господи, я просто слишком стар для этого дерьма!
аффтар: AkiTaka
мыло: [email protected]
фэндом: SHINee\Block B
бэта: Tae Guk Gi
название: Love Song
рейтинг: PG-13 (за разовое упоминание секса)
пейринг: Taemin\Zico
жанр: AU, Romance
Дисклаймер: всё правда, всё так и было, сам всё видел. Герои принадлежат мне, БВА-ХА-ХА! рублю кучу бабла на шантаже. да-да-да) шутка.
размещение: с моего величайшего соизволения.
предупреждение: POV TaeMin. АУ и пооолный ООС))) идея, как и пейринг, пришли в голову Tinker Bell, go! на песню Tori Amos "Love Song". Как-то Тэк (с), в общем) кроссовер фарева!)
статус: закончено
Размер: 1654 слова
Мы были с ним жалкие пять недель, точнее тридцать четыре дня. Жалкие тридцать четыре дня.
Когда он держал мою руку, мне нравилось вспоминать всякое. Рассказывать ему в подробностях, словно его самого там не было.
Это были пять недель: всего тридцать четыре дня из моих шестнадцати лет, - в которые я был действительно Живым. Настолько живым и настоящим, что делается больно. Неприлично, нагло. Такими бывают чрезмерно раздетые девицы на обложках журналов - и красиво и совестно. А он и не мог допустить иного. Он всегда мял реальность под себя.
Он казался мне похожим на старый бабушкин комод, стоящий в её пыльной гостиной. Он был доверху наполнен сотнями реальностей: фотографиями, вырезками из старых газет, бусами, клубками шерстяных ниток и, самое главное, пластинками. Привезёнными из далёкой и волшебной Европы. Джаз и классика. Мне нравилось пересматривать эти обрывки чужих жизней из комода, проживать по сотне в секунду.
Таким же морем вселенных для меня стал Зико.
И мне хотелось только одного - распутать хоть одну из множества его ниток. Просто так.
Я был тогда влюблённым идиотом, шестнадцатилетним мальчишкой, живущим только своим огромным глупым сердцем. Я таким и остаюсь: моя суть не изменяется.
Я хватал его руку и рассказывал:
- Я вот вспомнил... Мне было лет двенадцать. Я сидел на парковых качелях, перепачканный закатным солнцем и ждал тебя. Ты пришёл чуть позже, закат уже стал багроветь. Ты в своей любимой футбольной форме, весь чумазый, запыхавшийся и довольный. Уже тогда твои волосы были длинными, и ты неряшливо убирал их резинкой на макушке. Зародыш привычки. Мы сидели на цепочечных качелях, и я всё думал, что твой футбол - единственное, с чем я согласен тебя делить.
- Какие страсти, в двенадцать-то лет.
Он смеялся, почти без ехидства. Почти.
Вся соль в том, что я слишком любил эти воспоминания о Зико. Любил воспоминания, бывшие ложными. Мы познакомились, когда мне уже было шестнадцать, мы жили на разных концах района, и там никогда не было парка.
Мы были вместе каких-то пять недель. На исходе пятой, в последний день я начал умирать с самого утра. Сам не знал, почему, просто чувствовал, что моему мирку пришёл конец.
Он пришёл на встречу, от которой я не сумел отговориться, гордый, с прямой спиной и холодным, как лёд в стакане колы, взглядом. Не взял меня за руку. "Устал я тебя за собой за ручку таскать," - плевок. Или удар, как по щеке. Лучше бы ударил!
Потом он схватил меня за волосы на затылке, заставил задрать голову и резко провёл языком по линии челюсти. Противно, не так, как он меня раньше и так мало целовал. У меня слёзы потекли от неожиданной боли. Он шепнул мне в ухо, в самое ухо, шершаво и с отвращением: "Я бы тебя трахнул и потом бы выбросил. Да что-то не хочется."
Оттолкнул и ушёл.
Ушёл.
Мой комодик волшебного детства развалился на десятки испачканных щепок, сгорел в случайном пожаре, заплавился потёкшим винилом, да так и застыл. Навсегда.
