господи, я просто слишком стар для этого дерьма!
аффтар: AkiTaka
фэндом: SHINee
бэта: ищу!!!
название: 300 секунд
рейтинг: R
пейринг: TaeMin\OneW
жанр: AU, angst, drama
Дисклаймер: всё правда, всё так и было, сам всё видел. Герои принадлежат мне, БВА-ХА-ХА! рублю кучу бабла на шантаже. да-да-да) шутка.
размещение: с моего величайшего соизволения.
предупреждение: АУ в том, что они живут в отдельных комнатах. в том, что не соблюдено сообношение возраста и цвета\длинны волос. просто так надо для истории. ебануты бладиангст.
статус: 1\2
Размер:1934 слова
читать дальше
Он берёт пистолет и долго примеряет его к виску. Пристраивает, прилаживает так, чтобы дуло плотно прилегало к тонкой кожице, обтягивающей тоже не особо прочную кость черепа. Он старается отчаянно, он так даже в танцах никогда не старался. Руки дрожат и пальцы влажные. Противно. Локоть ноет от тяжести пистолета, он смотрит в зеркало, но не смотрит себе в лицо. Он смотрит только на руку. Он слышит, как кристаллики соли противно скребут сосуды, как эта жижа двигается по венам всё медленней, словно тоже устала. Кристалликов в жиже уже больше, чем лейкоцитов и эритроцитов. В голове отвратительный гул, словно электрический.
Онью не идёт его спасать. Не придёт. Онью ничего не знает.
Он замирает на несколько тягучих минут, его взгляд от отражения уходит глубоко в себя. Он медленно опускает руку, напряжённые пальцы никак не хотят разгибаться. Он заставляет их, мучается, но, всё же, кладёт пистолет на край раковины. Неглядя шарит рукой по полке, берёт ножницы. Он знает, что у него красные, полупрозрачные глаза. И радужка стала почти жёлтой, отвратительного, безвольного цвета. Он заставляет себя смотреть. Внимательно рассматривать, в прочем, совершенно не вникая в суть. Смотреть, как длинные и острые полозья смыкаются на золотистых прядях, у самых корней. Волосы с мягким шелестом опадают на кафельный пол, остаются на его одежде и влажной от напряжения груди в глубоком вырезе. Он педантично, упрямо и безучастно состригает все волосы на правом виске, почти до затылка. Остаются короткие чёрные волоски, проплешины в ярком свете ванной видны отчётливо и кажутся какими-то особенно трагичными. Ему нравилось бы. Нравилось своё обретённое уродство, если бы сейчас он чувствовал хоть что-то. Он отстригает последнюю прядь над ухом, царапает белую, чувствительную кожу и чувствует, как капля кристаллической жижи стекает по уху.
Он вдруг криво ухмыляется. Зубы такие же белые, как проплешины на виске. Губам больно улыбаться, они растресканные, сухие и сероватые. Он ухмыляется и чувствует, как замирает пожёванное сердце. Замирает, колотится всё ленивее. Он роняет ножницы на кучу своих золотистых мёртвых волос, звук отдаётся от гулких стен тихим стуком. Он снова берёт пистолет, двумя руками, левой зажимает пальцы правой ладони, укладывает на курок. Спусковой крючок давно в нужном положении. Он смотрит на себя в последний раз. на себя, непривычно некрасивого, бледного, изломанного и уже смирившегося со всем.
Указательный палец влажно скользит по курку, но нажимает. Он сам всегда был очень упорным. Даже теперь.
Небольшую ванную сотрясает резкий хлопок, пистолет падает на пол с грохотом и он оседает на пол.
Пистолет был игрушечным.
Он ложится совсем больным, онемевшим и словно вовсе безумным. Он сжимается в крохотный комок, в один оголённый нерв, в крохотную горячую точку на карте огромного мегаполиса. Он кричит, вырывается из напуганных рук Кибома, кусается и царапается, как дикий зверёныш, больной чумой и бешенством. Он кричит, срывает голос, сжимает в кулаках свои волосы, пальцы срываются с криво выстриженного виска, он злится от этого всё больше. Кибом напуган, он дрожит и не знает, что ему делать. Он леденеет от одной мысли о том, чтобы вызвать врачей. Если сейчас Темина увезут, его будут лечить, колоть неизвестными препаратами, к нему никого не пустят и погубят его. Непременно погубят, потому что там все чужие и его, Кибома там не будет. Нет, он не осмелится, ему не хватит отваги вызвать врачей. Но как бороться с таким вот Темином — он не знает тоже. Потому что Темин не объясняет, ни одним словом не даёт понять — что с ним. Не помогает Кибому себя спасти.
