господи, я просто слишком стар для этого дерьма!
аффтар: AkiTaka
мыло: [email protected]
фэндом: The GazettE
бэта: ------------------------------------------
название: kotodama
рейтинг: PG
пейринг: Reituki
жанр: AU, Romance
Дисклаймер: всё правда, всё так и было, сам всё видел. Герои пренадлежат мне, БВА-ХА-ХА! рублю кучу бабла на шантаже. да-да-да) шутка.
размещение: с моего величайшего соизволения.
предупреждение: ПОВ, графоманство. Сама идея спёрта с непомню кого^^ так что если чё - тапками - бить)
* - цитата из Високостного Года тоже.
посвящение: Руки.
да простит меня Великая Страна Япония, Японский Император и PSC. *дважды хлопнул в ладошки*
"а он клянётся, что вернётся.
сойду - так с места не сойду.
врёт. сойдёт."
(с) Високосный Год
chotto itai
"Привет. Я немного скучаю. Потому что..."
Сотый, наверное, листок полетел в угол, нещадно смятый.
Он не знает, что написать. Он не уверен, что нужно. Он не уверен, что сможет. Но рука в который раз тянется к стопке неровных листов, на которые он пролил кофе, и карандаш снова и снова выводит дурацкие канджи в кривую линию.
"Привет. Ты обещал вернуться скоро, но даже не звонишь."
Это всё не правда, потому что ему не в чем обвинять. Он не хочет обвинять. Он не винит.
В нём сидит что-то, оно большое, оно острое, как блюда корейской кухни, оно мешает ему жить. Ему кажется, что бумага может спасти. И он снова и снова старается выдавить из себя хоть одну мало-мальски сносную строчку. Ничего не выходит, потому что он ненавидит "выдавливать".
"Я пролил кофе на эти листы. Что-то должно оставаться неизменным, да?"
Неизменной остаётся его неуклюжесть, тщетные попытки смеяться над самим собой искренне. Но не слова его, уехавшего. Только не его слова. Только не его обещания.
Он лежит на уже две недели разобранной кровати, совершенно больной этой остротой внутри. Он думает, было ли хоть одно обещание искренним. Хоть за одним из них стояла мысль "совру - с места не сойду."? Ему кажется, сейчас кажется, что нет, не стояла.
И ведь какая глупость, право, верить его словам. А не поверить - грех.* И он верил. И верит сейчас.
"Я пролил кофе, когда придумывал слова для этого письма. Так что с тебя поход в кофейню."
Ну что за чёрт? Он злится на себя.
Он находит в себе силы, встаёт и пьёт воду из-под крана. Вода чуть тёплая, не смотря на совсем не тёплый ноябрь.
Он смотрит на своё предплечье и кропотливо перещитывает синие точки. Одиннадцать. Одиннадцать точек тонкой ручкой. Одиннадцать недель. А обещал вернуться через две. Обещал "звонить почаще". Обещал.
Он позвонил в первый раз на исходе второй недели. В шестом часу утра.
- Привет! Хей, ты меня слышишь?!
Он слышит помехи, жуткие помехи и шум в ушах.
- Почти шесть утра.
- Да? Ой, извини, у нас всего девять!
Он ужасно громко кричал с того конца планеты, смеялся, был нетрезв. Не скучал. Не скучал. Эта мысль билась в его голове, как горошина в большой жестяной банке.
- У вас... Ну... Как доехал?...
- Ты злишься. - Он перестал кричать и снова, в какой раз, обидился. Ни на что.
- М.
- Ну и злись, бааака!
Короткие гудки, резко сменившие его лёгкий смех.
Было начало сентября, воздух был всё ещё тёплым а воспоминания - совсем свежими. Болезненными через край.
Второй звонок случился четыре дня назад. В более человеческое время. Он тогда и разлил кофе на белоснежные листы.
- Привет! Как ты? Перестал дуться?
- Твой голос изменился.
- Просто мы давно не говорили.
В этот раз он был трезвым, не шумным и очень усталым.
- Тут туман. It`s fog.
- Твой английский ужасен.
Звонивший, от чего-то, рассмеялся. А ему не хотелось смеяться. Хотелось сказать, что он скучает. Что скучает страшно, что ему страшно тоже. Спросить, когда он вернётся. Ведь истекли все мыслемые сроки.