Мы лежали на крыше его дома, во вторые выходные нашего общего счастья, нелепого, как щенки. Лежали, рассматривая звёздное небо через растопыренные пальцы вытянутых рук. Он тогда сказал: "Твой дом там, где твоё сердце". Я тогда только усмехнулся банальности заявления. Он рассмеялся в голос, повернулся на бок, подперев рукой дредастую голову, и поцеловал меня в плечо. "И тебе придётся вечно быть моим. Потому что твоё сердце - у меня".
Тоже ложное воспоминание. Целиком, почти целиком. Только вот сердце моё и правда тогда перетекло в его раскрытую ладонь, да там и осталось.
Мне кажется, что единственное, о чём я могу говорить - что люблю его. Мне не кажется.
Мы были вместе пять недель, точнее, тридцать четыре дня, два года назад.
Я потихоньку реставрирую старый комодик, по крошкам воспоминаний восстанавливаю его вселенные - те, что меня касались хоть краешком. Его футбол, выпивка только потому, что под запретом, его строгость в сумме с пацанской нежностью.
Он забирал меня после уроков с серьёзным лицом, тащил в очередное "наше" место, усаживал напротив себя и долго молчал, нагнетал обстановку. Потом он серьёзно и тихо бурчал, например: "В эсхатологических мифах викингов говорится, что в день Рагнарёка Один будет убит чудовищным волком Фенриром." Я делал большие глаза, путался, спотыкался, не понимал. Он поднимался, смотрел в небо, жевал палочку от чупа-чупса и пояснял: "Мне просто жалко. Крутой дядька, а помрёт из-за какого-то волка. И как он выглядит?..."
Я люблю его. Как и два года назад, куда бы я не приходил, всё сводится о разговорах о нём, только о нём. Зико, Зико, Зико!..
Теперь я пою. Конечно же, только о нём.
Спиралька моей покалеченной вселенной то сжимается, то раскручивается, это похоже на то, как шатается, сидя на полу, законченный псих. Молча, усердно, словно паланкин ткёт. Теперь я пою, пою отвратительно. Если бы пел хорошо, он бы успокоился, поверил, что я жив по-прежнему. А так, есть жалкая надежда. Надежда, в принципе, - самое жалкое существо.
Я люблю его.
Я слышу о нём постоянно, избегаю встреч, избегаю слухов, избегаю всего. Не выходит ни черта.
Я люблю его.
Он играет в свой чёртов футбол, - Боже мой, как же я его люблю! - читает свой глупый рэп, крутится с девчонками, такими куклёшками бесполезными, и не думает даже, что один рыжий идиот так его любит!!!
Это начинает казаться совсем невыносимым, потому что всё чаще, всё больше, словно вся Вселенная тычет мне в нос подробности его жизни.
Когда мы были вместе, я всегда знал: где бы я ни был, я был дома. Когда мы были вместе, я всегда знал: я могу быть смешным, нелепым, идиотом даже, - он просто улыбнётся. Он просто улыбнётся и расскажет очередную непостижимую интересность. Когда мы были вместе, я знал твёрдо: я могу ничего не бояться.
Я стоял у ограды футбольного поля, сжимал в руках бутылку холодной минералки и нервничал, как никогда. За два дня до этого я отметил шестнадцатый день рождения. Задувая свечку на глупом торте я мысленно кричал одно слово: "ЛЮБИТЬ!!!" - и тут же встретил его. Случайно, ненароком, врезавшись в него, засмотревшегося на небо.
И вот, я стоял за оградой футбольного поля, смотрел, как он воробушком купается в пыли, смеётся в голос, пинает мяч с таким лицом, словно это и есть Самое Важное В Жизни. Сжимал в нервных пальцах ледяную минералку, глаз от него не отводил, краснел от мыслей своих глупых и знал точно: сегодня не подойду. Да и как это будет выглядеть? Засмеёт. Такие, как он, всегда смеются над слабыми перед своими друзьями.
- Я очень хочу пить.
Я вздрогнул от неожиданности, он стоял за моей спиной и просто забрал у меня бутылку. Я покраснел и запоздало пояснил:
- Это тебе.
- Зико, - его кадык потрясающе двигался, когда он пил. Его губы были влажными от воды, которая текла по шее. Он всегда был неаккуратным.
- Те… Темин.
- Ты рыжий, смешной, и я буду с тобой дружить.
Он потрепал меня по волосам и потащил гулять. Ему было семнадцать.
С тех пор почти ровно пять недель он не отпускал моей руки.
Я люблю его.