Он просто кричит, кричит без слов или вдруг тихо шепчет, что он неудачник. Что он не смог. И что он больше так не может.
Потом приходит Онью, уставший и тихий, пугается прямо в дверях и дёргается рукой к телефону. Кибом отрицательно мотает головой, умоляет, запрещает. А Темин видит Онью, как-то сдавленно и удивлённо охает, затихает. Собирает себя в кучу, собирает: свою подранную кофту, слетевший с ноги тапок, мобильный телефон и, зачем-то, пустую кружку. И тихо, словно пристыжённый, идёт к спальне. Проходя мимо замеревшего Онью, тихо извиняется за причинённое беспокойство и Кибом слышит девять размазанных шлепков босой ноги по гладкому полу.
Тишина хрустит, как два сбитых стеклянных края, трущихся друг о друга. Онью весь передёргивается и обнимает себя руками.
— Что это было?
— Он сошёл с ума. — тихо, словно смущённо, говорит Ки. — Совершенно безумным сделался. Он обрезал себе волосы, поранился, пытался застрелиться из игрушечного пистолета и расстроился, что ничего не вышло. Ему очень больно от чего-то. Я не знаю, от чего.
Кибом паникует, паникует до головной боли, но только потому что он, именно он — не знает, что с его ребёнком.
Онью выдыхает судорожно и медленно-медленно идёт к дивану. Садится на самый край с прямой спиной, прямой, как басовая струна.
— Ты же понимаешь, что мы должны позвонить врачам? Это серьёзно же, не просто там какая-то истерика. Это же совершенно точно нервный срыв. Его лечить надо. Ему надо помочь.
— Не отдам. Не позволю.
Кибом срывается с места, потому что пугается, что он там, этот дурак, ещё натворит с собой. Он тормозит у двери в комнату Темина и прислушивается. За дверью — тишина. Он открывает дверь и морщится от неприятного запаха и холода, противно лизнувшего ноги. В первый миг он обмирает, но быстро понимает, что всё не так страшно. Всё — ещё страшнее.
Окно распахнуто, Темин сидит на подоконнике, обняв себя за колени, и курит. Курит.
— Тем... ин?
Темин вздрагивает, но, видимо узнав голос, не оборачивается.
— Можно к тебе подойти?
Темин коротко кивает и влажно, неумело затягивается. Уголёк шуршит, пожирая ещё пару миллиметров тонкой бумаги и табачных листочков. Кибом видит в полумраке, как вытягиваются бледные губы, выпуская узкую струйку дыма в зиму. Он подходит, но очень боится дотронуться.
— Давно куришь?
— Пару месяцев.
— Голос попортишь.
Темин неоднозначно мотает головой, стряхивает пепел на карниз и снова затягивается. Запах табака раздражает Кибома, всегда раздражал. Но теперь просто пугает. Хотя, казалось бы, куда больше.
Кибом собирает всю свою решительность в кулак, выдыхает, как перед стопкой, и говорит тихо, но требовательно.
— Расскажи.
Кибом пережидает ещё три глубоких затяжки, детально представляя, как обжигаются чужие лёгкие. Потом Темин щелчком отправляет окурок в окно и роняет голову на колени.
— Люблю.
Кибом молчит. Он уже знает, кого. И понимает, что это — провал. Полный провал.
— Совсем любишь?
— Совсем.
— Но ты же...
Кибом прикусывает язык, он боится нового приступа истерики и просто смотрит на белеющие пятна на почти лысой половине головы. Ему смертельно хочется прикоснуться.
— Я просто н-не умею жить без него. Не умею с-совсем. Не.. не знаю, к-как это делать. У мен-ня не получается... Я ста..старался, как мог. И ничерта не вышло.
