне не осталось ничего из того, что можно унизить. Я забыл уже все слова, потерял все чувства и давно потерялся в безконечных язычках пламени, шелках и ароматах, которыми он заботливо окутывает мои ушибы, в мягких мазях, которыми он мажет мои разбитые губы. Чтобы в следующий раз они были бы такими же нежными и мягкими.
Я уже давно ничего не боюсь. Не помню ничего. Даже его имени. Даже своего. Это не нужно. Я просто прихожу в положенные четыре вечера в неделю. Мне всё равно. Мне всё равно, как именно он понимает любовь.
***
Он шепчет, развязно и пошло, я поражаюсь, как подобная грязь может рождаться в таких красивых губах. Он сжимает в кулаках измятые пожелтевшие простыни и двигается так быстро, что я сам постоянно сбиваюсь с ритма. Он стонет бессвязно, громко. Мне не нравится. Меня это злит. Мне хочется быть с ним нежнее, называть его по имени. Но это не для нас.
Он кончает долго, двигаясь ещё быстрее и стоны его становится всё откровенней. Его совсем не заботит моё удовольствие. Его вообще ничего не заботит. Он переворачивается на спину, подползает ко мне, грязно ухмыляясь. Опускает взгляд на них моего живота, облизывается и я сразу чувствую жар его рта. Я не могу сопротивляться ему. Не могу не трахать его каждую ночь именно так, как он этого требует.
В дешёвых мотелях отвратительно грязные простыни, пахнет средством от клопов и сыростью. Это заводит его ещё больше. По телу проходит крупная дрожь, я прижимаю его голову к себе и кончаю. Он сразу отрывается и сплёвывает на пол. Вытирает рот рукой и звонкая пощёчина оставляет на моей щеке влажный след.
- Сука, ты знаешь, что я ненавижу вкус спермы. - Он говорит с таким злым весельем в голосе, что я невольно сжимаюсь. Он встаёт на колени и дёргает меня за затылок, поднимая моё лицо к себе. Наклоняется к самым губам. - Вылизывай.
Даже если бы я захотел воспротивиться - не смог бы. Сопротивляться Таке просто невозможно. Я никогда не видел более властного человека. И я послушно вылизываю его рот. Это не просто игра: я дейсвительно обязан убрать всё. В противном случае будет только хуже. Он прекрасно знает все самые чувствительные места на моём теле. Знает, как приласкать, чтобы возбудить и как ударить, чтобы стало невыносимо больно. Он обожает играть со мной, как со щенком. Только намного более жестоко, изощерённо и извращённо. Он в несколько прикосновений, пошлых фраз, парой движений возбуждает меня до предела и, как только понимает это, спокойно разваливается в кресле. Смотрит на меня с лисьей улыбкой и не позволяет приблизиться. Это может продолжаться часами, он держит меня на грани, и только тогда, когда я готов сорваться просто поворачивается ко мне спиной и встаёт на колени, наклоняясь.
Я не понимаю, почему не могу отказаться от этого кошмара. быть может, потому что его власть безгранична и у меня нет сил с ней бороться. Или, быть может, потому, что всё ещё люблю его. Наглую, жестокую, озабоченную шлюху.
Он знает, что я люблю его. Знает, это вызывает в нём какое-то особенно изощерённое веселье. Ему доставляет особенное удовольствие втаптывать меня в грязь. А я не могу бороться. Не смотря на то, что я всегда в активе, я остаюсь снизу. Бьёт он и трахает он.
Этот незримый поводок в его кулаке, кажется, врос мне под кожу.
***
Я прихожу к нему всегда с гордо поднятой головой. Молчу по привычке, потому что со своей куклой я не привык разговаривать. Я прихожу в его простую, уютную квартиру в те часы, когда его наглой шлюхи нет дома, спокойно снимаю обувь в прихожей и вопросительно на него смотрю.
Я бы сказал, что он красивый. Да, точно. Только не такой красотой, за которую я люблю свою куклу, нет. Очень живая, такая... простецкая красота. Его шлюха вытаптывает в нём всё живое, но красота остаётся. Он научился жестокости, равнодушию и агрессии, которые мне так нужны.
Он никогда не опустится до того, чтобы просто ударить. Нет. Он кивком головы приказывает идти в спальню, лечь на кровать, которая никогда не была перепачкана его мелкой тварью. Не знаю, почему они трахаются только в дешёвых мотелях, но это мне не нравится: нет полного ощущения того, что я что-то ворую у сильного, властного, жестого Таки. С кошачьей грацией ложусь на кровать. Он криво ухмыляется, нависает сверху и поднимает мои руки выше. Если бы это были ремни - я бы не жаловался. Но он перетягивает мои запястия лесками, унизанными голубыми стеклянными бусинами - трафит моей тяге к роскоши. Это больно, правда больно. Терпеть можно только пока, и если не рыпаться.