- Чего молчишь?
- Смотрю в окно на Токио.
- Токио... - Он усмехнулся невесело. - Я скучаю по нему.
- По нему? Только?
Ответа не последовало. Только тихий шелест международной связи. И настенные часы. Там, на другой стороне планеты.
- Я не помню, как ты выглядишь.
Тогда он сам повесил трубку. Не выдержал. Слёзы набухали внутри, он чувствовал себя воздушным шариком, который наполняют солёной водой. Плакать ему не хотелось.
Он сел на подоконник в кухне, достал сигарету из полупустой пачки. Прикурил без удовольствия. Уставился на темнеющий город. Он не говорит пустого. Хоть сейчас надо посмотреть.
То острое, что живёт в нём одиннадцать недель, стало разростаться, как подогретые дрожжи. Неприятно. Он стал думать о том, почему не может найти себе места без этого человека. Без одного единственного, доставучего, необязательного, безответственного, вредного... такого родного, светлого, такого доброго и настоящего человека.
Потому что он скучал. Все одиннадцать точек на левом предплечье, которые старательно обводит каждое утро.
Он вздрогнул, когда подтлевающий фильтр обжёг пальцы. Он почувствовал себя ужасно больным и просто одиноким.
Он ждёт.
В следующий раз звонок случится почти в самом конце зимы. Точек к тому времени станет уже двадцать три. Обводить их войдёт в привычку. Он всё так же будет мучительно выдумывать письмо, засыпать в горстке измятых листов, забывать поливать цветы на лестничной клетке, жевать подсохшие к утру сендвичи из соседнего супермаркета. Он будет засыпать на рабочем месте, вяло ругаться с начальством и маниакально отсчитывать секунды. Восемьдесят шесть тысяч в сутки.
У него сдадут нервы к середине апреля. Он станет думать о...
Он дошёл до ванной и уставился на своё отражение. Он подумал, что зеркало слишком измялось, портя отражение и засмеялся своей глупости. Он решил написать смс. Ему нужно знать.
Ответ пришёл парой дней позже, что-то невнятное, на английском, кторого он никогда не знал. Но он понял. "I don`t know, when, baby. Have fun."
Have fun. Веселись. Неизвестно. Он сам не знает, когда вернётся.
Быть может и не вернётся вовсе? И надо начинать жить, учиться жить самостоятельно. Избавиться от этой недозависимости. Быть собой. Пить то пиво, которое нравится. Проводить выходные не в стрип-барах, а где угодно ещё. Только не в стрип-барах. И что он находит в этих длинных девицах, ненастоящих до мозга костей?!
Сейчас он, наверное, как раз в такоом месте. Он посмотрел на часы, подсчитал время. В Лондоне сейчас около половины первого ночи.
Он мучается вопросом, почемк Лондон? Почему не Осака, например. Почему его отпуск затянулся на два с лишним месяца.
Лондон - это ужасно далеко.
Проходит несколько дней, он понимает, что ещё немного и он сойдёт с ума. Ему нужно развеяться. Выбросить все черновики писем. В них одно и то же: тоска. Жуткая, почти звериная. Да что там. Совершенно обычная тоска, человеческая до крайности. Тоска обычного парня с обычным сердцем.
Это похоже на кислоту, как ему кажется. Только на какую?
Ту, которой выбеливают волосы.
Он принял душ, тщательно расчесал волосы, отгладил джинсы и майку. Одел короткую замшевую куртку с белым мехом на вороте. Долго не мог найти ключи в планомерно разрастающемся бардаке. Нашёл. Вышел на улицу и чуть не захлебнулся лёгким морозом. Влажный ветер уткнулся в его щёку, потрепал волосы.
"It`s fog, baby."
И зачем ему только это дурацкое слово? Не подходит совсем. Как будто он в Нью Йорке каком-нибудь или даже на Майами-бич.
А там туман.
А тут ветер, мороз, приклеивающий подошвы к владному асфальту, если застояться.
Он идёт в бар, специально выбирает тот, до которого пешком минут сорок. Прячет привыкшие к домашнему теплу руки. Он ненавидит свой отпуск.