Потом я узнал, что всё вышло по такой невыносимой глупости, которая могла случиться только со мной. И только он мог поверить, что я, так безмерно в него влюблённый, встречаюсь с одной из его болельщиц.
Я разбился столпом воды, как черноглазая Амели из французского фильма. Так устал. Просто растворился, даже злиться не мог. Как на него злиться? Зико - это Зико. Ему позволено много больше, чем "всё".
Он валялся на своей крыше, пил сок из банки, усмехался своим глупым мыслям. Потом меня обнимал, к себе прижимал и шептал вдруг так, как признания шепчут: "Я хочу забить три гола подряд. Сегодня полдня убил, и ни черта".
Он всегда был таким. Порывистым, неожиданным, часто обидным и даже резким. Это воспоминание - подлинно.
Мне внезапно захотелось вспомнить всё детально. Ходить рядом с его домом - слишком опасно. Поэтому я иду на то самое поле, уже год, как заброшенное. Долго, к своему удивлению очень долго ищу то место, с которого два года назад наблюдал за ним. Нашёл. Ничего почти не изменилось, только мусора прибавилось, да ветки деревьев стали немного длиннее. Очередная приклеенная щепочка в комодике моей вселенной с глупыми именем "Зико".
Закат становится медным, как в тех глупых выдумках, в которые я верил. Отдалённые голоса, снова лето, небо немного давит на затылок, но это не мешает. Жарко. Только бутылка ледяной минералки приятно леденит руку. Время застывает постепенно, отступает, поджав уши, и оставляет меня наедине с мыслями, чувствами, памятью и так и не стихнувшей болью. Мне даже нравится. Вот бы, думается, сейчас кто-то выдернул бы у меня из рук бутылку эту. Обернуться бы, думается напугано, а там - он.
Бутылка медленно и словно неуверенно, скользит из пальцев, но замирает на полпути.
БУМ.
БУМ.
БУМ.
БУМ.
Сердце, всё такое же идиотское, медленно и оглушительно бьётся из рёбер в виски.
Тишина. Я разжимаю пальцы, бутылка падает и обдаёт ноги ледяными брызгами. Я не могу обернуться. Если там стоит не он, я... Это будет слишком жестоко. А это не может быть он. Не бывает такого.
Я медлю, боюсь дышать, жмурюсь от каждого удара сердца. Потом слышу удаляющиеся шаги. Ровно три.
- Обернись. Пожалуйста.
Вселенная рушится с оглушительным треском, но осколки её не тяжелее хлопьев пепла от старой газеты.
- Нет. Не хочу. Ты меня обидел.
- Не простишь?
Мотаю головой. Ну, нужно же хоть как-то слёзы унять?! Вот ещё, при нём плакать! При нём, при нём, любимом, родном, любимом до оторопи!
Снится, небось. Усмехаюсь даже этой мысли.
А меня вдруг обнимают руки, которые при всём желании не узнать я не в силах. И лбом он мне в плечо жмётся.
- Прости, рыжий. Прости.
- Два года.
- Твой голос злее, чем мой в самые тяжкие времена.
- Я зол.
Я, правда, зол, зол страшно и неожиданно. Даже приятно.
- Обернись. Пожалуйста.
Он разворачивает меня сам, прижимает к себе, больно сжимает скулы пальцами и целует.
Так, словно любит. Словно не дышал два года. Словно, и правда, хочет вернуться. Я, конечно, не отвечаю.
- Дождь, падающий среди ясного неба, в Японии иногда называют "кицунэ но ёмэири " или «свадьба кицунэ».
Я не выдержал и рассмеялся. Всё же Зико - это Зико.
- Я люблю тебя. Кицунэ, выдумал тоже.
Он засмеялся тихо, щекотно и мне в губы.
OWARI
мыло: [email protected]
фэндом: SHINee\Block B
бэта: Tae Guk Gi
название: Love Song
рейтинг: PG-13 (за разовое упоминание секса)
пейринг: Taemin\Zico
жанр: AU, Romance
Дисклаймер: всё правда, всё так и было, сам всё видел. Герои принадлежат мне, БВА-ХА-ХА! рублю кучу бабла на шантаже. да-да-да) шутка.
размещение: с моего величайшего соизволения.