Темин заикается, звучит жалко и очень потерянно. В комнате делается совсем холодно, пахнет табаком и Кибом понимает, что весь холод — от Темина.
Потому что у Онью — девушка. Онью её любит, кажется. Потому что Онью никогда не смог бы полюбить Темина так, как ему это нужно. Совершенно точно.
Кибом просто садится на пол под окном и, подняв руку, кладёт её на ногу Темина. И всё, больше ничего. Сидит так до утра.
Стилисты сходят с ума, впадают в истерики и просто не знают, что сделать с теминовой головой. Кибом совершенно не знает, что им соврать, потому что сам Темин просто молчит и, кажется, спит на ходу. Выдумывает что-то про застрявшую в волосах жвачку. Темина стригут, что-то красят, креативят, выглядит паршиво. Наказывают ходить в шапке, не снимая. Темин молча кивает и выходит из гримёрной, медленно шатается по коридору и что-то всё сжимает в кармане безразмерной толстовки. Кибом осторожно кладёт руку ему на плечо и едва слышно шепчет: "Не кури тут. Узнает кто — мы все проблем не оберёмся."
Темину будет семнадцать через полгода. Это какой-то кошмар. Это всё просто отвратительно.
Темин кивает словам Ки и вынимает руку из кармана.
Самое пугающее, что поёт он до ужаса хорошо. Выглядит ужасно.
Онью заходит в спальню к Ки и, усевшись на его кровать, требует объяснений. Он — Лидер, он любит Темина, он беспокоится. За группу — тоже. Кибом не знает, имеет ли он право. Но решается. Рассказывает. Просит не бросать, не отрекаться, быть рядом хоть как-то. Только, пожалуйста, осторожно. Темин совсем сильно болеет. Кибом рассказывает и про сигареты.
На этих словах Онью вылетает из комнаты и врывается в соседнюю. Темин, одетый, кажется, во все свои одёжки, сидит на окне, свесив ноги на улицу и правда курит. Смотрит куда-то перед собой, спокойная ладонь с пальцами, легко сжимающими почти докуренную сигарету — свободно лежит на краю подоконника, на желобке для рамы. Темин даже сейчас сидит в шапке — как велели.
— Не кури дома.
Онью не знает, как вести себя с такими болеющими людьми. Он надеется, что строгость в его голосе — встряхнёт Темина.
Темин выбрасывает окурок и машет рукой перед своим ртом. Словно это сможет скрыть запах или отмотать увиденное. Он вжимает голову в плечи.
— Прости.
— Не кури.
— Не буду.
— Вообще не кури. Это же ужасно. Ты же ещё ребёнок.
С каждым словом Онью медленно подходит к Темину и замирает в паре шагов.
— Я не могу. Не м-могу не курить.
От Темина пахнет табаком, в комнате адски холодно и он простудно шмыгает носом. Онью ругается, он извёлся беспокойством. Он подходит совсем, берёт Темина за рукав и тянет в комнату. Тот послушно стекает на пол и почти сливается с обоями. Старается быть незаметным. Онью закрывает окно и садится на корточки напротив. Подбирает слова.
— П-побудь со мной. Пять минут. Всег-го лишь пять. — Темин смотрит перед собой, на свои колени, и дрожит. — Триста сек-секунд. Просто п-побудь со мной. Так... Т-так, как буд-то я тебе нужен. К-как буд-то ты меня... любишь.
Он вдруг поднимает голову и улыбается. Светло, тепло, как раньше. Нежно, ласково и немного безумно.
— Побудь моим. М-можешь считать про себя секунды. И... И по-по-по... по... поцелуй меня. Пож-жалуйста. А то я умру.
— Детка... Я не могу... Это же нечестно...
— Все так говорят, я знаю. — Темин улыбается и даже перестаёт заикаться. — Все говорят "я умру", когда им больно. Я знаю. Но я правда умираю. Я иногда чувствую, как замирает сердце. Так страшно делается! — он улыбается, словно говорит о чём-то хорошем и приятном. — А я совсем не умею жить без тебя. Мне без тебя так плохо, что у меня слов нет, как. Поцелуешь? Один разочек.