Он пьёт зелёный чай, сыпет в него три ложки сахара. От тоски. Копирует. Страшная выходит гадость, а он пьёт. Конечно же, он взял с собой листы и карандаш. Ещё конверт с давно написанным адресом. Потом он пьёт кофе, грог и снова кофе, нещадно много курит, молчит и снова курит. Его молчанье становится жирным, маслянистым, тяжёлым.
"Я устал. Понимаешь? Устал. Ты не выполнил ни одного из обещаний."
Смять.
"Я бы хотел просто узнать, когда ты приедешь. Я скучаю."
Не то.
"Я уже себя извёл совсем. Как ты? Когда уже наконец...."
Нет!!
"Возвращайся. Я не знаю, как Токио, не знаю, как люди, живущие в нём, но я тебя жду. Очень-очень..."
Он устало роняет голову на стол и дописывает неглядя.
"Иди к чёрту."
Потом что-то внутри него взрывается, как при старте ракеты, он вскакивает, высыпает горсть измятых купюр на стол и выходит в ночь.
Потому что он любит. Это чувство вдруг стало совершенно огромным в нём, ещё более острым и болезненным. И не стало легче. И не появилось надежды. И осталась только обречённость пить то пиво, которое нравится и прводить время где угодно, но не в стрип-барах.
Потом, снова потом, проходит Рождество, он делается страшно молчалив, закупорен в себе. И эта мысль, стучавшая по черепной коробке в первый телефонный разговор. "Он не скучает. Не скучает."
Зима ползёт к завершению, он стал диким, бледным и совсем больным. Вечный насморк, головные боли, бессонница, сменяющаяся почти литаргическим сном.
Звонок раздался в три часа ночи.
- Ты спишь?
- Нет.
- А я в таком классном месте! Послушай, отсюда видно весь город, как на ладони! Такая красотища! Это что-то!
- Я рад. - Слова выдавливать сложно, они царапают стены спальни.
- Ты заболел там? Are you OK?
- Прекрати. Это пошло и совсем тебе не идёт.
- Така, я...
- Когда ты вернёшься?
Звук собственного имени заставил выдохнуть этот вопрос в трубку, не успев дать испугаться.
- Я не знаю... - Так же тихо. Словно виновато. - Ладно, я пойду. Спи, не болей.
- Не забудь японский.
Выдох в кашель и эти слова адресованы уже коротким гудкам.
Он держится ещё месяц с лишним, пока не рисует тридцатую точку. Горячую точку на карте собственного безумия. Собственного бессилия.
Он достаёт клочёк бумаги из-под кухонного стола, расправляет его. На листе отпечаток подошвы и жирное пятнышко. Он берёт тонкий зелёный маркер и старательно выводит, закусив кончик языка.
"Ты забрал у меня все слова. Я не знаю, что написать, по этому просто спокойной ночи."
Заталкивает обрывок в замызганный уже конверт, с прямой спиной спускается вниз и опускает письмо в ящик на доме напротив. Возвращается в свою однокомнатную квартиру в центре Токио, сползает по стене и плачет.
Пищит автоответчик и голос Акиры пытается продраться сквозь спрессованную пыль воздуха.
- Така! (помехи) Така, слышишь? Куда тебя понесло в ночи? (снова помехи) Слышишь меня? Я возвращаюсь! Я завтра прилечу! Слышишь?... (помехи-его счастье-помехи-лёгкий смех-шуршание-писк автоответчика)
Он не слышит. Он плачет, уронив голову в ладони.
На завтра звонка в дверь он тоже не услышит.
Эпилог.
А потом пойдёт дождь и он попытается встать. Пройдёт почти четверо суток, ноги онемеют, руки станут ватными. У него будет кружиться голова от голода и усталости.
А автоответчик, как заведённый, будет прокручивать одно и то же сообщение.
- Я вернулся. К тебе.
- Я вернулся. К тебе.
- Я вернулся. К тебе.
- Я вернулся. К тебе.
А задверью тот же голос вдруг тихо скажет:
- Така... Така, открой пожалуйста...
Тирдцать точек. Семь месяцев. Бесконечное множество дней, минут и секунд, который по восемьдесят шесть тысячь в сутках.
Тридцать точек и всего один человек.
- Я дома.
- С возвращением. Обними меня.