предупреждение: POV TaeMin. АУ и пооолный ООС))) идея, как и пейринг, пришли в голову Tinker Bell, go! на песню Tori Amos "Love Song". Как-то Тэк (с), в общем) кроссовер фарева!)
статус: закончено
Размер: 1654 слова
Мы были с ним жалкие пять недель, точнее тридцать четыре дня. Жалкие тридцать четыре дня.
Когда он держал мою руку, мне нравилось вспоминать всякое. Рассказывать ему в подробностях, словно его самого там не было.
Это были пять недель: всего тридцать четыре дня из моих шестнадцати лет, - в которые я был действительно Живым. Настолько живым и настоящим, что делается больно. Неприлично, нагло. Такими бывают чрезмерно раздетые девицы на обложках журналов - и красиво и совестно. А он и не мог допустить иного. Он всегда мял реальность под себя.
Он казался мне похожим на старый бабушкин комод, стоящий в её пыльной гостиной. Он был доверху наполнен сотнями реальностей: фотографиями, вырезками из старых газет, бусами, клубками шерстяных ниток и, самое главное, пластинками. Привезёнными из далёкой и волшебной Европы. Джаз и классика. Мне нравилось пересматривать эти обрывки чужих жизней из комода, проживать по сотне в секунду.
Таким же морем вселенных для меня стал Зико.
И мне хотелось только одного - распутать хоть одну из множества его ниток. Просто так.
Я был тогда влюблённым идиотом, шестнадцатилетним мальчишкой, живущим только своим огромным глупым сердцем. Я таким и остаюсь: моя суть не изменяется.
Я хватал его руку и рассказывал:
- Я вот вспомнил... Мне было лет двенадцать. Я сидел на парковых качелях, перепачканный закатным солнцем и ждал тебя. Ты пришёл чуть позже, закат уже стал багроветь. Ты в своей любимой футбольной форме, весь чумазый, запыхавшийся и довольный. Уже тогда твои волосы были длинными, и ты неряшливо убирал их резинкой на макушке. Зародыш привычки. Мы сидели на цепочечных качелях, и я всё думал, что твой футбол - единственное, с чем я согласен тебя делить.
- Какие страсти, в двенадцать-то лет.
Он смеялся, почти без ехидства. Почти.
Вся соль в том, что я слишком любил эти воспоминания о Зико. Любил воспоминания, бывшие ложными. Мы познакомились, когда мне уже было шестнадцать, мы жили на разных концах района, и там никогда не было парка.
Мы были вместе каких-то пять недель. На исходе пятой, в последний день я начал умирать с самого утра. Сам не знал, почему, просто чувствовал, что моему мирку пришёл конец.
Он пришёл на встречу, от которой я не сумел отговориться, гордый, с прямой спиной и холодным, как лёд в стакане колы, взглядом. Не взял меня за руку. "Устал я тебя за собой за ручку таскать," - плевок. Или удар, как по щеке. Лучше бы ударил!
Потом он схватил меня за волосы на затылке, заставил задрать голову и резко провёл языком по линии челюсти. Противно, не так, как он меня раньше и так мало целовал. У меня слёзы потекли от неожиданной боли. Он шепнул мне в ухо, в самое ухо, шершаво и с отвращением: "Я бы тебя трахнул и потом бы выбросил. Да что-то не хочется."
Оттолкнул и ушёл.
Ушёл.
Мой комодик волшебного детства развалился на десятки испачканных щепок, сгорел в случайном пожаре, заплавился потёкшим винилом, да так и застыл. Навсегда.
Мы лежали на крыше его дома, во вторые выходные нашего общего счастья, нелепого, как щенки. Лежали, рассматривая звёздное небо через растопыренные пальцы вытянутых рук. Он тогда сказал: "Твой дом там, где твоё сердце". Я тогда только усмехнулся банальности заявления. Он рассмеялся в голос, повернулся на бок, подперев рукой дредастую голову, и поцеловал меня в плечо. "И тебе придётся вечно быть моим. Потому что твоё сердце - у меня".
Тоже ложное воспоминание. Целиком, почти целиком. Только вот сердце моё и правда тогда перетекло в его раскрытую ладонь, да там и осталось.
Мне кажется, что единственное, о чём я могу говорить - что люблю его. Мне не кажется.
Мы были вместе пять недель, точнее, тридцать четыре дня, два года назад.
