господи, я просто слишком стар для этого дерьма!
аффтар: AkiTaka
фэндом: Big Bang
бэта: ищу!
название: Страхи Имени Его
рейтинг: PG-13
пейринг: G-Top.
жанр: психология?
Дисклаймер: всё правда, всё так и было, сам всё видел. Герои принадлежат мне, БВА-ХА-ХА! рублю кучу бабла на шантаже. да-да-да) шутка.
размещение: с моего величайшего соизволения.
предупреждение: просто личные мечтания больного меня, так сказать. придурочная психология, лёгкий БДСМ и что-то ещё странное Оо
статус: закончено
Размер: 1976 слов
читать дальше
Он доверчиво сжимает мою руку и послушно идёт за мной. Я завожу его в комнату, в которой уже всё готово. Мне немного не по себе от таких его заворотов, но, на этот раз, стало даже интересно.
В комнате жарко, очень душно и темно. Почти темно: только пара десятков расставленных по полу свечей. Свечи ароматизированные, запахи - тяжёлые. Всё, как он просил: лаванда, мирра, корица и ладан. По середине комнаты стоит чёрный кожаный диван и я усаживаю его, почти голого, в одних трусах, уже сжимающегося от неизвестности. Его глаза перевязаны плотной чёрной лентой, руки несильно, но надёжно связаны и неспокойно лежат на коленях. Он нервничает: тощая грудь тяжело поднимается и опадает. Он уже входит в роль.
Я включаю музыкальный центр, на заготовленном диске шестьдесят раз записана одна и та же песня его любимой Ли Хьёри, "Swing". Он всегда говорил, что его мурашки продирают от этой песни. Я делаю звук тише, едва слышно. Я пока не знаю, что и как буду делать, но он очень старался мне всё хорошо объяснить.
Окна плотно зашторены, на двери снаружи висит табличка "не беспокоить". Мы даже приписали внизу "даже если случится пожар". Потому что если всё получится, и кто-то нас прервёт - я не представляю, что случится.
Джиён очень хочет испытать страх. Испугаться по-настоящему. Прожить всё то, что он периодически выдумывает.
Он дышит сипло, я вижу, как он прислушивается к каждому шороху. На нём нет одежды - он ни чем не защищён. У него связаны руки - он не сможет сопротивляться. У него завязаны глаза - он не сможет ни к чему подготовиться.
Он напряжённо ждёт и, пока ещё, чувствует некоторое смущение. Я стою в нескольких шагах и молчу. Даю ему время договориться с самим собой. Погрузиться в свою голову. Дышать нечем в этой комнате, но он так просил. Я знаю, что Джиён прекрасно чувствует мой взгляд и стараюсь смотреть холодно.
Минут через пять он передёргивает плечами и тихо выдыхает "Сынхён, ты тут?". Я молчу. Потому что я принял правила игры. И я не собираюсь его спасать. Пока что.
Это всё какое-то безумие, просто бред сумасшедшего. Бред Джиёна. И я рискую ничем иным, как его рассудком. И без того не внушающим доверия и спокойствия. Но я много думал, я, кажется, понял.
Я медленно, очень тихо, подхожу к дивану со спины и осторожно наклоняюсь к его голове. Голова дёргается в мою сторону, влажные губы медленно открываются, но он ничего не говорит. Я кладу руки в ведёрко со льдом и провожу по его угловатым голым плечам. Он вздрагивает, кажется, всем телом. Но пока не боится по-настоящему, скорее играет. Трагичный тихий голос из колонок уже становится привычным и вдруг кажется, что он - всё, что есть в этом мире. Мне начинает нравиться то, что происходит.
Я обхожу Джиёна, не отрывая холодных пальцев от его горячей кожи.
- Ничтожество.