OWARI
мыло: [email protected]
фэндом: The GazettE
бэта: ------------------------------------------
название: kotodama
рейтинг: PG
пейринг: Reituki
жанр: AU, Romance
Дисклаймер: всё правда, всё так и было, сам всё видел. Герои пренадлежат мне, БВА-ХА-ХА! рублю кучу бабла на шантаже. да-да-да) шутка.
размещение: с моего величайшего соизволения.
предупреждение: ПОВ, графоманство. Сама идея спёрта с непомню кого^^ так что если чё - тапками - бить)
* - цитата из Високостного Года тоже.
посвящение: Руки.
да простит меня Великая Страна Япония, Японский Император и PSC. *дважды хлопнул в ладошки*
"а он клянётся, что вернётся.
сойду - так с места не сойду.
врёт. сойдёт."
(с) Високосный Год
chotto itai
"Привет. Я немного скучаю. Потому что..."
Сотый, наверное, листок полетел в угол, нещадно смятый.
Он не знает, что написать. Он не уверен, что нужно. Он не уверен, что сможет. Но рука в который раз тянется к стопке неровных листов, на которые он пролил кофе, и карандаш снова и снова выводит дурацкие канджи в кривую линию.
"Привет. Ты обещал вернуться скоро, но даже не звонишь."
Это всё не правда, потому что ему не в чем обвинять. Он не хочет обвинять. Он не винит.
В нём сидит что-то, оно большое, оно острое, как блюда корейской кухни, оно мешает ему жить. Ему кажется, что бумага может спасти. И он снова и снова старается выдавить из себя хоть одну мало-мальски сносную строчку. Ничего не выходит, потому что он ненавидит "выдавливать".
"Я пролил кофе на эти листы. Что-то должно оставаться неизменным, да?"
Неизменной остаётся его неуклюжесть, тщетные попытки смеяться над самим собой искренне. Но не слова его, уехавшего. Только не его слова. Только не его обещания.
Он лежит на уже две недели разобранной кровати, совершенно больной этой остротой внутри. Он думает, было ли хоть одно обещание искренним. Хоть за одним из них стояла мысль "совру - с места не сойду."? Ему кажется, сейчас кажется, что нет, не стояла.
И ведь какая глупость, право, верить его словам. А не поверить - грех.* И он верил. И верит сейчас.
"Я пролил кофе, когда придумывал слова для этого письма. Так что с тебя поход в кофейню."
Ну что за чёрт? Он злится на себя.
Он находит в себе силы, встаёт и пьёт воду из-под крана. Вода чуть тёплая, не смотря на совсем не тёплый ноябрь.
Он смотрит на своё предплечье и кропотливо перещитывает синие точки. Одиннадцать. Одиннадцать точек тонкой ручкой. Одиннадцать недель. А обещал вернуться через две. Обещал "звонить почаще". Обещал.
Он позвонил в первый раз на исходе второй недели. В шестом часу утра.
- Привет! Хей, ты меня слышишь?!
Он слышит помехи, жуткие помехи и шум в ушах.
- Почти шесть утра.
- Да? Ой, извини, у нас всего девять!
Он ужасно громко кричал с того конца планеты, смеялся, был нетрезв. Не скучал. Не скучал. Эта мысль билась в его голове, как горошина в большой жестяной банке.
- У вас... Ну... Как доехал?...
- Ты злишься. - Он перестал кричать и снова, в какой раз, обидился. Ни на что.
- М.
- Ну и злись, бааака!
Короткие гудки, резко сменившие его лёгкий смех.
Было начало сентября, воздух был всё ещё тёплым а воспоминания - совсем свежими. Болезненными через край.
Второй звонок случился четыре дня назад. В более человеческое время. Он тогда и разлил кофе на белоснежные листы.
- Привет! Как ты? Перестал дуться?
- Твой голос изменился.
- Просто мы давно не говорили.
В этот раз он был трезвым, не шумным и очень усталым.
- Тут туман. It`s fog.
- Твой английский ужасен.
Звонивший, от чего-то, рассмеялся. А ему не хотелось смеяться. Хотелось сказать, что он скучает. Что скучает страшно, что ему страшно тоже. Спросить, когда он вернётся. Ведь истекли все мыслемые сроки.
- Чего молчишь?
- Смотрю в окно на Токио.