Я потихоньку реставрирую старый комодик, по крошкам воспоминаний восстанавливаю его вселенные - те, что меня касались хоть краешком. Его футбол, выпивка только потому, что под запретом, его строгость в сумме с пацанской нежностью.
Он забирал меня после уроков с серьёзным лицом, тащил в очередное "наше" место, усаживал напротив себя и долго молчал, нагнетал обстановку. Потом он серьёзно и тихо бурчал, например: "В эсхатологических мифах викингов говорится, что в день Рагнарёка Один будет убит чудовищным волком Фенриром." Я делал большие глаза, путался, спотыкался, не понимал. Он поднимался, смотрел в небо, жевал палочку от чупа-чупса и пояснял: "Мне просто жалко. Крутой дядька, а помрёт из-за какого-то волка. И как он выглядит?..."
Я люблю его. Как и два года назад, куда бы я не приходил, всё сводится о разговорах о нём, только о нём. Зико, Зико, Зико!..
Теперь я пою. Конечно же, только о нём.
Спиралька моей покалеченной вселенной то сжимается, то раскручивается, это похоже на то, как шатается, сидя на полу, законченный псих. Молча, усердно, словно паланкин ткёт. Теперь я пою, пою отвратительно. Если бы пел хорошо, он бы успокоился, поверил, что я жив по-прежнему. А так, есть жалкая надежда. Надежда, в принципе, - самое жалкое существо.
Я люблю его.
Я слышу о нём постоянно, избегаю встреч, избегаю слухов, избегаю всего. Не выходит ни черта.
Я люблю его.
Он играет в свой чёртов футбол, - Боже мой, как же я его люблю! - читает свой глупый рэп, крутится с девчонками, такими куклёшками бесполезными, и не думает даже, что один рыжий идиот так его любит!!!
Это начинает казаться совсем невыносимым, потому что всё чаще, всё больше, словно вся Вселенная тычет мне в нос подробности его жизни.
Когда мы были вместе, я всегда знал: где бы я ни был, я был дома. Когда мы были вместе, я всегда знал: я могу быть смешным, нелепым, идиотом даже, - он просто улыбнётся. Он просто улыбнётся и расскажет очередную непостижимую интересность. Когда мы были вместе, я знал твёрдо: я могу ничего не бояться.
Я стоял у ограды футбольного поля, сжимал в руках бутылку холодной минералки и нервничал, как никогда. За два дня до этого я отметил шестнадцатый день рождения. Задувая свечку на глупом торте я мысленно кричал одно слово: "ЛЮБИТЬ!!!" - и тут же встретил его. Случайно, ненароком, врезавшись в него, засмотревшегося на небо.
И вот, я стоял за оградой футбольного поля, смотрел, как он воробушком купается в пыли, смеётся в голос, пинает мяч с таким лицом, словно это и есть Самое Важное В Жизни. Сжимал в нервных пальцах ледяную минералку, глаз от него не отводил, краснел от мыслей своих глупых и знал точно: сегодня не подойду. Да и как это будет выглядеть? Засмеёт. Такие, как он, всегда смеются над слабыми перед своими друзьями.
- Я очень хочу пить.
Я вздрогнул от неожиданности, он стоял за моей спиной и просто забрал у меня бутылку. Я покраснел и запоздало пояснил:
- Это тебе.
- Зико, - его кадык потрясающе двигался, когда он пил. Его губы были влажными от воды, которая текла по шее. Он всегда был неаккуратным.
- Те… Темин.
- Ты рыжий, смешной, и я буду с тобой дружить.
Он потрепал меня по волосам и потащил гулять. Ему было семнадцать.
С тех пор почти ровно пять недель он не отпускал моей руки.
Я люблю его.
Потом я узнал, что всё вышло по такой невыносимой глупости, которая могла случиться только со мной. И только он мог поверить, что я, так безмерно в него влюблённый, встречаюсь с одной из его болельщиц.
Я разбился столпом воды, как черноглазая Амели из французского фильма. Так устал. Просто растворился, даже злиться не мог. Как на него злиться? Зико - это Зико. Ему позволено много больше, чем "всё".
Он валялся на своей крыше, пил сок из банки, усмехался своим глупым мыслям. Потом меня обнимал, к себе прижимал и шептал вдруг так, как признания шепчут: "Я хочу забить три гола подряд. Сегодня полдня убил, и ни черта".