Я говорю это очень тихо, почти шёпотом. Я вижу, как заламываются тонкие брови под лохматой чёлкой. Не совсем то, что нужно - такие слова Джиёна злят, а не пугают. Я снова отхожу, стараюсь не дышать. Он должен почувствовать себя одиноким. Брошенным. Ничтожеством. А он вдруг начинает дрожать. Так, словно стоит голым на сквозняке. Я жду ещё пару минут, время тянется мучительно, и я рассказываю себе, что я - Судья. Я - Обвинитель и Исполнитель Приговора. И что Джиён - мой. Он в моём мире, в моей комнате. Джиён в аду. Кажется, он сам начинает в это верить.
Я сажусь на корточки перед его напряжённо поджатыми ногами и кладу ладони на колени. Руки уже согрелись, но это не важно.
- Сынхёна...
В его глупом и смешном голосе колотится паника, он пока пытается себя сдерживать, но получается уже плохо.
- Сынхёна, мне страшно...
Я раздвигаю его колени в стороны и не приближаюсь ни на миллиметр. Он сжимается, связанные руки непроизвольно дёргаются вниз, чтобы защититься. Колени дёргаются тоже, но я не позволяю.
Что он там говорил про масла... На столике у дивана стоит целая армия пузырьков и склянок, я беру первую попавшуюся. В нос резко бьёт запахом чего-то острого и пряного. Почти всё выливаю ему на ноги, подрагивающий живот и грудь. Он боится этого. Потому что уже верит. Запах неприятный, он морщится и старается отвернуться.
Потом я размазываю жирную жидкость по его белой коже, покрывшейся мурашками, говорю ужасные вещи, именно те, которые всегда добивали его, убивали или, хотя бы, ранили. Говорю, что он никому не нужен. Что он ничто, пустое место. Что он останется тут навсегда. Что он - глупый, бездарный и что его одиночество - минимум того, что он заслужил. Потому что он очень этого боится. Боится оказаться ненужным. Я говорю тихо, иногда позволяю себе усмехаться. И трогать его равнодушно, брезгливо и очень неприятно. Я сжимаю его плечи, потому что он боится боли. Я дёргаю его за волосы и называю шлюхой, потому что он боится неуважения, пренебрежения. Я сам уже верю во все свои слова. Хотя и постоянно напоминаю себе, что это - игра. Его безумная, идиотская по сути, просто невообразимо придурочная игра. Он приволок в гостиницу целую сумку всякого барахла: тупой, но не внушающий доверия нож для бумаги, какие-то свои кольца, огромные и острые. Какие-то ленточки и шнурки, все эти вонючие масла. Заказал море льда. И я использую всё это, чтобы запугать его до одури. Он не может видеть и каждое прикосновение, даже самое безобидное - взрывает в нём тонну страха, он хочет уберечь себя от неизвестности, ёрзает по обшивке дивана. Спина и ноги прилипают к чёрной коже, он шипит сквозь сжатые зубы, и я через кожу вижу, как бьётся его сердце. Как набухает и пульсирует жилка на тонкой шее. Он такой маленький, такой беззащитный. Хочется его просто обнять, но если я не доведу начатое до конца - он меня потом сожрёт, он может. И потом я страху не напасусь. И он уже так погрузился в себя, в этот опереточный идиотский ад, что, оборви я сейчас всё, чёрт знает, как его вообще переклинит.
- Сынхёна!...
Теперь он не обращается ко мне, для него сейчас меня тут нет. Он зовёт, он просит ему помочь.
- Нет твоего Сынхёна. Сбежал. Бросил.
- Не... неправда...
- Правда, правда. Или ты думал, что он любит тебя?
- Любит...
В его голосе совсем нет уверенности. Он бледнеет до синеватого, кулаки сжимает до побелевших косточек и уже не замечает, как сам себя царапает.
- Никто тебя не любит.
Я вздыхаю так, словно говорю с умалишённым психом, и снова оставляю его. Это самое главное - постоянно оставлять его наедине с его головой. С его ужасом, паникой, истерикой. Жду, пока его грудь станет подниматься чуть спокойнее, и резко дёргаю за руки. Он не ожидал, он чуть не падает. Я ставлю его в центре комнаты и снова отхожу. Он стоит с трудом, он не понимает, чего ждать. Я распахиваю шторы и открываю окно. В лицо бьёт холодный воздух декабря. Джиён, разгорячённый духотой и страхами, сжимается весь, у него подкашиваются ноги и он как-то неестественно медленно оседает на пол.