Онью закусывает губу и мучительно думает. Он пытается понять, как будет правильней. Что ему делать. Он не понимает. Он боится. Он боится такого Темина. И того, что не сможет его полюбить. Темин смотрит чуть мимо его глаз и улыбка медленно сползает с бледного, невыспавшегося лица.
— Джинки?
Голос Темина звучит пронзительно, сипло и попадает в какой-то сердечный нерв, застревает там и начинает болеть.
Джинки, зажмурившись, обнимает Темина, прижимает к себе, осторожно гладит по спине.
— Время пошло? Время пошло.
Темин кладёт подбородок Джинки на плечо и, кажется, расслабляется наконец. Впервые за долгие, бесконечно долгие недели.
— Поцелуешь?
— В конце, хорошо?
— М.
Слышно, что Темин улыбается, его тонкие руки текут по спине Джинки и замирают на лопатках. Джинки не хочет, но считает. Остаётся семьдесят две, семьдесят одна... Он отстраняется немного, берёт лицо Темина в свои ладони и целует.
Темин тоже считает секунды. Их остаётся одиннадцать, десять, девять... Он пугается, готовится, целует жадно, как в последний раз дышит. Пять, четыре... Спина Джинки напрягается, ладони сползают с похудевших щёк. Ещё две секунды и он уйдёт. Уйдёт. И всё станет, как прежде. Две, одна...
Поцелуй обрывается, заканчивается, Джинки не смотрит на Темина, Темин обмирает. Джинки прижимает короткостриженную голову к себе, стягивает шапку и трогает всё ещё кривоватый висок. Шепчет "дурак ты" и отпускает.
Темин накрывает свои губы пропахшими сигаретами пальцами, Джинки, промедлив пару секунд, которые теперь не надо считать, и мягко тянет чужое запястие вниз.
— Не кури. Мне не нравится.
— Не буду.
Потом Темин молчит и глупо добавляет:
— Спасибо.
— Дурак ты.
Джинки как-то странно улыбается и усаживается поудобней. Ночь предстоит долгая.
OWARI
фэндом: SHINee
бэта: ищу!!!
название: 300 секунд
рейтинг: R
пейринг: TaeMin\OneW
жанр: AU, angst, drama
Дисклаймер: всё правда, всё так и было, сам всё видел. Герои принадлежат мне, БВА-ХА-ХА! рублю кучу бабла на шантаже. да-да-да) шутка.
размещение: с моего величайшего соизволения.
предупреждение: АУ в том, что они живут в отдельных комнатах. в том, что не соблюдено сообношение возраста и цвета\длинны волос. просто так надо для истории. ебануты бладиангст.
статус: 1\2
Размер:1934 слова
читать дальше
Он берёт пистолет и долго примеряет его к виску. Пристраивает, прилаживает так, чтобы дуло плотно прилегало к тонкой кожице, обтягивающей тоже не особо прочную кость черепа. Он старается отчаянно, он так даже в танцах никогда не старался. Руки дрожат и пальцы влажные. Противно. Локоть ноет от тяжести пистолета, он смотрит в зеркало, но не смотрит себе в лицо. Он смотрит только на руку. Он слышит, как кристаллики соли противно скребут сосуды, как эта жижа двигается по венам всё медленней, словно тоже устала. Кристалликов в жиже уже больше, чем лейкоцитов и эритроцитов. В голове отвратительный гул, словно электрический.
Онью не идёт его спасать. Не придёт. Онью ничего не знает.
Он замирает на несколько тягучих минут, его взгляд от отражения уходит глубоко в себя. Он медленно опускает руку, напряжённые пальцы никак не хотят разгибаться. Он заставляет их, мучается, но, всё же, кладёт пистолет на край раковины. Неглядя шарит рукой по полке, берёт ножницы. Он знает, что у него красные, полупрозрачные глаза. И радужка стала почти жёлтой, отвратительного, безвольного цвета. Он заставляет себя смотреть. Внимательно рассматривать, в прочем, совершенно не вникая в суть. Смотреть, как длинные и острые полозья смыкаются на золотистых прядях, у самых корней. Волосы с мягким шелестом опадают на кафельный пол, остаются на его одежде и влажной от напряжения груди в глубоком вырезе. Он педантично, упрямо и безучастно состригает все волосы на правом виске, почти до затылка. Остаются короткие чёрные волоски, проплешины в ярком свете ванной видны отчётливо и кажутся какими-то особенно трагичными. Ему нравилось бы. Нравилось своё обретённое уродство, если бы сейчас он чувствовал хоть что-то. Он отстригает последнюю прядь над ухом, царапает белую, чувствительную кожу и чувствует, как капля кристаллической жижи стекает по уху.