Он всегда был таким. Порывистым, неожиданным, часто обидным и даже резким. Это воспоминание - подлинно.
Мне внезапно захотелось вспомнить всё детально. Ходить рядом с его домом - слишком опасно. Поэтому я иду на то самое поле, уже год, как заброшенное. Долго, к своему удивлению очень долго ищу то место, с которого два года назад наблюдал за ним. Нашёл. Ничего почти не изменилось, только мусора прибавилось, да ветки деревьев стали немного длиннее. Очередная приклеенная щепочка в комодике моей вселенной с глупыми именем "Зико".
Закат становится медным, как в тех глупых выдумках, в которые я верил. Отдалённые голоса, снова лето, небо немного давит на затылок, но это не мешает. Жарко. Только бутылка ледяной минералки приятно леденит руку. Время застывает постепенно, отступает, поджав уши, и оставляет меня наедине с мыслями, чувствами, памятью и так и не стихнувшей болью. Мне даже нравится. Вот бы, думается, сейчас кто-то выдернул бы у меня из рук бутылку эту. Обернуться бы, думается напугано, а там - он.
Бутылка медленно и словно неуверенно, скользит из пальцев, но замирает на полпути.
БУМ.
БУМ.
БУМ.
БУМ.
Сердце, всё такое же идиотское, медленно и оглушительно бьётся из рёбер в виски.
Тишина. Я разжимаю пальцы, бутылка падает и обдаёт ноги ледяными брызгами. Я не могу обернуться. Если там стоит не он, я... Это будет слишком жестоко. А это не может быть он. Не бывает такого.
Я медлю, боюсь дышать, жмурюсь от каждого удара сердца. Потом слышу удаляющиеся шаги. Ровно три.
- Обернись. Пожалуйста.
Вселенная рушится с оглушительным треском, но осколки её не тяжелее хлопьев пепла от старой газеты.
- Нет. Не хочу. Ты меня обидел.
- Не простишь?
Мотаю головой. Ну, нужно же хоть как-то слёзы унять?! Вот ещё, при нём плакать! При нём, при нём, любимом, родном, любимом до оторопи!
Снится, небось. Усмехаюсь даже этой мысли.
А меня вдруг обнимают руки, которые при всём желании не узнать я не в силах. И лбом он мне в плечо жмётся.
- Прости, рыжий. Прости.
- Два года.
- Твой голос злее, чем мой в самые тяжкие времена.
- Я зол.
Я, правда, зол, зол страшно и неожиданно. Даже приятно.
- Обернись. Пожалуйста.
Он разворачивает меня сам, прижимает к себе, больно сжимает скулы пальцами и целует.
Так, словно любит. Словно не дышал два года. Словно, и правда, хочет вернуться. Я, конечно, не отвечаю.
- Дождь, падающий среди ясного неба, в Японии иногда называют "кицунэ но ёмэири " или «свадьба кицунэ».
Я не выдержал и рассмеялся. Всё же Зико - это Зико.
- Я люблю тебя. Кицунэ, выдумал тоже.
Он засмеялся тихо, щекотно и мне в губы.
OWARI
-
-
01.07.2011 в 06:41-
-
01.07.2011 в 10:32-
-
07.07.2011 в 11:48вот это хорошо. Эту бы фразу да в нормальный...
а вообще знаешь.... лично-негатив
-
-
07.07.2011 в 12:32сделай. я правда разрешаю.
-
-
25.07.2011 в 23:11это же ж... вот.... ♥
-
-
25.07.2011 в 23:12-
-
25.07.2011 в 23:17-
-
25.07.2011 в 23:33-
-
25.07.2011 в 23:45-
-
26.07.2011 в 21:22-
-
26.07.2011 в 21:31-
-
26.07.2011 в 21:39-
-
26.07.2011 в 21:47-
-
26.07.2011 в 21:50-
-
26.07.2011 в 21:58-
-
26.07.2011 в 22:20-
-
15.10.2011 в 23:08я не хотел вас задеть.
правда не хотел.
у меня есть очень резонное предложение: дабы не оскорблять свои очи, отведите их в иную сторону.
вот и всё.
я свою херню никому не навязываю, ни на что не притендую.
но за критику спасибо.
-
-
16.10.2011 в 13:19я свою херню никому не навязываю
okay.jpg
а комментарии удалять всё-таки нехорошо.