Всё. Уже почти всё. Надо ещё чуть-чуть потерпеть. Пара шагов до самого пекла, до девятого круга осталось.
- Всё. Я устал от тебя.
Я подхожу и стараюсь не смотреть с сочувствием - он всегда безошибочно чувствовал мои эмоции. Подхватываю его подмышки и тащу к окну.
Он готов. Всё, он дошёл. Потому что он не сопротивляется. Только дышит бешено, как загнанный зверь. И шепчет что-то беззвучно. У самого окна он вдруг безнадёжно и слабо дёргает руки в стороны, пытается вырваться, но я держу крепко. Он дрожит так, словно сейчас умрёт. Повязка на его глазах мокрая и щёки мокрые тоже. Хватит.
Я одной рукой закрываю окно и оттаскиваю его, уже ничего не соображающего, обратно на липкий диван. Он падает лицом вниз и всё дрожит, дрожит. И всхлипывает судорожно. И шепчет, шепчет, я разбираю только своё имя и "помоги".
Я быстро выключаю звук музыкального центра и теперь слышно, как рвано и неприятно-влажно он дышит. Осторожно подхожу и кладу руку ему на плечо, на татуировку. Он не реагирует.
- Джиёна.. Слышишь меня?... Я тут, слышишь?..
Надо говорить тихо, не дёргать его, не пороть горячку, хотя теперь мне страшно самому так, что леденеет всё внутри. Теперь я точно уверен, что идея эта была - просто стопроцентный кретинизм.
- Джиёна... Детка, я с тобой...
Он не реагирует и на эти слова, и на другие тоже. Надо мягко, нельзя допустить ни одного резкого движения. Потому что одно дело - загнать его в его голову, и совсем другое - вывести. Чтобы не поранить, не навредить и случайно не оставить его там. Потому что психика у него - не подарок. Вообще не подарок. На кой чёрт я на это согласился?!
Джиён не реагирует минут тридцать, но, постепенно, начинает дышать ровнее. Я приподнимаю его, усаживаю, встаю на колени перед ним и медленно развязываю его руки. Он снова трагично заламывает свои брови.. бровки свои, и мне хочется чуть ли не плакать от жалости. У него запястья красные и натёртые. Я осторожно целую их, мягко и едва касаясь. Он как-то странно вздыхает, словно изумляется, пытается выдернуть руки, но сил ему явно не хватает.
- Всё кончилось, слышишь? Всё кончилось.
- Сынхёна...
- Да?
- Это ты?
- Я.
Он медленно поднимает руки к лицу и стягивает повязку на шею. У него красные глаза и такие бледные губы, что их почти не видно. Он смотрит на меня и не понимает. Его всё ещё перетряхивает раз в несколько секунд. Он хочет что-то сказать, хватает ртом воздух и молчит. Он жалкий сейчас, белый, как простыни у нас дома, недоверчиво щурится и отодвигается на пару сантиметров.
- Меня никто не любит, и ты не любишь.
Он такой растерянный, обиженный, разве что губы не надувает, а так - дитё, у которого конфету отняли.
- Неправда. Я - люблю. И все любят. Ну, не все, но очень многие.
- Неправда.
- Правда. Иди ко мне.
Я протягиваю руки и стараюсь улыбнуться. Меня всего, если по правде, колошматит.
Он медлит, думает, он весь блестящий от этой вонючей дряни. Потом просто коротко кивает, почти незаметно. Я беру его на руки, в какой раз поражаясь, как можно выжить, если ты такой тощий.
- Мыться.
Он стоит в душевой кабине, опустив голову и зажимает правое запястье.
- Было очень страшно.
Я осторожно смываю с него всё, что там наговорил, намазал и наобижал. Мыло пахнет апельсином, а пена, почему-то, розоватая. Розовый апельсин. Джиён старается взять себя в руки.