Он вдруг криво ухмыляется. Зубы такие же белые, как проплешины на виске. Губам больно улыбаться, они растресканные, сухие и сероватые. Он ухмыляется и чувствует, как замирает пожёванное сердце. Замирает, колотится всё ленивее. Он роняет ножницы на кучу своих золотистых мёртвых волос, звук отдаётся от гулких стен тихим стуком. Он снова берёт пистолет, двумя руками, левой зажимает пальцы правой ладони, укладывает на курок. Спусковой крючок давно в нужном положении. Он смотрит на себя в последний раз. на себя, непривычно некрасивого, бледного, изломанного и уже смирившегося со всем.
Указательный палец влажно скользит по курку, но нажимает. Он сам всегда был очень упорным. Даже теперь.
Небольшую ванную сотрясает резкий хлопок, пистолет падает на пол с грохотом и он оседает на пол.
Пистолет был игрушечным.
Он ложится совсем больным, онемевшим и словно вовсе безумным. Он сжимается в крохотный комок, в один оголённый нерв, в крохотную горячую точку на карте огромного мегаполиса. Он кричит, вырывается из напуганных рук Кибома, кусается и царапается, как дикий зверёныш, больной чумой и бешенством. Он кричит, срывает голос, сжимает в кулаках свои волосы, пальцы срываются с криво выстриженного виска, он злится от этого всё больше. Кибом напуган, он дрожит и не знает, что ему делать. Он леденеет от одной мысли о том, чтобы вызвать врачей. Если сейчас Темина увезут, его будут лечить, колоть неизвестными препаратами, к нему никого не пустят и погубят его. Непременно погубят, потому что там все чужие и его, Кибома там не будет. Нет, он не осмелится, ему не хватит отваги вызвать врачей. Но как бороться с таким вот Темином — он не знает тоже. Потому что Темин не объясняет, ни одним словом не даёт понять — что с ним. Не помогает Кибому себя спасти.
Он просто кричит, кричит без слов или вдруг тихо шепчет, что он неудачник. Что он не смог. И что он больше так не может.
Потом приходит Онью, уставший и тихий, пугается прямо в дверях и дёргается рукой к телефону. Кибом отрицательно мотает головой, умоляет, запрещает. А Темин видит Онью, как-то сдавленно и удивлённо охает, затихает. Собирает себя в кучу, собирает: свою подранную кофту, слетевший с ноги тапок, мобильный телефон и, зачем-то, пустую кружку. И тихо, словно пристыжённый, идёт к спальне. Проходя мимо замеревшего Онью, тихо извиняется за причинённое беспокойство и Кибом слышит девять размазанных шлепков босой ноги по гладкому полу.
Тишина хрустит, как два сбитых стеклянных края, трущихся друг о друга. Онью весь передёргивается и обнимает себя руками.
— Что это было?
— Он сошёл с ума. — тихо, словно смущённо, говорит Ки. — Совершенно безумным сделался. Он обрезал себе волосы, поранился, пытался застрелиться из игрушечного пистолета и расстроился, что ничего не вышло. Ему очень больно от чего-то. Я не знаю, от чего.
Кибом паникует, паникует до головной боли, но только потому что он, именно он — не знает, что с его ребёнком.
Онью выдыхает судорожно и медленно-медленно идёт к дивану. Садится на самый край с прямой спиной, прямой, как басовая струна.
— Ты же понимаешь, что мы должны позвонить врачам? Это серьёзно же, не просто там какая-то истерика. Это же совершенно точно нервный срыв. Его лечить надо. Ему надо помочь.
— Не отдам. Не позволю.