- Токио... - Он усмехнулся невесело. - Я скучаю по нему.
- По нему? Только?
Ответа не последовало. Только тихий шелест международной связи. И настенные часы. Там, на другой стороне планеты.
- Я не помню, как ты выглядишь.
Тогда он сам повесил трубку. Не выдержал. Слёзы набухали внутри, он чувствовал себя воздушным шариком, который наполняют солёной водой. Плакать ему не хотелось.
Он сел на подоконник в кухне, достал сигарету из полупустой пачки. Прикурил без удовольствия. Уставился на темнеющий город. Он не говорит пустого. Хоть сейчас надо посмотреть.
То острое, что живёт в нём одиннадцать недель, стало разростаться, как подогретые дрожжи. Неприятно. Он стал думать о том, почему не может найти себе места без этого человека. Без одного единственного, доставучего, необязательного, безответственного, вредного... такого родного, светлого, такого доброго и настоящего человека.
Потому что он скучал. Все одиннадцать точек на левом предплечье, которые старательно обводит каждое утро.
Он вздрогнул, когда подтлевающий фильтр обжёг пальцы. Он почувствовал себя ужасно больным и просто одиноким.
Он ждёт.
В следующий раз звонок случится почти в самом конце зимы. Точек к тому времени станет уже двадцать три. Обводить их войдёт в привычку. Он всё так же будет мучительно выдумывать письмо, засыпать в горстке измятых листов, забывать поливать цветы на лестничной клетке, жевать подсохшие к утру сендвичи из соседнего супермаркета. Он будет засыпать на рабочем месте, вяло ругаться с начальством и маниакально отсчитывать секунды. Восемьдесят шесть тысяч в сутки.
У него сдадут нервы к середине апреля. Он станет думать о...
Он дошёл до ванной и уставился на своё отражение. Он подумал, что зеркало слишком измялось, портя отражение и засмеялся своей глупости. Он решил написать смс. Ему нужно знать.
Ответ пришёл парой дней позже, что-то невнятное, на английском, кторого он никогда не знал. Но он понял. "I don`t know, when, baby. Have fun."
Have fun. Веселись. Неизвестно. Он сам не знает, когда вернётся.
Быть может и не вернётся вовсе? И надо начинать жить, учиться жить самостоятельно. Избавиться от этой недозависимости. Быть собой. Пить то пиво, которое нравится. Проводить выходные не в стрип-барах, а где угодно ещё. Только не в стрип-барах. И что он находит в этих длинных девицах, ненастоящих до мозга костей?!
Сейчас он, наверное, как раз в такоом месте. Он посмотрел на часы, подсчитал время. В Лондоне сейчас около половины первого ночи.
Он мучается вопросом, почемк Лондон? Почему не Осака, например. Почему его отпуск затянулся на два с лишним месяца.
Лондон - это ужасно далеко.
Проходит несколько дней, он понимает, что ещё немного и он сойдёт с ума. Ему нужно развеяться. Выбросить все черновики писем. В них одно и то же: тоска. Жуткая, почти звериная. Да что там. Совершенно обычная тоска, человеческая до крайности. Тоска обычного парня с обычным сердцем.
Это похоже на кислоту, как ему кажется. Только на какую?
Ту, которой выбеливают волосы.
Он принял душ, тщательно расчесал волосы, отгладил джинсы и майку. Одел короткую замшевую куртку с белым мехом на вороте. Долго не мог найти ключи в планомерно разрастающемся бардаке. Нашёл. Вышел на улицу и чуть не захлебнулся лёгким морозом. Влажный ветер уткнулся в его щёку, потрепал волосы.
"It`s fog, baby."
И зачем ему только это дурацкое слово? Не подходит совсем. Как будто он в Нью Йорке каком-нибудь или даже на Майами-бич.
А там туман.
А тут ветер, мороз, приклеивающий подошвы к владному асфальту, если застояться.
Он идёт в бар, специально выбирает тот, до которого пешком минут сорок. Прячет привыкшие к домашнему теплу руки. Он ненавидит свой отпуск.
Он пьёт зелёный чай, сыпет в него три ложки сахара. От тоски. Копирует. Страшная выходит гадость, а он пьёт. Конечно же, он взял с собой листы и карандаш. Ещё конверт с давно написанным адресом. Потом он пьёт кофе, грог и снова кофе, нещадно много курит, молчит и снова курит. Его молчанье становится жирным, маслянистым, тяжёлым.