- Так страшно, что я думал, что умру.
- Ты сам хотел.
- Хотел.
Он кивает, я поливаю из душа его чёрные волосы и думаю, что больше никогда, никогда, ни за какие уговоры, ни за какие плотские блага не соглашусь на его безумные идеи. Он стоит, опустив плечи, опустив безвольно руки, и не поднимает головы.
- Хватит. Я хочу домой. Прямо сейчас, сию секунду.
- Там холодно, надо волосы высушить.
- Я не могу тут больше быть. Отвези меня домой.
Пока мы ждём такси я, как могу, подсушиваю его волосы, запихиваю его в две толстовки, джинсы и напяливаю на него шапку. Заболеет - меня вообще все сожрут.
Он сидит на заднем сидении тихий, всё ещё вздрагивает, но уже совсем редко. Я прижимаю его к себе и глажу по этой идиотской шапке.
- Нет, было просто ТАК страшно, что я реально думал - вскроюсь! Это ужас какой-то - ничерта не видеть, ничерта не понимать и слушать такие жуткие штуки!
- Вот и думай в следующий раз, стоит ли свою херню воплощать в жизнь.
Он слабо бьёт меня кулаком в плечо и просто молчит.
Мы проходим в квартиру тихонько, все уже спят. Он тянет меня за руку просительно, когда мы проходим мимо его комнаты, и я соглашаюсь. Сегодня ему нельзя оставаться одному. Хоть это и против правил. Он, не раздеваясь, забирается в кровать, тянет меня к себе и устраивается уютным комком у меня под боком.
- А так, мне понравилось. Я много чего понял, только объяснить не смогу.
- Спи давай. Экспериментатор хренов.
Он, кажется засыпает, я сам почти вырубаюсь.
- Сынхёна...
- М?...
- Ты же наврал?
- Наврал.
- Точно?
- Совершенно точно.
- Это хорошо.
Он ёрзает, как кошка, устраивающаяся на нагретом месте, и засыпает. Придурок. Совершенно больной на всю крашенную голову придурок.
OWARI
фэндом: Big Bang
бэта: ищу!
название: Страхи Имени Его
рейтинг: PG-13
пейринг: G-Top.
жанр: психология?
Дисклаймер: всё правда, всё так и было, сам всё видел. Герои принадлежат мне, БВА-ХА-ХА! рублю кучу бабла на шантаже. да-да-да) шутка.
размещение: с моего величайшего соизволения.
предупреждение: просто личные мечтания больного меня, так сказать. придурочная психология, лёгкий БДСМ и что-то ещё странное Оо
статус: закончено
Размер: 1976 слов
читать дальше
Он доверчиво сжимает мою руку и послушно идёт за мной. Я завожу его в комнату, в которой уже всё готово. Мне немного не по себе от таких его заворотов, но, на этот раз, стало даже интересно.
В комнате жарко, очень душно и темно. Почти темно: только пара десятков расставленных по полу свечей. Свечи ароматизированные, запахи - тяжёлые. Всё, как он просил: лаванда, мирра, корица и ладан. По середине комнаты стоит чёрный кожаный диван и я усаживаю его, почти голого, в одних трусах, уже сжимающегося от неизвестности. Его глаза перевязаны плотной чёрной лентой, руки несильно, но надёжно связаны и неспокойно лежат на коленях. Он нервничает: тощая грудь тяжело поднимается и опадает. Он уже входит в роль.
Я включаю музыкальный центр, на заготовленном диске шестьдесят раз записана одна и та же песня его любимой Ли Хьёри, "Swing". Он всегда говорил, что его мурашки продирают от этой песни. Я делаю звук тише, едва слышно. Я пока не знаю, что и как буду делать, но он очень старался мне всё хорошо объяснить.
Окна плотно зашторены, на двери снаружи висит табличка "не беспокоить". Мы даже приписали внизу "даже если случится пожар". Потому что если всё получится, и кто-то нас прервёт - я не представляю, что случится.