Кибом срывается с места, потому что пугается, что он там, этот дурак, ещё натворит с собой. Он тормозит у двери в комнату Темина и прислушивается. За дверью — тишина. Он открывает дверь и морщится от неприятного запаха и холода, противно лизнувшего ноги. В первый миг он обмирает, но быстро понимает, что всё не так страшно. Всё — ещё страшнее.
Окно распахнуто, Темин сидит на подоконнике, обняв себя за колени, и курит. Курит.
— Тем... ин?
Темин вздрагивает, но, видимо узнав голос, не оборачивается.
— Можно к тебе подойти?
Темин коротко кивает и влажно, неумело затягивается. Уголёк шуршит, пожирая ещё пару миллиметров тонкой бумаги и табачных листочков. Кибом видит в полумраке, как вытягиваются бледные губы, выпуская узкую струйку дыма в зиму. Он подходит, но очень боится дотронуться.
— Давно куришь?
— Пару месяцев.
— Голос попортишь.
Темин неоднозначно мотает головой, стряхивает пепел на карниз и снова затягивается. Запах табака раздражает Кибома, всегда раздражал. Но теперь просто пугает. Хотя, казалось бы, куда больше.
Кибом собирает всю свою решительность в кулак, выдыхает, как перед стопкой, и говорит тихо, но требовательно.
— Расскажи.
Кибом пережидает ещё три глубоких затяжки, детально представляя, как обжигаются чужие лёгкие. Потом Темин щелчком отправляет окурок в окно и роняет голову на колени.
— Люблю.
Кибом молчит. Он уже знает, кого. И понимает, что это — провал. Полный провал.
— Совсем любишь?
— Совсем.
— Но ты же...
Кибом прикусывает язык, он боится нового приступа истерики и просто смотрит на белеющие пятна на почти лысой половине головы. Ему смертельно хочется прикоснуться.
— Я просто н-не умею жить без него. Не умею с-совсем. Не.. не знаю, к-как это делать. У мен-ня не получается... Я ста..старался, как мог. И ничерта не вышло.
Темин заикается, звучит жалко и очень потерянно. В комнате делается совсем холодно, пахнет табаком и Кибом понимает, что весь холод — от Темина.
Потому что у Онью — девушка. Онью её любит, кажется. Потому что Онью никогда не смог бы полюбить Темина так, как ему это нужно. Совершенно точно.
Кибом просто садится на пол под окном и, подняв руку, кладёт её на ногу Темина. И всё, больше ничего. Сидит так до утра.
Стилисты сходят с ума, впадают в истерики и просто не знают, что сделать с теминовой головой. Кибом совершенно не знает, что им соврать, потому что сам Темин просто молчит и, кажется, спит на ходу. Выдумывает что-то про застрявшую в волосах жвачку. Темина стригут, что-то красят, креативят, выглядит паршиво. Наказывают ходить в шапке, не снимая. Темин молча кивает и выходит из гримёрной, медленно шатается по коридору и что-то всё сжимает в кармане безразмерной толстовки. Кибом осторожно кладёт руку ему на плечо и едва слышно шепчет: "Не кури тут. Узнает кто — мы все проблем не оберёмся."
Темину будет семнадцать через полгода. Это какой-то кошмар. Это всё просто отвратительно.
Темин кивает словам Ки и вынимает руку из кармана.
Самое пугающее, что поёт он до ужаса хорошо. Выглядит ужасно.
Онью заходит в спальню к Ки и, усевшись на его кровать, требует объяснений. Он — Лидер, он любит Темина, он беспокоится. За группу — тоже. Кибом не знает, имеет ли он право. Но решается. Рассказывает. Просит не бросать, не отрекаться, быть рядом хоть как-то. Только, пожалуйста, осторожно. Темин совсем сильно болеет. Кибом рассказывает и про сигареты.
На этих словах Онью вылетает из комнаты и врывается в соседнюю. Темин, одетый, кажется, во все свои одёжки, сидит на окне, свесив ноги на улицу и правда курит. Смотрит куда-то перед собой, спокойная ладонь с пальцами, легко сжимающими почти докуренную сигарету — свободно лежит на краю подоконника, на желобке для рамы. Темин даже сейчас сидит в шапке — как велели.
— Не кури дома.