"Я устал. Понимаешь? Устал. Ты не выполнил ни одного из обещаний."
Смять.
"Я бы хотел просто узнать, когда ты приедешь. Я скучаю."
Не то.
"Я уже себя извёл совсем. Как ты? Когда уже наконец...."
Нет!!
"Возвращайся. Я не знаю, как Токио, не знаю, как люди, живущие в нём, но я тебя жду. Очень-очень..."
Он устало роняет голову на стол и дописывает неглядя.
"Иди к чёрту."
Потом что-то внутри него взрывается, как при старте ракеты, он вскакивает, высыпает горсть измятых купюр на стол и выходит в ночь.
Потому что он любит. Это чувство вдруг стало совершенно огромным в нём, ещё более острым и болезненным. И не стало легче. И не появилось надежды. И осталась только обречённость пить то пиво, которое нравится и прводить время где угодно, но не в стрип-барах.
Потом, снова потом, проходит Рождество, он делается страшно молчалив, закупорен в себе. И эта мысль, стучавшая по черепной коробке в первый телефонный разговор. "Он не скучает. Не скучает."
Зима ползёт к завершению, он стал диким, бледным и совсем больным. Вечный насморк, головные боли, бессонница, сменяющаяся почти литаргическим сном.
Звонок раздался в три часа ночи.
- Ты спишь?
- Нет.
- А я в таком классном месте! Послушай, отсюда видно весь город, как на ладони! Такая красотища! Это что-то!
- Я рад. - Слова выдавливать сложно, они царапают стены спальни.
- Ты заболел там? Are you OK?
- Прекрати. Это пошло и совсем тебе не идёт.
- Така, я...
- Когда ты вернёшься?
Звук собственного имени заставил выдохнуть этот вопрос в трубку, не успев дать испугаться.
- Я не знаю... - Так же тихо. Словно виновато. - Ладно, я пойду. Спи, не болей.
- Не забудь японский.
Выдох в кашель и эти слова адресованы уже коротким гудкам.
Он держится ещё месяц с лишним, пока не рисует тридцатую точку. Горячую точку на карте собственного безумия. Собственного бессилия.
Он достаёт клочёк бумаги из-под кухонного стола, расправляет его. На листе отпечаток подошвы и жирное пятнышко. Он берёт тонкий зелёный маркер и старательно выводит, закусив кончик языка.
"Ты забрал у меня все слова. Я не знаю, что написать, по этому просто спокойной ночи."
Заталкивает обрывок в замызганный уже конверт, с прямой спиной спускается вниз и опускает письмо в ящик на доме напротив. Возвращается в свою однокомнатную квартиру в центре Токио, сползает по стене и плачет.
Пищит автоответчик и голос Акиры пытается продраться сквозь спрессованную пыль воздуха.
- Така! (помехи) Така, слышишь? Куда тебя понесло в ночи? (снова помехи) Слышишь меня? Я возвращаюсь! Я завтра прилечу! Слышишь?... (помехи-его счастье-помехи-лёгкий смех-шуршание-писк автоответчика)
Он не слышит. Он плачет, уронив голову в ладони.
На завтра звонка в дверь он тоже не услышит.
Эпилог.
А потом пойдёт дождь и он попытается встать. Пройдёт почти четверо суток, ноги онемеют, руки станут ватными. У него будет кружиться голова от голода и усталости.
А автоответчик, как заведённый, будет прокручивать одно и то же сообщение.
- Я вернулся. К тебе.
- Я вернулся. К тебе.
- Я вернулся. К тебе.
- Я вернулся. К тебе.
А задверью тот же голос вдруг тихо скажет:
- Така... Така, открой пожалуйста...
Тирдцать точек. Семь месяцев. Бесконечное множество дней, минут и секунд, который по восемьдесят шесть тысячь в сутках.
Тридцать точек и всего один человек.
- Я дома.
- С возвращением. Обними меня.
OWARI
@темы: графоманство, J-Rock, Romance, The Gazette, AU, PG, Reituki
-
-
03.08.2010 в 07:54-
-
03.08.2010 в 16:56-
-
04.08.2010 в 07:10