Джиён очень хочет испытать страх. Испугаться по-настоящему. Прожить всё то, что он периодически выдумывает.
Он дышит сипло, я вижу, как он прислушивается к каждому шороху. На нём нет одежды - он ни чем не защищён. У него связаны руки - он не сможет сопротивляться. У него завязаны глаза - он не сможет ни к чему подготовиться.
Он напряжённо ждёт и, пока ещё, чувствует некоторое смущение. Я стою в нескольких шагах и молчу. Даю ему время договориться с самим собой. Погрузиться в свою голову. Дышать нечем в этой комнате, но он так просил. Я знаю, что Джиён прекрасно чувствует мой взгляд и стараюсь смотреть холодно.
Минут через пять он передёргивает плечами и тихо выдыхает "Сынхён, ты тут?". Я молчу. Потому что я принял правила игры. И я не собираюсь его спасать. Пока что.
Это всё какое-то безумие, просто бред сумасшедшего. Бред Джиёна. И я рискую ничем иным, как его рассудком. И без того не внушающим доверия и спокойствия. Но я много думал, я, кажется, понял.
Я медленно, очень тихо, подхожу к дивану со спины и осторожно наклоняюсь к его голове. Голова дёргается в мою сторону, влажные губы медленно открываются, но он ничего не говорит. Я кладу руки в ведёрко со льдом и провожу по его угловатым голым плечам. Он вздрагивает, кажется, всем телом. Но пока не боится по-настоящему, скорее играет. Трагичный тихий голос из колонок уже становится привычным и вдруг кажется, что он - всё, что есть в этом мире. Мне начинает нравиться то, что происходит.
Я обхожу Джиёна, не отрывая холодных пальцев от его горячей кожи.
- Ничтожество.
Я говорю это очень тихо, почти шёпотом. Я вижу, как заламываются тонкие брови под лохматой чёлкой. Не совсем то, что нужно - такие слова Джиёна злят, а не пугают. Я снова отхожу, стараюсь не дышать. Он должен почувствовать себя одиноким. Брошенным. Ничтожеством. А он вдруг начинает дрожать. Так, словно стоит голым на сквозняке. Я жду ещё пару минут, время тянется мучительно, и я рассказываю себе, что я - Судья. Я - Обвинитель и Исполнитель Приговора. И что Джиён - мой. Он в моём мире, в моей комнате. Джиён в аду. Кажется, он сам начинает в это верить.
Я сажусь на корточки перед его напряжённо поджатыми ногами и кладу ладони на колени. Руки уже согрелись, но это не важно.
- Сынхёна...
В его глупом и смешном голосе колотится паника, он пока пытается себя сдерживать, но получается уже плохо.
- Сынхёна, мне страшно...
Я раздвигаю его колени в стороны и не приближаюсь ни на миллиметр. Он сжимается, связанные руки непроизвольно дёргаются вниз, чтобы защититься. Колени дёргаются тоже, но я не позволяю.
Что он там говорил про масла... На столике у дивана стоит целая армия пузырьков и склянок, я беру первую попавшуюся. В нос резко бьёт запахом чего-то острого и пряного. Почти всё выливаю ему на ноги, подрагивающий живот и грудь. Он боится этого. Потому что уже верит. Запах неприятный, он морщится и старается отвернуться.