Онью не знает, как вести себя с такими болеющими людьми. Он надеется, что строгость в его голосе — встряхнёт Темина.
Темин выбрасывает окурок и машет рукой перед своим ртом. Словно это сможет скрыть запах или отмотать увиденное. Он вжимает голову в плечи.
— Прости.
— Не кури.
— Не буду.
— Вообще не кури. Это же ужасно. Ты же ещё ребёнок.
С каждым словом Онью медленно подходит к Темину и замирает в паре шагов.
— Я не могу. Не м-могу не курить.
От Темина пахнет табаком, в комнате адски холодно и он простудно шмыгает носом. Онью ругается, он извёлся беспокойством. Он подходит совсем, берёт Темина за рукав и тянет в комнату. Тот послушно стекает на пол и почти сливается с обоями. Старается быть незаметным. Онью закрывает окно и садится на корточки напротив. Подбирает слова.
— П-побудь со мной. Пять минут. Всег-го лишь пять. — Темин смотрит перед собой, на свои колени, и дрожит. — Триста сек-секунд. Просто п-побудь со мной. Так... Т-так, как буд-то я тебе нужен. К-как буд-то ты меня... любишь.
Он вдруг поднимает голову и улыбается. Светло, тепло, как раньше. Нежно, ласково и немного безумно.
— Побудь моим. М-можешь считать про себя секунды. И... И по-по-по... по... поцелуй меня. Пож-жалуйста. А то я умру.
— Детка... Я не могу... Это же нечестно...
— Все так говорят, я знаю. — Темин улыбается и даже перестаёт заикаться. — Все говорят "я умру", когда им больно. Я знаю. Но я правда умираю. Я иногда чувствую, как замирает сердце. Так страшно делается! — он улыбается, словно говорит о чём-то хорошем и приятном. — А я совсем не умею жить без тебя. Мне без тебя так плохо, что у меня слов нет, как. Поцелуешь? Один разочек.
Онью закусывает губу и мучительно думает. Он пытается понять, как будет правильней. Что ему делать. Он не понимает. Он боится. Он боится такого Темина. И того, что не сможет его полюбить. Темин смотрит чуть мимо его глаз и улыбка медленно сползает с бледного, невыспавшегося лица.
— Джинки?
Голос Темина звучит пронзительно, сипло и попадает в какой-то сердечный нерв, застревает там и начинает болеть.
Джинки, зажмурившись, обнимает Темина, прижимает к себе, осторожно гладит по спине.
— Время пошло? Время пошло.
Темин кладёт подбородок Джинки на плечо и, кажется, расслабляется наконец. Впервые за долгие, бесконечно долгие недели.
— Поцелуешь?
— В конце, хорошо?
— М.
Слышно, что Темин улыбается, его тонкие руки текут по спине Джинки и замирают на лопатках. Джинки не хочет, но считает. Остаётся семьдесят две, семьдесят одна... Он отстраняется немного, берёт лицо Темина в свои ладони и целует.
Темин тоже считает секунды. Их остаётся одиннадцать, десять, девять... Он пугается, готовится, целует жадно, как в последний раз дышит. Пять, четыре... Спина Джинки напрягается, ладони сползают с похудевших щёк. Ещё две секунды и он уйдёт. Уйдёт. И всё станет, как прежде. Две, одна...
Поцелуй обрывается, заканчивается, Джинки не смотрит на Темина, Темин обмирает. Джинки прижимает короткостриженную голову к себе, стягивает шапку и трогает всё ещё кривоватый висок. Шепчет "дурак ты" и отпускает.
Темин накрывает свои губы пропахшими сигаретами пальцами, Джинки, промедлив пару секунд, которые теперь не надо считать, и мягко тянет чужое запястие вниз.
— Не кури. Мне не нравится.
— Не буду.
Потом Темин молчит и глупо добавляет:
— Спасибо.
— Дурак ты.
Джинки как-то странно улыбается и усаживается поудобней. Ночь предстоит долгая.
OWARI
@темы: angst, K-Pop, графоманство, OnTae, drama, AU, R, SHINee
-
-
07.09.2011 в 01:05божечки.. курит..-
-
07.09.2011 в 08:18