А потом я просто закрываю глаза и отдаюсь ощущениям боли, наслаждения и снова - боли.
Я не мазохист, боль не доставляет мне удовольствия. Эти постельные сцены с человеком, чьё сердце разбито, изтерзанно и оставлено пылиться за ненадобностью - наказание для меня. Наказание за то, что я поступил так же с другим человеком. Сделал из него свою куклу, не мёртвую, не живую. Пустую.
Аки вымещает на мне всё то, что копится под ним в тех самых мотелях: боль-боль-боль. И тело тут вовсе не при чём. Я прекрасно знаю, как он любит Таку. Знаю, но понять не могу. И чувствую серьёзный укол ревности: его мысли никак не покидает грязный мелкий ублюдок, даже в те моменты, когда он жёстко трахает моё божественное, такое податливое тело.
Я с трудом сдерживаю слёзы: это игра. По правилам мы не имеем права проявлять чувства, потому что по сценарию в нас нет чувств. У нас есть только животные инстинкты, удовлетворяемые лишь новой и новой грязью. Он кричит, ругается, я чувствую его сильные пальцы на моей шее. Он злится, потому что это не он, это я. Я выше, сильнее и много красивее. И я прихожу к нему сам, я выполняю его требования: ничерта, похожего на Таку.
И он прекрасно знает, почему я прихожу. И я ему благодарен, потому что он наказывает меня очень жестоко, то, что нужно. Запястия саднят и чешутся под тонкими нитями, завтра будут царапины. Он не заботится, он рвёт меня в кровь и злится, злится. На себя. За свою слабость.
Потом я замечаю слёзы, но не уделяю им внимания. Мы с ним на равных ролях. Я - убийца, он - убитый. И мне жаль его. Отнюдь не высокомерно. А он жалеет Кою, чувствует, понимает его боль и тогда мне все сложгней смолчать, не вкрикнуть от боли.
Через несколько оргазмов он выставляет меня за дверь, как дешёвую шлюху, сукув в руки несколько измятых купюр. Я знаю, что он будет плакать. Как и я.
Но мои слёзы будут течь только по дороге до бордовой задрапированной комнаты, где меня покорно ждёт моя кукла.
Не ждёт даже. Не_живые не ждут ничего.
***
Я обнимаю его хрупкое избитое тело, прижимаю к себе, стараюсь согреть. Он уничтожен чужой жестокостью, ровно такой же, какой я с садистским наслождением уничтожаю единственного человека, который меня любит.
Мы с Кою на равных ролях: он - убитый, я - убийца. Но я не в силах что либо менять.
Я осторожно касаюсь лёгкими поцелуями каждого его синяка, ссадинки. Он всегда молчит и, кажется, не уже не понимает, что я рядом. Он вообще ничего не понимает. Только плачет всё время. Без всхлипов, в звенящей тишине его слёзы катятся по щекам и впитываются в мою рубашку.
Мне жаль его, в нём я чувствую боль Аки. И сам не знаю, почему я так жесток. Словно эта жестокость может наказать Юу за то, что он делает с моим близким человеком.
Укол ревности короток, но ощутим: сейчас наверняка они трахаются на моей постели, Аой молчит и глотает слёзы. Акира не прячет их, он наказывает. Меня, себя, всё сущее. Создателя, быть может, за то, что мы просто есть. За то, что никогму из нас не зватит сил выйти из этой спирали боли.
Я глажу его по волосам, его бездумный взгляд обращён в пустоту. Его больше нет. И никогда не будет. Его губы что-то беззвучно шепчут, но эти слова обращены не ко мне и я не пытаюсь разобрать. Сердце рвётся на части. Я не знаю, когда хоть кто-то из нас сдохнет и тогда, возможно, это прекратится. Я жду этого. Я жду.
Открывается дверь в прихожей, но я уже выхожу, столкнувшись с Юу в дверях, бросаю короткое "шлюха" и выхожу. Я знаю, что Кою будет за это наказан. И он так и не поймёт - за что.
Я выхожу и теперь во мне нет жалости - она осталась в этой отвратительно-роскошной комнате. Я набираю номер и заказываю номер в дешёвом мотеле.
Кто-то из нас должен умереть. Чтобы помочь другим жить. Иначе это никогда не кончится.
OWARI
@темы: angst, vingette, графоманство, J-Rock, The Gazette, drama, NC-17, AU
-
-
18.05.2010 в 12:33Аой полностью в своей роли *__*
-
-
18.05.2010 в 15:11что странно. он же типа котик такой... и такой жестокий. И ГЛУПЫЙ.
значит, не только в моей голове?)
-
-
18.05.2010 в 15:16-
-
18.05.2010 в 15:19ну и жестокости, ИМХО.
-
-
18.05.2010 в 15:25