Потом я размазываю жирную жидкость по его белой коже, покрывшейся мурашками, говорю ужасные вещи, именно те, которые всегда добивали его, убивали или, хотя бы, ранили. Говорю, что он никому не нужен. Что он ничто, пустое место. Что он останется тут навсегда. Что он - глупый, бездарный и что его одиночество - минимум того, что он заслужил. Потому что он очень этого боится. Боится оказаться ненужным. Я говорю тихо, иногда позволяю себе усмехаться. И трогать его равнодушно, брезгливо и очень неприятно. Я сжимаю его плечи, потому что он боится боли. Я дёргаю его за волосы и называю шлюхой, потому что он боится неуважения, пренебрежения. Я сам уже верю во все свои слова. Хотя и постоянно напоминаю себе, что это - игра. Его безумная, идиотская по сути, просто невообразимо придурочная игра. Он приволок в гостиницу целую сумку всякого барахла: тупой, но не внушающий доверия нож для бумаги, какие-то свои кольца, огромные и острые. Какие-то ленточки и шнурки, все эти вонючие масла. Заказал море льда. И я использую всё это, чтобы запугать его до одури. Он не может видеть и каждое прикосновение, даже самое безобидное - взрывает в нём тонну страха, он хочет уберечь себя от неизвестности, ёрзает по обшивке дивана. Спина и ноги прилипают к чёрной коже, он шипит сквозь сжатые зубы, и я через кожу вижу, как бьётся его сердце. Как набухает и пульсирует жилка на тонкой шее. Он такой маленький, такой беззащитный. Хочется его просто обнять, но если я не доведу начатое до конца - он меня потом сожрёт, он может. И потом я страху не напасусь. И он уже так погрузился в себя, в этот опереточный идиотский ад, что, оборви я сейчас всё, чёрт знает, как его вообще переклинит.
- Сынхёна!...
Теперь он не обращается ко мне, для него сейчас меня тут нет. Он зовёт, он просит ему помочь.
- Нет твоего Сынхёна. Сбежал. Бросил.
- Не... неправда...
- Правда, правда. Или ты думал, что он любит тебя?
- Любит...
В его голосе совсем нет уверенности. Он бледнеет до синеватого, кулаки сжимает до побелевших косточек и уже не замечает, как сам себя царапает.
- Никто тебя не любит.
Я вздыхаю так, словно говорю с умалишённым психом, и снова оставляю его. Это самое главное - постоянно оставлять его наедине с его головой. С его ужасом, паникой, истерикой. Жду, пока его грудь станет подниматься чуть спокойнее, и резко дёргаю за руки. Он не ожидал, он чуть не падает. Я ставлю его в центре комнаты и снова отхожу. Он стоит с трудом, он не понимает, чего ждать. Я распахиваю шторы и открываю окно. В лицо бьёт холодный воздух декабря. Джиён, разгорячённый духотой и страхами, сжимается весь, у него подкашиваются ноги и он как-то неестественно медленно оседает на пол.
Всё. Уже почти всё. Надо ещё чуть-чуть потерпеть. Пара шагов до самого пекла, до девятого круга осталось.
- Всё. Я устал от тебя.
Я подхожу и стараюсь не смотреть с сочувствием - он всегда безошибочно чувствовал мои эмоции. Подхватываю его подмышки и тащу к окну.
Он готов. Всё, он дошёл. Потому что он не сопротивляется. Только дышит бешено, как загнанный зверь. И шепчет что-то беззвучно. У самого окна он вдруг безнадёжно и слабо дёргает руки в стороны, пытается вырваться, но я держу крепко. Он дрожит так, словно сейчас умрёт. Повязка на его глазах мокрая и щёки мокрые тоже. Хватит.
Я одной рукой закрываю окно и оттаскиваю его, уже ничего не соображающего, обратно на липкий диван. Он падает лицом вниз и всё дрожит, дрожит. И всхлипывает судорожно. И шепчет, шепчет, я разбираю только своё имя и "помоги".
Я быстро выключаю звук музыкального центра и теперь слышно, как рвано и неприятно-влажно он дышит. Осторожно подхожу и кладу руку ему на плечо, на татуировку. Он не реагирует.
- Джиёна.. Слышишь меня?... Я тут, слышишь?..
Надо говорить тихо, не дёргать его, не пороть горячку, хотя теперь мне страшно самому так, что леденеет всё внутри. Теперь я точно уверен, что идея эта была - просто стопроцентный кретинизм.
- Джиёна... Детка, я с тобой...
Он не реагирует и на эти слова, и на другие тоже. Надо мягко, нельзя допустить ни одного резкого движения. Потому что одно дело - загнать его в его голову, и совсем другое - вывести. Чтобы не поранить, не навредить и случайно не оставить его там. Потому что психика у него - не подарок. Вообще не подарок. На кой чёрт я на это согласился?!
Джиён не реагирует минут тридцать, но, постепенно, начинает дышать ровнее. Я приподнимаю его, усаживаю, встаю на колени перед ним и медленно развязываю его руки. Он снова трагично заламывает свои брови.. бровки свои, и мне хочется чуть ли не плакать от жалости. У него запястья красные и натёртые. Я осторожно целую их, мягко и едва касаясь. Он как-то странно вздыхает, словно изумляется, пытается выдернуть руки, но сил ему явно не хватает.
- Всё кончилось, слышишь? Всё кончилось.
- Сынхёна...
- Да?
- Это ты?
- Я.
Он медленно поднимает руки к лицу и стягивает повязку на шею. У него красные глаза и такие бледные губы, что их почти не видно. Он смотрит на меня и не понимает. Его всё ещё перетряхивает раз в несколько секунд. Он хочет что-то сказать, хватает ртом воздух и молчит. Он жалкий сейчас, белый, как простыни у нас дома, недоверчиво щурится и отодвигается на пару сантиметров.
- Меня никто не любит, и ты не любишь.
Он такой растерянный, обиженный, разве что губы не надувает, а так - дитё, у которого конфету отняли.
- Неправда. Я - люблю. И все любят. Ну, не все, но очень многие.
- Неправда.
- Правда. Иди ко мне.
Я протягиваю руки и стараюсь улыбнуться. Меня всего, если по правде, колошматит.
Он медлит, думает, он весь блестящий от этой вонючей дряни. Потом просто коротко кивает, почти незаметно. Я беру его на руки, в какой раз поражаясь, как можно выжить, если ты такой тощий.
- Мыться.
Он стоит в душевой кабине, опустив голову и зажимает правое запястье.
- Было очень страшно.
Я осторожно смываю с него всё, что там наговорил, намазал и наобижал. Мыло пахнет апельсином, а пена, почему-то, розоватая. Розовый апельсин. Джиён старается взять себя в руки.
- Так страшно, что я думал, что умру.
- Ты сам хотел.
- Хотел.
Он кивает, я поливаю из душа его чёрные волосы и думаю, что больше никогда, никогда, ни за какие уговоры, ни за какие плотские блага не соглашусь на его безумные идеи. Он стоит, опустив плечи, опустив безвольно руки, и не поднимает головы.
- Хватит. Я хочу домой. Прямо сейчас, сию секунду.
- Там холодно, надо волосы высушить.
- Я не могу тут больше быть. Отвези меня домой.
Пока мы ждём такси я, как могу, подсушиваю его волосы, запихиваю его в две толстовки, джинсы и напяливаю на него шапку. Заболеет - меня вообще все сожрут.
Он сидит на заднем сидении тихий, всё ещё вздрагивает, но уже совсем редко. Я прижимаю его к себе и глажу по этой идиотской шапке.
- Нет, было просто ТАК страшно, что я реально думал - вскроюсь! Это ужас какой-то - ничерта не видеть, ничерта не понимать и слушать такие жуткие штуки!
- Вот и думай в следующий раз, стоит ли свою херню воплощать в жизнь.
Он слабо бьёт меня кулаком в плечо и просто молчит.
Мы проходим в квартиру тихонько, все уже спят. Он тянет меня за руку просительно, когда мы проходим мимо его комнаты, и я соглашаюсь. Сегодня ему нельзя оставаться одному. Хоть это и против правил. Он, не раздеваясь, забирается в кровать, тянет меня к себе и устраивается уютным комком у меня под боком.
- А так, мне понравилось. Я много чего понял, только объяснить не смогу.
- Спи давай. Экспериментатор хренов.
Он, кажется засыпает, я сам почти вырубаюсь.
- Сынхёна...
- М?...
- Ты же наврал?
- Наврал.
- Точно?
- Совершенно точно.
- Это хорошо.
Он ёрзает, как кошка, устраивающаяся на нагретом месте, и засыпает. Придурок. Совершенно больной на всю крашенную голову придурок.
OWARI